Петровка, 38

Как-то в «Интуристе», ближе к концу рабочего дня, меня вызвал начальник отдела и сказал:

– Так, сейчас пойдёте на Петровку, 38.

Я вздрогнул от неожиданности, но он успокоил меня:

– Чего испугались? Им нужен переводчик арабского.

Я добрался туда пешком, благо «Интурист» находился тогда в здании, прилегавшем к гостинице «Метрополь». Когда я вошёл в обозначенную в пропуске комнату, там, за столом, сидели следователь и довольно молодой, симпатичный араб, который оказался ливанцем. Меня заставили заполнить бланк, где нужно было написать свои ФИО, паспортные данные и стаж работы (официально немногим больше года), а также в особом протоколе поставить свою подпись под малоприятной фразой: «Предупреждён об ответственности за осуществление заведомо ложного перевода». Ливанец чуть-чуть говорил по-русски, что облегчало мою работу. Следователь вначале задавал вопросы ему, затем входившим по очереди в комнату молодым людям, а я переводил всё это устно и потом ещё с листа то, что следователь заносил в протокол. В отношении его записей и моего перевода ливанец не сделал ни одного замечания и даже торопил нас, чтобы мы ускорили этот процесс.

Суть дела была вполне банальной. В одном из ресторанов, на Новом Арбате, он стал приставать к нашей девушке, а ребята из её компании затеяли с ним драку. В результате он частично разбил фужер и начал с этим оружием бегать за ними между столами. Удивительно было то, что они втроём не смогли с ним справиться. При этом он обратил их в бегство и сам остался невредимым.

– Странно, – сказал я следователю, – обычно арабы ведут себя мирно.

– Не скажите, он участвовал в войне.

Это заставило меня проникнуться к ливанцу некоторым уважением независимо от того, на чьей стороне он был.

Поначалу мне самому было интересно участвовать в работе следователя, которую до этого я мог увидеть только в фильмах или читать о ней в книгах, поэтому я иногда задавал ему вопросы. Показания ливанца, девушки и нескольких прекрасно одетых молодых людей сильно отличались друг от друга, и я обратил на это внимание следователя.

– Обычно так и бывает, – сказал он.

Постепенно мои симпатии полностью перешли к ливанцу. Ну да, он попытался ухаживать за нашей девушкой, но её друзья восприняли всё слишком болезненно. Кроме того, так наз. «золотая молодёжь» мне ничем не импонировала.

Всё это продолжалось долгих пять часов и закончилось в одиннадцать. Когда мы вышли с ливанцем на пустынную ночную улицу, он испуганно попросил меня:

– Пожалуйста, пойдёмте вместе до метро. Они могут ждать меня.

Но никто его не ждал.

Осталось добавить, что всё это происходило зимой и я в течение пяти часов беспрерывно кашлял, отчего на следующий день у меня в правом боку возник миозит. Когда я явился на очередную тренировку по каратэ и надо было в паре отрабатывать удары, мне пришлось на время стать левшой, поскольку правой рукой я прикрывал больной бок.

Хулиган

В вагоне поезда «Красная стрела», направлявшегося из Москвы в Ленинград, ко мне подошёл один из организаторов поездки.

– Так, у нас проблема, – сказал он и повёл меня в двухместное купе, где на кровати сидела темноволосая девушка, напряжённо ожидая своей судьбы. Оказалось, что для делегации детских писателей и сопровождавших её лиц не было иного выбора, как разместить нас на ночь в одном купе.

– Вообще-то я женат, – зачем-то сказал я.

– А я замужем, – смущённо отозвалась девушка и, отвернувшись к стенке, проспала так до самого утра.

На международной конференции, проходившей в Москве, я, студент 5-го курса Института стран Азии и Африки при МГУ, сопровождал двух писателей – из Сирии и Северного Йемена. К нам же прибился журналист из Афганистана (там уже шла война), который слегка понимал английский, зато сыпал арабскими цитатами из Корана. Всё время находясь в возбуждённо-весёлом состоянии, он что-то выкрикивал и вообще был ужасным хулиганом.

