Отзывы на книги автора «Владимир Сорокин»

Жить без праздника в душе
Надоело мне уже,
Эх, стряхну-ка я всё то, что накипело!
Эй, ямщик, куда ты прёшь,
Иль дороги не найдёшь,
И несёшься наугад, как очумелый?!

Слава Бобков «Ямщик»

Закружило опять, завьюжило – продолжаю свой марафон зимних атмосферных историй. Мимо этой книги (впрочем, как и мимо автора) могла пройти стороной (отговаривали, мол, не мое) – к счастью, не прошла. Внезапно, оказалось мое – манкое и любимое. Русская тройка, еще со времен Гоголя несущаяся вдаль, извечная зима (с короткими передышками на лето), бескрайние родные просторы, занесённые по макушку снегом, ранние сумерки и легкий морозец, пощипывающий нос и уши… Все знакомое, родное, любимое в совершенно фантастических декорациях (даже с элементами хоррора – порою мне сорокинский текст очень явно напоминал Гофмана). Тема дороги и прозрачная метафора пути – для тех, кто любит искать тайные смыслы и подтексты между строк. Мне в этот раз хватило даже первого плана.

Не хотелось отчего-то копаться в отсылках и прочем – просто наслаждалась текстом. Любовалась зимой (до чего она у Сорокина шикарная! Зима так зима, без всяких там оттепелей и ледяных дождей), неотрывно следила за столь интригующим сюжетом: служебная поездка доктора Гарина – это такой русский хоррор, ведь неизвестно, к чему едешь (что там за зараженные великаны) и доедешь ли вообще – волки, мороз, дороги занесло… Было бы чудом доехать живым… Неотрывно следила, но надеялась все же на хороший исход событий – наивная… В компании Перхуши (Козьмы) с его милыми лошадками (как он там о них заботится! Это же милота, помноженная в третью степень!) и Платона Ильича отчего-то было очень уютно – ехать бы так, в саночках (как в детстве:), сквозь нескончаемые пути-дорожки, ехать и ехать, подремать, остановиться на ночлег на постоялом дворе, а с раннего утра – вновь запрягать и вновь в путь…

Заносило снегом и тайнами, щекотало до мурашек – от холода и предчувствия чего-то страшного. Накатывало жуткое, но оторваться было уже нельзя: доедет или нет?!

Сорокин в этот раз не просто порадовал (до этого читала у него лишь «День опричника» - тоже, кстати, очень понравилось) хорошей, качественной во всех смыслах литературой (здесь не только сюжет – здесь и слог/стиль на высоте: какая тонкая стилизация под деревенский говор!) Своей «Метелью» он настолько впечатлил завороженную меня, что книга точно попадает в топ моего книжного декабря, а продолжение романа – в список ближайших планов к прочтению. Это было шикарно. Атмосферно. Жутко увлекательно.

Книга совсем крохотная по объему, и пересказывать сюжет особого смысла не вижу. А вот порекомендовать точно хочется. Если не читали (эту книгу и вообще ничего из творчества Владимира Сорокина), самое время читать – погрузитесь в атмосферу страшной зимы вместе с героями этого небольшого произведения. По объему скорее повесть, но вот по цельности и законченности для меня это все же роман – настоящий русский роман в лучших традициях и ярком увлекательном антураже.

P.S. Безумно понравилась мне идея фармакологического поиска смысла жизни, очень выпукло отраженная на страницах книги, – Виктор Франкл отдыхает. Пирамидка, кубик, шар – был с вечера квелый и никакой, утром принял – и весь день как на крыльях. Красота! Во всем видишь цель, стремишься к ней, амбициозен и уверен в себе (эдакое «НЗТ» из «Областей тьмы»)! Возможно, когда-нибудь ученые придут и до такого (фантасты ведь не единожды предсказывали реальность, до мельчайшей детали), а пока – самим… Искать мотивацию, ставить цель и добиваться ее, держа в уме намерение приносить пользу миру…

Рекомендую. Одна из лучших книжечек моей зимы)

Опять, видимо, неосторожный и невнимательный путешественник во времени (привет, Брэдбери!) наступил не на ту бабочку, задел не тот лист, спугнул птицу, чем бесповоротно поменял существующий мир, сделав его в чем-то привычным, но в большей степени - неузнаваемым. Наш этот мир, да не наш... Бранные слова не употребляем, в магазинах выбора никакого - только из двух позиций, за малые провинности (документ не так переписал) - подставляем спину, молимся на государя как на солнышко, а покой граждан охраняют Великая Русская Стена и бравые ребята-опричники. Все замечательно, все идеально, главное - не идти супротив воли владыки...

Не обманули в этот девочки с буктьюба - роман-загляденье, роман-сказка, ожившая страшная фантазия из чьего-то жутковатого сна: то ли автора, то ли коллективного бессознательного, как когда-то поведал нам Юнг. Я сама от себя не ожидала, что меня настолько зачарует и затянет эта злая, сатирическая сказочка про Русь (я сатиру вообще не очень-то люблю, но, как видно, везде свои исключения), современную, но отнюдь не утратившую связи с исконным. Как же тонко и мощно удалась Владимиру Сорокину эта великолепнейшая стилизация! Как все-таки необычайно гармонично это удивительное сочетание - старины и прогресса, технологичного двадцать первого и основательного патриархального шестнадцатого столетий. Выдуманный мир-микс заставляет поверить в себя с первых же строк книги: нет какого-то отчуждения, непонимания, ощущения, что сшито криво и прочего. Наоборот, с удивлением ловила себя на мысли при чтении: как же ладно садятся приметы, предметы, явления из прошлого на нашу реальность - как будто так и было изначально задумано.