По приезде в Ленинград в просторном зале местного Союза писателей хозяев и гостей конференции рассадили по местам за двумя длинными рядами столов. Тут же напротив нас устроилась молодая, элегантная журналистка. Из-за произносимых речей было шумно, поэтому на вопросы мои подопечные отвечали письменно. В какое-то мгновение сириец привстал, чтобы дать прикурить журналистке. Вдруг – о, боже! – этот красавец, в великолепном светлом костюме, куда-то исчез, и я увидел только его высоко поднятые вверх ноги. Оказывается, сидевший рядом с ним афганец вытащил из-под него стул. У того тоже был свой переводчик с английского, мужчина уже лет за сорок, который с улыбкой сказал мне: «Ну, что же ты не доглядел». А я был занят письменным переводом.

Однако на этом афганец не успокоился. Он начал рваться тоже выступить с речью. Дважды переводчик его останавливал, но на третий раз не успел. Афганец вскочил с места и стал произносить зажигательную речь. Мой коллега присоединился к нему и начал переводить в таком же тоне, потом все захлопали. Садясь, он спросил меня: «Ну, как я переводил с фарси?» Позднее я узнал от более опытных арабистов, что им приходится анекдоты, несмешные или с игрой слов, непонятной иностранцам, заменять другими, заготовленными заранее.

На этом злоключения бедного сирийца не закончились. При отъезде писатель из Малайзии, у которого был перевес, уговорил его объединить их багаж. Началось с того, что мы в машине долго ждали, когда он подъедет со своей переводчицей. В аэропорту ему понадобилось в условиях цейтнота менять обратно свои рубли на доллары, и строгая сотрудница Шереметьево-1 (Шереметьево-2 тогда ещё не было) сняла их обоих с рейса. Это не только привело в отчаяние сирийского писателя, которого в Дамаске должны были встречать пионеры (он возглавлял их местную организацию), но и нанесло психологическую травму мне самому – до настоящего времени я вижу одни и те же сны о том, как опаздываю в аэропорт.

Оба наших подопечных улетели вечером того же дня самолетом Сирийских авиалиний, однако в Союзе писателей нам с переводчицей сказали, что в конце года при валютных взаиморасчётах советская сторона потеряет из-за этого около тысячи рублей. К тому же ещё раньше я, уже тогда не признававший никакого начальства, ухитрился переругаться с курировавшим моих писателей переводчиком-арабистом, который находился на постоянной работе в здании правления Союза писателей СССР. Там же я видел Андрея Вознесенского. Он стоял, одетый по-зимнему, в коридоре и курил. Мне его показала переводчица. Сергея Михалкова я увидел там же спустя 15 лет – величественного, опиравшегося на трость.

Сирийский паркур

Мы встречали Новый год в жилом доме Аппарате экономсоветника (в начале 1988 г. Госкомитет по внешнеэкономическим связям и Министерство внешней торговли СССР были объединены в Министерство внешних экономических связей, и мы вошли в состав Торгпредства СССР в САР, сохранив свои отдельные здания офиса и жилдома). Было весело. Начальник отдела кадров пел на известный мотив: «Движение кадров, движение!», используя реально существующий у этой службы термин. Пили и танцевали. Вдруг ко мне подошла симпатичная медсестра из ЦМП (Центрального медицинского пункта) и, улыбнувшись, негромко сказала:

– Вы тут единственный трезвый. Можно вас попросить о помощи?

Оказалось, что она оставила в своей квартире ключ и не может теперь войти. Мы пошли с нею по темной улице. Окна дома выходили на сирийский Генштаб, вдоль каменной стены которого прохаживался охранник с автоматом. Это было неприятно, но на мои последующие действия он не обратил никакого внимания, поскольку снаружи стояла женщина, к тому же иностранка. Я взобрался на ограду дома, прошел по узкой перегородке высотой около пяти метров, которая разделяла садики нижнего полуподвального этажа, и перелез на нужный балкон. Расчёт был в том, что мне удастся, выбив одно из витражных окошечек в его металлической двери, дотянуться рукой до вставленного изнутри ключа. Я нанёс слишком сильный удар ногой (low kick), порезав лодыжку выше носка. Ключ при этом выпал из двери на пол. Слава богу, снизу был зазор. Я просунул в него кусок разбитого стекла и вытолкнул ключ наружу. Затем вошёл вовнутрь и открыл дверь квартиры, возле которой меня уже ждала обрадованная медсестра. Вообще-то я боюсь высоты, но, видимо, её присутствие придало мне смелости.