Решив начать знакомство с сорокинским творчеством с этого небольшого романа, не прогадала: мысленно рукоплескала таланту автора всю книгу (слог, сюжет, персонажи - все выше всяких похвал. И чего я не читала Сорокина раньше? Вопрос, кстати, отнюдь не риторический. Наслышанная негативных отзывов, готовилась к худшему, а в результате теперь срочно заношу в виш и другие произведения Владимира Георгиевича). Я готовилась морально к описаниям, полным бессмысленной жестокости, рекам крови, слишком витиеватым словесным конструкциям, когда безуспешно пытаешься понять, что же до тебя хочет донести этот мастер слова, готовилась к провокациям различного рода, излишней откровенности сцен, не несущих какой-либо особой роли в развитии сюжета. Подготовленная, шагнула без страха и упрека в сорокинский мир и... радостно выдохнула, пропав в книге на несколько увлекательных дней и часов, ведь на моих глазах оживала история в декорациях наших дней. Мне не пришлось задавать вопросы "а что, если?..", потому как автор заблаговременно задал его за меня (и за остальных читателей). И сам же ответил - вот этой своей книгой. А если бы Россия выбрала другой путь? А будь у нас монархия, тогда что?.. А опричники, как бы они смотрелись в реалиях нашего века?.. А дьяки, подьячие, грамоты, приказы - вот это все, дожившее бы до наших дней, органично бы смотрелось в 202.. году?

Вдоволь и до отвала напитаться стариной, чтобы посмотреть на происходящее сейчас свежим, незамутненным взглядом, найти аналогии, пути решения, поразмышлять на досуге - о, этот роман точно стоит прочтения.

Да, он полон жестоких сцен, но они, как мне показалось, всегда к месту и оправданны - развитием сюжета, действием, характером персонажей, обстановкой в книге. Да, роман местами излишне откровенен, но опять же - все подчинено общему замыслу произведения, по-новому открывает персонажей и саму концепцию доработанного Сорокиным привычного мира. Да, роман не для всех. И я сейчас не только о пресловутом ярлыке "18+" (повысила бы и больше, будь на то моя воля). Он не для чересчур чувствительных натур. Но он определенно для тех, кто жаждет ощущений поострее. И занятный квест "почувствуй себя в шкуре опричника и проведи в ней один день" эти ощущения вам точно подарит: лихо промчаться на "мерине" с привязанной собачьей головой, смотаться по поручениям государственной важности, кого-то спасти, кого-то - наказать, принять щедрые подношения, ощутить подлинное единство с народом (та самая злополучная сцена в бане, о которой я была наслышана еще до чтения сорокинского романа). Короче говоря, испытать целое многоцветье самых разных чувств - от брезгливого отвращения до небывалого восторга.

Впрочем, главный герой, тот самый опричник, Андрей Данилович, особого омерзения у меня по ходу чтения не вызывал - в меру исполнительный и амбициозный, прагматичный, четко знающий, в отличие от многих, свое место в служебной иерархии, - типичный продукт своего века. Дипломатичность, умение просчитать ситуацию на несколько шагов вперед - а ведь есть у него чему поучиться. Качества не то чтобы выдающиеся, но для выживания явно необходимые.

Квест пройден, гештальт закрыт (а то как же: все читали Сорокина, а я - нет), виш пополнился новыми книгами. Рекомендую с осторожностью: решайте сами. А для меня "День опричника" точно уже стал приятным открытием сентября 24-го...

Действующие лица:
Сорокин – прозаик;
Мамлеев – философ;
Елизаров – народоволец;
Пелевин – студент;
Акунин – дворецкий;
Липскеров – купец;
Проханов – офицер царской охранки;
жандармы.

Действие происходит в Москве в особняке Мамлеева.
Сцена 1: вечер, гостиная, за столом Мамлеев, Сорокин и Елизаров, играют в преферанс.

Мамлеев: А что, Владимир Георгиевич, не боитесь ли цензуры царской? Нынче, слыхивал я, за пасквили да за сатиру к ссылке приговаривают, да к запрету публикаций.

Сорокин: Помилуйте, Юрий Витальевич, я человек пожилой и мне бояться вредно – совсем нервы расстроятся. А ежели в ссылку меня – так и хорошо, надоела мне Москва, сил нет: грязь, навоз, помои везде. А в ссылке хоть воздухом подышу, по лесам нахожусь.

Елизаров, сдавая карты: Ах, Сорокин, будь я императором, я бы из вас сотворил всенародного мученика. Держал бы вас в застенках, распустил бы слухи, что самолично вас калёным железом пытаю. И вы бы несметное полчище сюзников обрели.

Сорокин: Но вы, Мишенька, не император, а банальнейший анархист, за что купили, за то и продадите. Лучше и дальше мной восхищайтесь или на гитаре нам спойте.

Мамлеев: Увольте, господа, довольно нам анархических песен. Отведайте лучше моей морошковой, Борис сам настаивал. Боренька! (Акунину) Принеси-ка нам морошковой своей, да икорки белужьей не пожалей, голубчик!

Входит Акунин с подносом, ворчит: Пора, пора трясти стены кремлёвские!

Слышится шум за дверью, вваливается Пелевин в фуражке набекрень.

Пелевин: Господа, облава в городе! Говорят, царская охранка за вольнодумцами нынче в рейд собралась.

Сорокин: А вы, Виктор, присядьте и не паникуйте. Кто это у нас тут вольнодумцы?

Пелевин: Так вы же и есть, Владимир Георгич, наипервейший вольнодумец во всея Москве!

Елизаров: А ты, Витенька, стало быть, Вадим Георгича так везде и славишь яко вольнодумца уже который год подряд. Мнится мне, от зависти. А как Вадим Георгича в ссылку – так на его место вскочить хочешь? Во!!! (показывает Пелевину кукиш) Не дорос ещё, Витенька, не просветлился до конца, сокол ты наш.

Пелевин обиженно умолкает, сдаёт карты.

Шум за дверью, входит Липскеров.

Шум за дверью, входит Липскеров.

Липскеров: Ох, господа, презабавнейшее явление: сижу я на Тверской и кофеи распиваю, а из ресторации, что напротив, жандармы Ширянова с Прилепиным под белы рученьки выводят. И всё так чинно-благородно, сажают в экипаж с решётками и в сторону Кремля неспешно трогаются. Но не это удивительно, а удивительно то, что в небе над Кремлём я тотчас увидал огромадного стоаршинного карася.

Мамлеев, сдавая карты: Видать, Сорокин, вам и в самом деле стоит остеречься, езжайте-ка вы немедля к Иванову в Пермь, отсидитесь, по тайге побродите.

Сорокин: Чушь, господа! И кажется я выиграл.

Сорокин бросает карты и отходит к окну.
Шум за дверью, врываются Проханов и жандармы. Немая пауза, все переводят глаза с Проханова на Сорокина и обратно.

Проханов: Господа, думаю нет надобности объяснять, по какой причине мы вас беспокоим.

Сорокин делает шаг вперёд. Проханов даёт знак, жандармы арестовывают сидящих с картами в руках Мамлеева, Елизарова, Пелевина и Липскерова.

Сорокин, в недоумении: Но, позвольте…

Проханов: Императорским указом сборища лиц с целью азартных игр запрещены. А доносы на вашу компанию картёжников уже давно поступают.

Липскеров, вырываясь, указывая на Пелевина: Это он, он, господа, доносы мастер писать!

Пелевин, вырываясь: О, великий Сорокин, вбейте мне в голову теллуровый гвоздь, я так хочу понять ваши книги!

Арестованных уводят, Проханов и Сорокин остаются вдвоём.

Проханов: А вас, Владимир Георгиевич, его императорское высочество ждёт на аудиенцию завтра к восьми и просит передать, что с вниманием прочёл ваш последний труд и желал бы обсудить некоторые указанные в нём аспекты внутренней политики.

Проханов коротко кланяется и выходит.

Сорокин один: Растерян мыслями. Чего я ожидаю? Меня пред всеми предпочли. Философа, купца, студента, анархиста – повязали. А я, словоплёт неукротимый, аж отрезвился. Они меня прославили безумным хором, и из огня я вышел невредим. Противно здесь мне, нету воли. Вон из Москвы! Сюда я больше не ездок. Карету мне, карету!

Уходит.

Сцена 2. По опустевшей гостиной ходит Акунин, собирает со стола.

Акунин: Картоха кончилася.