На земле предков

Однажды в Посольстве Казахстана в Москве состоялся круглый стол, на котором я в числе других участников выступил с небольшим докладом (позднее он был напечатан в газете местной диаспоры). В конце ко мне подошёл представительный мужчина и сказал:

– Когда Вы к нам приедете? Я видел, у Вас собрано много материалов.

Он оказался проректором по научной работе одного из алма-атинских университетов. Через год я был действительно приглашён туда на научную конференцию. В аэропорту нас вдвоём встретил мой новый знакомый. Мы остановились в гостинице, которая находилась рядом с университетом. После конференции, где я тоже выступил с докладом, мы поехали в небольшой город, расположенный в 30 км от Алма-Аты. Там нас принимали в местном колледже. Мы отвечали на вопросы детей, а они на сцене танцевали и пели вначале на казахском, потом на русском языке. Всё это напоминало далёкие времена Советского Союза. За ужином молодой директор колледжа вдруг подошёл к нашему столу и тоже спел нам, удивив своим прекрасным голосом и артистичностью.

Утром проректор повёз на своей машине в Киргизию, где у него живут родственники, одного доктора исторических наук. Меня же (мой попутчик вернулся на день раньше) взяли под свою опеку местные кинорежиссёр и его помощник, которых я не так давно принимал у себя в гостях, в Москве. Мы поехали на знаменитый каток «Медео». Играла громкая музыка, но людей было немного. Задрав головы, мы смотрели, как вертолёт, предупреждая возможный сход лавины, сдувает с горы снег.

Здесь надо упомянуть о забавном случае, который произошёл накануне. Заходя в учебный корпус с другими гостями конференции, я засмотрелся на стоявших по обеим сторонам небольшой лестницы девушек и ребят, которые как по команде поздоровались с нами. Споткнувшись о ступеньку, я стал падать. Слава богу, мои спутники подхватили меня за руки (во время другой поездки – в Чимкент – не успели). Рядом с катком "Медео" режиссёр и его помощник предложили мне сфотографироваться верхом на лошади, возвышавшейся горой над запорошённым снегом асфальтом.

– Давайте, – сказал я, – с лошади я ещё не падал.

В результате нас сфотографировали втроём, на земле. Потом мы поехали на киностудию, где они работали. Режиссёр дал одному из ребят 200 евро, и я, в сопровождении двух джигитов и красивой, стройной казашки (она играла в его фильме, исполняя современные танцы), пошёл на рынок, через дорогу. Там они накупили кучу сладостей, урюка, фисташек и солёных орешков. Всё это на киностудии упаковали в большую картонную коробку.

По дороге в аэропорт мы пообедали в маленьком ресторанчике. Официантка узнала в лицо режиссёра, который снял несколько известных художественных фильмов, и мы вчетвером сфотографировались. Затем поехали дальше, и нас остановил местный гаишник (я забыл пристегнуться ремнём безопасности). Режиссёр издалека что-то крикнул ему на казахском языке, тот переговорил по рации со своим начальством и отпустил нас. В зале ожидания аэропорта помощник куда-то отошёл и вернулся с моей коробкой, зашитой в материю. Потом мы распрощались, я сел с вещами на лавочку и стал ждать объявления о регистрации на свой рейс. Их делали в следующей последовательности: на английском, казахском и русском языках. Я прислушивался к началу всех объявлений и поэтому в очереди на регистрацию оказался первым. Спустя 4 часа полёта я уже был в Москве.

Так прошла моя первая в жизни поездка в Казахстан. Затем было ещё несколько, сопровождавшихся интересными приключениями.