– Простите, а куда эта очередь выстроилась?
– Как куда? Вы что не в курсе? За возможностью сказать своё слово по поводу книги Сорокина.
– Венгерское?
– Тьфу ты... Наше! Отечественное! Ты что? Не патриот?
– Володя! Отойди от мальчика. Слышишь? И что, что он тебе не нравится?! Он же не рубль!
– Я читал... Да! Тоже хочу поделиться. Только вот стоять на этой духоте... Не очень-то хочется. Ладно. Попробую. Что не сделаешь ради людей. Хотя я не знаю достоин ли что-то сказать. Вечно одолевают сомненья, что я стою чего-то и могу говорить!
– Тогда стойте. Скоро скажут порядковый номер и спросят фамилию. Будьте готовы.
– А что вы хотите сказать по поводу книги, когда будет возможность?
– Да просто перескажу краткое содержание и всё тут! Друзья обычно не читают рецензий. Ставят лайк и дальше листают по ленте.
– Ооооооооо! Времена. И зачем это надо?
– Чтобы помнили, что они существуют и ты в ответ им тоже поставил не глядя на то, как они пишут. Ещё раз в год голосовал за номинантов без всякой рекламы события. Тут так работает.
– И много там голосов?
– Сто среди несколько тысяч возможных!
– Вам это не кажется глупым?
– Мир так устроен. Я с ним не спорю.
– Хуже только лишь те, кто пишет посчитав себя гением и забывая смотреть тексты подобных из ленты. Те, кто считает, что им всем должны. Созерцать и восхвалять то, как они пишут, хотя там все довольно посредственно.
– А зачем мы вообще здесь стоим? В этих очередях время проводим? Нам это надо?
– Тоже мне критик. Хочешь махнёмся с тобой местом в очереди. Я вижу тебе есть что сказать.
– Сам-то ленту читаешь?
– Конечно. Стараюсь по мере возможности.
– А пишешь зачем?
– Чтобы читали!
– Хорошие книги?
– Ага! Только всё так устроено, что в карточках моих слов никто не увидит. Мало набирает. Хотя... Наверное все справедливо.
– Володя! Ты чего эту девочку бросил? Старая для тебя? Гимнастку тебе подавай, чтобы за лопаткой было тянуться удобней?
– Ладно. А вы гражданин по книге, что скажете? Когда окажетесь перед белым полем рецензии?
– Да какая это книга? Рассказ! Только сильно раздутый. Оханье, аханье, бесконечные переклички. Выпивка в ближайших кустах. Лавочки. За чем стоят? Непонятно. Секс ещё этот наигранный на пару страниц. Не верю в то, что он написал! Срамота!
– Что ты понимаешь! Темень! Интеллигент из тебя никудышный. Это же избитый приём, чтобы читатель тоже эту тягомотность очереди почувствовал.
– Раньше такого не бывало! Вот классики... Достоевский!
– А концовка? Боже мой, какая концовка!
– Вы хотя бы Кафку читали?
– Гречневую?
– Нет! Манную. Почти, как фамилия одного немецкого автора, плюс окончание.
– Каламбурите?
– А это точно очередь по Сорокину? Я другие книги читал. Не сильно похоже.
– Так это первая же! Ты что? Аннотации не открываешь? Кому люди пишут? Тут скрыты черты грядущего эксперимента над русской прозой, в ходе которого традиционные жанры, сюжеты и персонажи подвергнутся радикальной трансформации.
– Слышь, мужик? Может сообразим на троих. Огнетушитель нужен, но пару рублей не хватает. Да и компания нам нужна для приличий. А ты вот как шпаришь... Мы тебя будем слушать!
– Володя! Отойди от мальчика! И что он похож на хулигана! Что ты выдумываешь? В войну хочешь с ним поиграть? Успеешь. Нужно сначала чуть повзрослеть!
– Весь роман в форме диалога? Это как?
– Ты точно в нужной очереди стоишь? Понимаешь за чем?
– А мне книга понравилась. Вы знаете, что он написал всё за месяц на старой печатной машинке в которой буковки западали частично?
– Это так мило!
– Да ладно?
– Я тоже не знал...
– Всё это происходило на даче за столом под сиренью.
– Ты посмотри! Романтик... А все "Пелевин... Пелевин..." Тьфу! Один уровень! Нейросеть и душевный романтик. Прощу ему все гомосексуальные сцены с любимым вождём!
– Представляете? Обычная очередь на Ленинском проспекте, в которой он однажды стоял, сподвигла написать эту книгу. Часть диалогов взята из жизни и вообще, диалоги в романе – единственное, что в нём есть. Поэтому «Очередь» больше похожа на пьесу, чем на что-либо другое.
– Володя! Отойди ты от этого кресла! Куда ты шапку эту нацепил? Ты что? Император? Дай другим посидеть!
– А мне понравилось как они двигались. То лавки, то строем... Только чего стояли? Я так и не понял.
– Любовь тут присутствует. Точно вам говорю!
– Тут же кто-то сказал, что здесь даже секс был!
– Ну знаете... Секс и без любви бывает!
– Да разве такое возможно?!
– Вы меня извините! Но я это читать не буду! Я думал, что здесь очередь за возможностью что-то сказать о Кинге, Толстом или Роулинг. Как всегда перепутал! Пойду лучше туда с мужиками. Сообразим на троих. Мужики! Подождите!
– А я вот в аудиокниге слушал. Горевой изумительно вложил в неё свою душу.
– Душа? Читатель Сорокина говорит о душе! Голубое сало читали?
– Оооооо! Модераторы идут. Ищут рецензии для главной страницы!
– Мою не возьмут. Точно!
– Да ладно тебе. Однажды все там окажемся. Главное верить!
– Володька! Что за дрянь ты такая?
– Не критикуйте Сорокина!
– Диалог у нас конечно прекрасный, но читать я это не стану! Он отвратительный автор!
– Слышь? Модераторы перекличку начали. Боюсь себя пропустить. Давай помолчим.
– Быков?
– Здесь!
– Набоков?
– Он не читал!
– Андреева?
– Тут.
– Жаринов!
– Младший или старший?
– Лучше старший!
– На месте!
– Юзефович?
– Её нет! Мы её выгнали! Лезла без очереди! Ну какой с неё критик?
– Спасибо!
– Всё для LiveLiba!
– Першкова?
– ПАРШКОВА!
– Извините. Исправил! Так... Кто там ещё... Оctarinesky?
– Здесь. У меня заявление! У меня украли идею рецензии!
– Простите. Она не была настолько гениальной, раз пришла кому-то через девять лет и только в процессе прибегнув к постмодернизму возникла другая, которая впитала в себя мысль, собрать несколько кусков из мнений предыдущих людей. Не обижайтесь! Ваша рецензия – чудесна и заставила меня улыбнуться.
– TibetanFox?
– Я уже достоялась однажды. Но постмодернисты часть моих мыслей растаскивают. Я наблюдаю за тем, что из этого выйдет!
– evening_book?
– Да был я уже там тоже. И я смотрю, как мои мысли воруют без совести! Безобразие! Я буду жаловаться. Слышали про коллективные письма? Дождёшься ты у меня! Ой ты попрыгаешь! Упоминанием в благодарности не отделаешься!
– Eeekaterina89?
– Я пока не прочла, но учитывая сколько нам здесь стоять... К концу, как минимум поставлю оценку!
– OlyaReading, Little_Dorrit?
– Ааааа... Это по "Очереди" рецензия? Не... Мы здесь уже были. Мы думали, что это "Метель..." Обложки похожи. Ну что за художники? Руки бы им оторвать!
– Уфимцев Алексей?
– Он не хочет ничего говорить по этой книге. Не сильно понравилась.
– Понятно. Вычёркиваю.
– Меня запишите! Я новенький!
– Сорокина любишь?
– Не понял. День опричника смутил гомосескуальными сценами, а так был в восторге. Теллургия не понравилась, тем, что в ней кусочки рассказа, но в целом очень доволен.
– Ты по сути можешь сказать? Его ещё на главную кто-то берёт! Посмотрите! А он ни запятые поставить не может, не рассказать нормально. Куда катится сайт, кто формирует мнения и призывает читать?
– Очередь нравится! Вопреки остальным. Я в ней не видел изъянов. Слушал с улыбкой и представлял себя частью. Умение раскрывать образы персонажей внутри диалога... Причём не обтекаемо, а явно! Даже в момент переклички автор способен красиво разбавить момент с перечислением фамилий и откликом, так, чтобы я не устал. Ты чувствуешь, насколько горячий чай, как устали люди. Их безысходность. Это гениально, без всяких изъянов! И...
– На мосту стояли трое... Он, она и у него!
– Молодой человек, подскажите. А мой Володя настоящий или это двойник?
– Девушка! Вашей маме критик не нужен?
– Что Америка? У нас лучше гораздо.
– А как же свобода слова?
– Да и у нас она есть. Пиши, что хочешь... Главное никому не показывай!
– Так что Сорокин?
– Не каждый поймёт. Что саму эту очередь, что диалоги внутри... А я в них всё увидел. Десятки важных для того времени тем, складки язвительных насмешек, что приводят в восторг.
– Так что? Читатель не тот?
– Просто не для всех. Он достаточно своеобразный. Не прокажённый, но чрезмерно язвительный и экспериментальный. Мне нравится. Буду ещё! В романе, полностью состоящем из прямой речи, очередь – метафора человеческой жизни вообще. Деликатно, не докучая назиданиями – напротив, развлекая приключениями героев, – "Очередь" учит, что для достижения цели почти всегда нужны иные усилия, чем те, что мы прикладываем, да и цель мы никогда не видим ясно. Бесконечный разговор едва знакомых между собой людей неслучайно назван романом: каждая реплика, как в большом прозаическом нарративе, добавляет штрих к портрету эпохи и в то же время повисает в воздухе, принадлежит всем – и никому.
– Ооооо... А куда этот без очереди-то полез! Я его здесь не видела!
– Да он только вчера прочитал. Пущай по свежему скажет. А мы пока постоим и подумаем.
– Я его пропустил! Мне он нравится!
– Эй! Может в другую махнём? Там вот у полок с любовными романами и янг эдалта зрителей больше!
– А пойдём! Только через продуктовый сначала!
– За продуктами?
– Не... Тебе в подростковую с твоим уровнем или комиксы с анимэ и мангой. Иди один!
– Ладно... Идём в продуктовый. А там винтовая пробка-то в нём? Шотландский?
– Тьфу. Не патриот.
– Володя!!!
– Читайте хорошие книги! (с)

Давайте признаемся честно, мы терпеть не можем, когда нашу человеческую "уникальность", "исключительность" и "венценосность" ставят под сомнение, тычут ее лицом в нечистоты, топчут грязными, тяжелыми сапожищами и обильно поливают фекалиями. Мы яростно негодуем, когда над нашей "одухотворенностью", "святостью" и "душевной глубиной" открыто посмеиваются и глумятся. Мы отказываемся мириться с тем, что наши "совершенные, богоподобные" тела и "светлые" души называют мясными машинами, примитивной биомассой, ошибкой природы, а наше "разумное" существование - бессмысленной дорогой в никуда, в самоуничтожение и небытие. Отсюда становится понятным неприятие большинством людей таких мастеров слова, как Владимир Сорокин, Юрий Мамлеев, Чарльз Буковски, Луи-Фердинанд Селин, Уильям Берроуз. Мастеров слова, показывающих нас - "вершину творения" и "центр мироздания" - в мерзком, неприглядном виде. Но ведь так оно и есть на самом деле. И, как тут ни крути, как ни брыкайся, мы - самые настоящие мясные машины. И тот портрет человечества, который нарисовал Владимир Сорокин в своей потрясающей "Ледяной трилогии", полностью соответствует нашему облику.

Собственно, Сорокин и называет нас мясными машинами. Мясными машинами, которые живут своими низменными потребностями, которые беспрерывно размножаются, пихают в себя переработанные, измельченные, перемолотые трупы животных, бесцельно бредут по Земле-матушке, не желают жить в гармонии ни с окружающим миром, ни с собой, безжалостно убивают других мясных машин и считают, что во всем этом хаосе и безумии есть глубокий смысл. Таким же макаром писатель обходится и с нашей планетой. Он описывает ее, как уродливую раковую опухоль, растущую в теле мироздания, как ошибку, нарушающую своей дисгармонической сущностью Божественное Равновесие и Гармонию Космоса.

Вообще в "Ледяной трилогии" Сорокин формулирует довольно любопытную теорию создания и развития Вселенной. Согласно этой теории, сначала был только Свет Изначальный, который сиял для самого себя в бескрайней абсолютной пустоте. С помощью своих 23000 светоносных лучей Свет порождал миры, заполняя ими пустоту. Но однажды, создав Землю, он совершил чудовищную ошибку. Земля была полностью покрыта водой, и как только лучи Света отразились в ней, то перестали существовать и воплотились в живые существа, в микроорганизмы, животных и человека.

Теория эта, конечно, немного попахивает безумием и ересью, но кто знает, как все обстояло на самом деле. В любом случае на основе своей теории Сорокин строит чертовски увлекательный и невероятно оригинальный сюжет. В "Ледяной трилогии" Братья Света Изначального ледяными молотами, изготовленными из обломков упавшего на Землю Тунгусского метеорита, лупят избранных, несущих в себе светоносный луч, людей по грудной клетке, заставляя их сердца пробуждаться и говорить на языке Света. С каждым ударом молота Братство растет, набирает силу и приближается к Великому дню Преображения. В ходе повествования Сорокин вихрем проносится по истории двадцатого века, демонстрирует свою бурную фантазию и эрудицию, смело и лихо жонглирует литературными жанрами, временами по привычке и к месту ругается матом и показывает себя талантливейшим писателем, харизматичным стилистом и безукоризненным обладателем вкусного, насыщенного и цветистого русского языка.

В заключении мне хочется сказать, что обижаться на господина Сорокина за то, что он называет нас мясными машинами, все же не стоит. Потому что наверняка он это делает не для того, чтобы нас обидеть и оскорбить, а для того, чтобы мы критически оценили самих себя и свои поступки, сделали необходимые выводы и попытались что-либо предпринять для исправления этой плачевной ситуации. Тем более, что в концовке своей трилогии писатель делает неожиданный финт, которым как бы дает понять, что еще не все потеряно, что у нас еще есть шанс на благоразумие, что Бог все-таки существует, что все вокруг создано, сделано, придумано, изготовлено для нас. А это значит, что нам нужно ценить то, что имеем, любить то, чем обладаем, уважать тех, кто рядом и почаще говорить сердцами. Ведь сердца - они же все знают и ведают, они горят и светятся Светом Изначальным. Так-то во.

Я умею читать.

Я взял с собой Сергея, Николая, Константина, Илью и Руслана. Мы поехали на электричке в деревню. Поезд тихо продвигался по замёрзшим за ночь рельсам мимо гигантских искрящихся в утренних лучах сугробов. За сугробами вставали ровные ряды корабельных сосен. Неподвижные и вечные, они скрывали в сердцевине зимнего леса свою белую тайну.

От станции мы примерно час шли пешком по неширокой утоптанной тропе, а потом ещё с полчаса продирались сквозь набрякшие снегом еловые лапы до стоящей на небольшом отдалении от леса избы. Избы была исконно русская, покосившаяся и иссохшая она смотрела единственной дверью на запад, на восточной и южной стене было по три окна. Внутри справа была печь, слева неясная пустота, заполненная предметами деревянного быта, дальше стол с лавками, за столом в углу чьи-то неразборчивые иконы.

Ребята, побросав рюкзаки, сразу натянули лыжи и умчались, взбивая стайки слепящих снежинок. Илья и Руслан были помладше, они вытащили из избы старые сани и пошли кататься на берег озера. Я немного размялся, порубив дрова и потаскав в бочкообразных вёдрах воду из колодца.