Подставной игрок

В школе-интернате, где я отучился все десять лет, физкультура была для меня проблемой из-за плохого зрения, плоскостопия и сколиоза. Это потом я занимался фехтованием на рапирах и каратэ, а тогда по всем показателям, кроме подтягивания, у меня были результаты на уровне лучшей в классе девочки. Вначале учитель физкультуры ругал меня, потом смягчился и стал поручать мне присматривать за девочками во время занятий на свежем воздухе. В 10-ом классе он вместо урока отправлял меня печатать на машинке результаты сдачи норм ГТО для всей школы в свою комнатку, в подвале, где у него стояли стол, диванчик и лежали мячи.

Так совпало, что я тесно общался с шахматистами из 8-го класса, спальня которого находилась рядом с нашей. Как-то осенью учитель поручил мне отвезти этих ребят на командные соревнования «Белой ладьи» нашего района. У нас не было девичьей доски, и я сагитировал поехать с нами свою одноклассницу, такую же внешне субтильную, как и я. Кроме того, мы взяли ещё двух девушек из 8-го класса. При этом у меня в голове и мысли не было, что я буду играть. Мы вошли в игровой зал. Я присел, случайно оказавшись на месте второй доски. Со мной очень любезно заговорил молодой мужчина. Прошло некоторое время, и вдруг он сказал, опять обращаясь ко мне:

– Так, начинайте игру.

Напротив меня сел мальчик, и мы начали партию. Никто из нашей команды не стал возражать, все молча сместились по доскам, а лишний игрок просто наблюдал.

Почему так случилось, что меня приняли за участника команды? Во всём виновата унаследованная от мамы моложавость. Когда я начал учиться в ИСАА при МГУ, ко мне подошел сокурсник и спросил:

– Говорят, это ты поступил в шестнадцать лет?

– Нет, мне семнадцать.

Я пришёл за выпускной фотографией в учебную часть института (мне уже двадцать два года), и один из работников пошутил:

– Спрячь фотографию, а то подумают, что ты досрочно закончил школу.

Хуже того. Мне тридцать, вторая загранкомандировка в Сирии. Приезжает делегация из Москвы, и меня кто-то спрашивает:

– А ты что, здесь на практике?

И это продолжается до сих пор: все дают мне на десять лет меньше, чем есть, хотя я уже вешу больше центнера.

Возвращаюсь к игре. Конечно, я легко справился со своими соперниками. Запомнилась последняя, пятая партия, поскольку вокруг нас собралась толпа и дебют был экзотический: 1. е4 е5 2. Kf3 f6? 3. Кхе5! fe? 4. Фh5+. Мой соперник сыграл 4…g6 5. Фxе5+ Фе7 6. Фxh8 Kf6 и долго пытался поймать ферзя, но не смог.

В итоге мы на первых двух досках добились стопроцентного результата, третья набрала 4 из 5 очков, другие сыграли похуже, но мы победили в районе и вышли в город.

На следующий день ко мне подошел недовольный учитель физкультура и сказал с укоризной:

– Как не стыдно!

«В чем дело? – подумал я. – Наверное, он узнал, что я играл».

Оказалось, что накануне наша первая доска с кем-то подралась в коридоре и от городских соревнований нас отстранили.

Бросок через горный перевал

Поездка на другую конференцию, которую на этот раз я совершал в одиночку – в Тараз (бывший Джамбул) с остановкой в Алма-Ате – с самого начала пошла не по плану. Я забыл дома мобильник, и моя младшая дочь догнала меня на такси, успев поймать у стойки оформления багажа в Шереметьево-2. Выйдя ночью из Алма-Атинского аэропорта, я взял такси, которое кругами и зигзагами повезло меня в гостиницу. Содрав внушительную сумму в рублях, шофёр пообещал отвезти меня на следующий день в аэропорт. Утром выяснилось, что он находится в 15 минутах ходьбы от гостиницы, и я понял, что такси за мной не заедет.

В аэропорту я встретил знакомого проректора по научной работе одного из местных университетов, который ехал со мной на ту же конференцию (см. вспоминалку «На земле предков»). Пока мы пили кофе и разговаривали, мы пропустили объявление на посадку, думая, что вылет задерживается. Вдруг я слышу голос по радио и в потоке казахской речи улавливаю свою фамилию. Мы бежим вниз по лестнице, перескакивая через ступени, и садимся в уже отъезжавший к самолету автобус. После этого на маленьком Боинге добираемся около часа до Тараза. Мой спутник тут же засыпает, а меня всё ещё трясёт от волнения.