Через несколько часов оголодавшие оглоеды вернулись, и мы принялись за ужин. Наскоро порезали Тургенева с Герценом, побросали их в котелок. Открыли пару банок Достоевского, не хлебать же пустой бульон, но содержимое консервов показалось очень уж подозрительным. Тогда Сергей, ухмыляясь, вытащил два пакетика Пелевина, в кипятке тот быстро размок, и получилось вполне себе пристойное варево. Затем на шипящую сковороду накидали Толстого, а гарниром послужил нежнейший Бунин. Но молодежи было всё мало: вытащили закоптелый мангал, вывалились шумной гурьбой в уже опускающиеся сумерки и на открытом огне нажарили Набокова. На десерт захрустели разворачиваемой фольгой и под крепко заваренного Быкова, сдобренного Шишкиным, полакомились Шолоховым и Шукшиным с арахисом, а завершили всё действо большой пачкой Гайдара.

Намаявшаяся за день братия в тепле печи быстро уснула, а я вышел на улицу, закурил и долго смотрел на поднявшуюся над лесом луну. Где-то далеко завывал волк, изредка ему отвечало уханье филинов. Примерно в полночь ребят начало рвать кровью, но я подготовился заранее. Каждому подставил по деревянному тазу, потом вытащил всё во двор и на девственно белом пространстве нетронутого снега начертал их кровью большую красную пятиконечную звезду. Подождал, пока кровь немного подмёрзнет, затем вынес из избы находившихся уже в некоторой прострации мальчиков и аккуратно уложил их в снег, каждого на один из лучей звезды.

Как только первые лучи забрезжившего рассвета коснулись поляны, пентаграмма начала светиться алым сиянием. Поднимаясь ближе к небу, алое перерастало в ослепительно-белое и за этой пеленой почти незаметно было, как вознеслись замёрзшие скрюченные тела в холодное голубое небо. Я высморкался и пошёл собирать вещи.

Надо поговорить с Алексеем Александровичем, чтобы набрал ещё мальчиков, умеющих читать.

"Обелиск" Сорокин -. Синдром Туретта Как будто в данный момент в истории Терри, он начинает кричать сирена, как в "Сайлент Хилл", и реальность тумблером на измерении Сорокина, а из темноты и ручной коричневого сыра.

"Обелиск" Сорокин - .. классический стенд-ап комеди в виде рассказов, он разработал, он panchlayn В роли настройки предлагает традиционные прозу, Советский канон как можно более точно порядок реализации Лот живописи хохломской же Panchlayn - .. Сорокин начало, что, как правило, тихо и разница между panchlaynom набор-апом, а они целые и дополняют друг друга Кроме того, вторая часть. Шок не чем-то чуждым, он адаптируется к устройству.

"Обелиск" Сорокин -. Ожидание rasschёtlivoe автор надеется, что читатель или отвращение ужас (проза Сорокина окружен колючей проволокой, да), или ситуация полная vkurivaniya Сорокин Читатель ждет за следующим поворотом с красной zvёzdoy подполье. другой поток табу игры содержимому головоломки. Скрытый Сорокин в Black Box Будет герои, чтобы поцеловать, дерьмо, или есть друг у друга, рвота, бросить кишки повсюду, смешные matyugatsya или домашнее животное?

"Обелиск" Сорокин - Советская литература в период живописи листа и независимо от того, какие цели советской традиционной ситуации (растительные субботу пионеров в лесу, комсомольское собрание, и т.д.) fekaliynym повеселиться и. , В этом случае, все советизмы - не просто украшение, но природа этого даже не в том, что в результате гной FAT некрофилии, чтобы изменить ..

"Обелиск" Сорокин - это тонкая грань между пошлостью насмешек Марки и прозы водяного знака.

"Обелиск" Сорокин - саундтрек вторая кусочек ХХ века.

"Обелиск" Сорокин - репрессированных бессознательного потока, я не могу в постмодернизме, остановить этот карусель - Я пойду.

"Обелиск" Сорокин - это также сборник рассказов ранее: "Первый субботник", в которых те же рассказы расположены в другом порядке, так что считалось, что если два различных книг для чтения.

Я читаю Владимира Георгиевича, без малого, вот уже 10 лет.
Шокировалась эпатажем, убеждалась в пророчествах, праведно негодовала...

Сейчас, вероятно, для меня началась окончательная стадия сорокиномании — теперь мне заходит всё и вся.

Последний раз я перечитывала Трилогию , давно, больше года назад, там есть некоторые шероховатости, но речь не о ней.

«Метель» — ещё одно недооценённое мной (и, вероятно, не только мной) произведение.
Что меня сразу заворожило, так это великолепная сорокинская игра слогом. Владимир Георгиевич — мастер-имитатор.

Что же до смысла сего рассказа, повести, называй как хочешь, то суть здесь — популярный для русской классики сюжет (Пушкин, Толстой, Чехов), чуть оттенённый абсурдом кафкианской никчёмности и обречённости, происходящий в зомби-постапокалипсисе будущего, приправленный крайне специфичным русским колоритом.

А Сорокин тем временем долбит мне по темечку, вбивая, словно теллуровый гвоздь, свои удивительные, стихийные образы. И нет больше такого писателя из ныне живущих, дотошно понимающего беспомощную рефлексию слабовольного русского человека.

«Метель», к слову, очень «лайтовое» произведение. Это уже не старый, эпатирующий Сорокин, но и не совсем новый — пророчащий, сатирический.

Ещё тут видны некоторые образы из Теллурии , интересно, Сорокин уже обдумывал последнюю, когда писал свою небольшую повесть?
Или эти детали-близнецы появились так, по воле стиля?

Если я всегда рекомендовала, так сказать, для ознакомительного прочтения, рассказ «Настя» из сборника Пир (если в омут, так с головой — мой девиз), что многих моих знакомых навсегда отпугивало как от Сорокина, так и в целом от мира литературы, то сейчас я готова изменить свои взгляды.

«Метель» - весьма неплохой старт.
Может, чуть скучноватый. Может, не до конца понятный, но для новичков самое то.

"– Надо доехать!
– Бог даст, доедем…"

Действие происходит на мистических просторах российского безвременья, на которых будущее поглощается прошлым.
Российскую глубинку одолела эпидемия «Чернуха», пришедшая из-за границы, зомбирующая население. Двое лучших представителя России едут спасать провинцию. Вакцину-1 везет Зильберштейн. Еврейский сценарий преодоления российской действительности автор не рассматривает. Нас будет интересовать путь русского интеллигента, спасателя России –

"Уездный доктор Платон Ильич Гарин был высоким, крепким сорокадвухлетним мужчиной с узким, вытянутым, большеносым лицом, выбритым до синевы и всегда имевшим выражение сосредоточенного недовольства."

– разведен, зарплата стабильная, детей не имеет, в поиске. Везет Вакцину-2 до поселка Долгое, оцепленного войсками, чтобы чернушники не покусали здоровых.
Ищет, в том числе и лошадей, чтобы выполнить свой долг, так как госсистема дала сбой, и казенных лошадей на станции нет. Жена смотрителя посоветовала обратиться к представителю народа – Перхуше. Являющий собой противоположность доктору даже внешне –

«Это был малорослый, худощавый и узкоплечий мужик лет тридцати с кривыми ногами и непомерно большими кистями рук, какие случаются часто у портных.»

Для пущей злобы автора, Перхуша бессилен с женщинами, поэтому разведен, потомства не имеет и ничего уже не ищет в этой жизни.
Зато у него есть отдохновение души – 50 малых разношерстных лошадок, которых он впрягает в свой самокат, а там как Бог даст. «Так и поедем, как Бог даст»
Для большей наглядности, вспомнив видимо «Приключения Гулливера», автор производит масштабирование людей и лошадей, поделив их на: малых, обычных и больших.
Все 50 малых лошадок – мальчики, потомства также не будет.
Ехать предстоит, как и полагается русскому интеллигенту-реформатору – против ветра. Высокий и сильный доктор едет, а везет его и выбирает дорогу малорослый и кривоногий ямщик. У интеллигента более важная миссия.

Для русского читателя, Метель, можно не представлять, это особенность русской действительности – часть Природы, иногда проходящая по всей российской жизни. Отношение Перхуши к этой стихии однозначное – он, до того как пришел доктор и не начал давить на совесть, лежал на печи и никуда не собирался. Доктор вел себя так, как будто метели и нет, как будто преградой является только расстояние. Кроме расстояния, всякий срок упирается в мистическое понимание времени, которое в России иррационально. Что не учел доктор, мыслящий рационально, по-западному. По крайней мере, ругался он на разных языках.

Снеговик в повести является одним из элементов взаимотворчества природы и человека. В дом мельника доктор входит как снеговик. «Доктор действительно был весь в снегу, словно вылепленный детворой на Масленицу снеговик…»
А на снеговика в доме и баба нашлась, по взаимному согласию, отдаляя «срочную» вакцинацию.
Перед встречей с витаминдерами образ доктора меняется. «Как снежная баба… – устало усмехнулся про себя Перхуша. – Подустал слон.»

Сцена на мельнице навивает ассоциации с водной стихией. Из воспоминаний Перхуши у мельника мы узнаем, что представители водной стихии – дельфины, способствовали потери доверенного ему коня. Конь, в этой книге связан со способностью достигать поставленной цели.

После мельницы, юрта с витаминдерами становиться вторым тормозящим фактором для доктора. А как не остановиться «Всем нужны пирамидки!», утверждал Крош из Смешариков.

«Чтобы лучше думалось, мечталось и творилось, непременно нужна она – пирамидка! Как, у вас ещё нет пирамидки?! Крош это сейчас же исправит. Хотя построил пирамидку Ёжик…
Смешарики 033. “Что нужно всем.” Описание.»

А Ёжик, известный первоиспытатель подобных пирамидок. Имена витаминдеров отсылают к передаче «Спокойной ночи, малыши!»

У витаминдеров доктор проходит испытание огненной стихией. Казнь происходит в стране возле западных границ России. Возможно Варшава, Прага или другая страна. Идут ассоциации с прошлым. Возможно, автор намекает на вину перед этими странами. В преддверии иллюзорной смерти доктор выкладывает все свои потаенные мысли, начиная с раскаяния, заканчивая проклятиями.
В эпизоде с витаминдерами вижу имитацию нового рождения, через осознание прошлого и самого себя. Видим плачущего родившегося ребенка: “И тут же разрыдался, как ребенок, упал на колени, уронив лицо в ладони.” Радость новой жизни:

“– Какое счастье, что мы живы! – произнес он.
И вдруг рассмеялся, взмахнул руками, затряс головой. Смех его перешел в хохот. Он захохотал, захохотал до истерики.”

Если после мельницы довольство испытывала мельничиха, то после юрты на большом подъеме был доктор. А к Перхуше пришли воспоминания на огненную тему:

“Каждый год на крышу подкладывали камыша. И крыша была толстой и теплой. А потом сгорела.”

«Поехала крыша» у доктора после витаминдеров. Стоит обратить внимание на разную реакцию доктора и его ямщика на огненную стихию.

“Пока валежник прогорал, доктор и возница успели согреться. К доктору вернулась та бодрость, которую он обрел у витаминдеров, он был готов ехать и дальше, бороться с метелью. Перхуша же, посидев у огня, наоборот, стал задремывать и совсем никуда не торопился.”

Сон доктора. Рождение 50 лошадок показано через кипящий котел с маслом. Говорит о непростом прошлом этих народных лошадок, которые идут кормом для растущего барина.
Второй сон доктора посвящен его поминкам. Ему танцуют «поминальный медицинский танец». После чего доктор стал выглядеть как инфицированный «чернухой». «Доктор двигался, как только что воскресший из мертвых зомби.»

Больших можно понимать как одну из разновидностей народа, целостных и примитивных, годных только на простую работу.

«Перхуша стоял с таким выражением лица, словно самокат въехал в ноздрю его родного, давно потерянного брата.»

В течение всей повести автор с упорством упоминает нос доктора, даже ассоциирует барина, в глазах Перхуши, в образе слона. Словно не доктор путешествует, а некий Гоголевский нос. Соответственно и остановил барина народный нос. Но именно Козьме пришлось рубить лоб своему «родному брату».