На обратном пути мой маршрут вдруг изменился. Все гости уехали на поезде, а мы, трое мужчин и женщина, отправились на Ладе в Чимкент. Для этого надо было преодолеть горный перевал. На основном шоссе движение застопорилось, и по совету местного гаишника мы свернули на пустую старую дорогу. Потом мы узнали, что по прошествии часа перевал вообще закрыли из-за снежного бурана. Когда он начался, машина стала неуправляема, и её потащило в кювет. Сквозь щели в закрытых окнах нам в лицо полетели крупные снежинки. С трудом мы продвигались вперёд. Несколько раз нас чуть не сдуло ветром на обочину (здесь, бывало, в буран опрокидывались самосвалы). Слава богу, мы как-то добрались до Чимкента. Там мы разделились. Меня и заведующего кафедрой одного из местных вузов забрал к себе в машину его сослуживец по армии. Мы хорошо посидели в ресторане, затем переночевали в большом номере в гостинице и на следующее утро поехали на такси в аэропорт. Днём я вернулся домой, в Москву. Вся поездка заняла трое с половиной суток.

Мастер

Это был известный шахматист, участник чемпионатов Москвы и даже нескольких первенств СССР. Наверное, сейчас он стал бы гроссмейстером, но тогда их было не так много, как в наше время, и имена их знали все любители шахмат. Уже пожилой человек, солидный и требовательный. Он давно умер, да и времени с тех пор прошло очень много, однако я назову его словом «Мастер».

Он вошёл в зал Московского Дворца пионеров, чтобы дать сеанс одновременной игры нашей группе. Обычно здесь проводились турниры, мы сидели рядами, по три пары в каждом, но сейчас столы были выстроены в форме буквы «П». Мастер прохаживался вдоль них и, почти не задумываясь, делал ходы. Вообще-то мне очень нравились сеансы. Видимо, такой темп игры был идеальным для меня, склонного к спешке. К тому же они проводились без часов, кроме ничейной партии с международным мастером Джоном Нанном, о которой я расскажу отдельно. Против двух других, менее опытных сеансеров я сыграл ещё лучше – победил обоих.

Казалось, и на этот раз я ухватил птицу счастья за хвост. Сеансёр стал вдруг делать рискованные ходы. Вначале он отдал за мою ладью коня и пару пешек, затем я выиграл у него ещё две. На ферзевом фланге ладья и конь (чёрные) блокировали его короля, на другом – картина сложилась поистине фантастическая. Четыре проходные пешки выстроились в ряд на третьей горизонтали, за ними стоял мой король, а его две ладьи притаились где-то в тылу. К этому времени другие партии закончились с вполне предсказуемым результатом, и мы остались вдвоём с Мастером. С высоты своего роста он грозно навис над доской и стал торопить меня с ходами. Вокруг толпились наши ребята и старшеклассники, ожидая момента, когда я проведу хотя бы одну из четырех пешек в ферзи и Мастер сдастся. Но не тут-то было. Когда я в очередной раз замер над доской, он вдруг громким, строгим голосом сказал:

– Однажды, во время сеанса, Ласкер просто смешал фигуры, когда его соперник долго думал.

«Неужели и он смешает?» – мелькнуло у меня в голове. Представьте, какой психологический удар он нанёс мне, тощему восьмикласснику, к тому же из интерната. Это сейчас школьники ведут себя, как хотят, а в то время авторитет взрослого, особенно учителя, был очень высок. С другой стороны доски стоял целый мастер, которого нам представили как детского тренера. Я занервничал, стал играть в слишком быстром темпе и через десяток ходов получил линейный мат двумя ладьями. Птица счастья была упущена.

– Не хватило техники, – снисходительно произнёс Мастер, и все молча разошлись.

Однако через пару недель в нашу комнату заглянул один из старшеклассников, наблюдавших за тем сеансом.