Большой снеговик в лесу относиться к Метели, к русской Природе, по отношению к русской интеллигенции в виде снежной бабы.
Большая китайская коняга говорит о целостности и единстве китайских устремлений в достижении своих целей. И не нужен им ключ от наших лошадок, который у русского человека храниться вместе с крестиком.

В последнем своем сне, Перхуша проходит через огненную стихию и возрождается к новой жизни.

«…руки Козьмы срастаются с ногами бабочки, кости его соединяются с ее костями, кости его поют вместе с бабочкой, это песня новой жизни, песня окончательного счастья, песня великой радости, они поют, а она выносит его в бесконечное огненное окно…»

Публичная казнь и танец смерти по доктору противопоставляется песни жизни Козьмы.

Все эти ассоциации примерные, в самой повести они выступают в виде отдельных фраз и слов, а читатель уже сам дорисовывает и необязательно переводить их в конкретные образы. В повести много штрихов, разнообразящих общую картину.

Доктор говорит много правильных слов. Девиз доктора: «Преодоление преград, осознание пути, непреклонность…» Тем не менее, у доктора нет целостности, его настроение зависит от внутренних переживаний и внешних влияний, от ямщика и его 50 лошадок. И все его цели могут рухнуть в любой момент. Просматривается нежелание брать на себя ответственность, всю дорогу ругал ямщика. К концу пути решил, что главное препятствие на его пути это его ямщик, хотя Перхуша высказывал только здравый смысл.
Философский вывод доктора:

«Почему мы все время куда-то торопимся? — думал он, с наслаждением втягивая и выпуская дым. – Я тороплюсь в это Долгое. Что будет, если я приеду завтра? Или послезавтра? Ровным счетом ничего. Зараженные и укушенные все равно уже никогда не станут людьми. Они обречены на отстрел. А которые сидят, забаррикадировавшись в своих избах, так или иначе дождутся меня. И будут вакцинированы. И им уже не страшна боливийская черная. Конечно, Зильберштейн недоволен, он ждет меня, ругает последними словами. Но я не волен преодолеть это холодное снежное пространство одним махом. Я не могу перелететь через эти снега…»

Для меня это первое произведение автора.

Почему-то жило во мне сформированное окружением предубеждение, что Сорокин – это ад, мрак, мат, современное искусство и лучше не надо. «День опричника», взятый в руки практически чисто из чувства противоречия, показал, что надо, еще как надо, и что в общем и целом - восторг.
Повесть об одном дне нового русского опричника, говорящего по мобиле, разъезжающего на автомобиле, но – традиционно разъезжающего с песьей головой и ходящего под царем нашим батюшкой. Казалось бы: и что?
А и то.
Сорокин – в первую очередь, блестящий, действительно блестящий, стилист. У него не только Кремль, но и текст сахарный – ровный, гладкий, действительно добротный, который льется через тебя, почти как песня. Большая часть стихов вызвала и вовсе неподдельный восторг. Стоит оговориться – текст этот не без мата и не без всего того, что приписывают ему злые языки, но отнюдь не в таком ужасающем количестве, да и меня от подобного не коробит. Мата же не к месту я не заметила вовсе, впрочем, я абсолютно искренне считаю ловко и в меру употребленную обсценную лексику средством художественной выразительности, и тут меня не переубедить.
Как ни странно, у меня, несмотря на вкрапления мата, физиологии и зверства, главным ощущением осталось чувство поющего, звенящего сердца. Какой-то чистоты, несмотря на всю иронию, грязь и ерничанье, которых хоть отбавляй. Чего-то очень русского в хорошем смысле, проскальзывающего в отдельных фразах, и я упрямо вижу это хорошее, даже если набежит толпа со словами «да он же просто стебется».
Действительно, местами проглядывает откровенный стеб, прорывающийся отдельными пассажами, березовым соком «Есенин» и прочими мелочами, над которыми я восторженно посмеивалась, а окружающие разочаровывались, не найдя в тексте ничего смешного.
Сам же мир будущего рисуется буквально парой штрихов, чисто условно, чтобы завлечь читателя в эту игру, а дальше взбудораженное сознание начинает само достраивать варианты того, как же это все выглядит, эта новая Русь на обломках Союза. И так, наверное, даже лучше, чем если бы все придумали за тебя. Тебе оставляют простор и размах, возможность самому поучаствовать в этой странной игре.
А вот дальше мы подходим к самому интересному. Пожалуй, стоит признать честно: никакого посыла читателю, идеи самого текста я не нашла, даже не могу его самостоятельно измыслить, следуя любимой школьной игре в «голубые занавески». Но, честно - и не хочется. Это притом, что я люблю, чтобы этот некий посыл был, и он пусть бы и не являлся несущей конструкцией текста, но вырисовывался на горизонте при соответственном желании его увидеть.
Да, я не знаю, о чем писал автор.
И да, я поставила при этом книге почти пятерку. Потому что все во мне склоняется к мысли, что «День опричника» - это чистой воды l’art pour l’art. У искусства ради искусства в литературе есть одно неоспоримое достоинство – такой текст позволяет без зазрения совести читать его просто для получения удовольствия, ради самого процесса чтения, и такие книги, как кажется мне, людям совершенно необходимы. Духовный рост – духовным ростом, но подобные вещи позволяют хоть на некоторое время отринуть чисто утилитарный подход – а что я буду иметь с прочтения этой книги, какие темы автор затронет, что взрастит он во мне? – и вспомнить о том, что владение художественным словом – это не меньшее искусство, чем владение кистью или музыкальным инструментом, что оно ценно само по себе как искусство. Что художественный текст и по форме своей может быть достоин если не восхищения, то уж уважения так точно, и что что-то может быть написано потому, что автору просто захотелось.
С другой стороны, это все дает и некий особый эффект: сразу хочется пойти и читать Сорокина еще – проверить гипотезу, попытаться поискать позицию и идею, ну и просто получить удовольствие, поглядеть, а как он еще может. Есть у меня почему-то ощущение, что может.
Может, и просто за одну эту фразу:

Изящная словесность - это тебе не мотоцикл!