Отзывы на книги автора «Владимир Паперный»

В предисловии ко второму изданию своей книги в России Владимир Паперный вспоминал, что взялся за изучение сталинской архитектуры из простого любопытства. В Москве середины 1970-ых молодому кандидату наук для преподавания достаточно было выучить мантру о внезапном переходе советских мастеров "по понятным причинам" от футуризма к классицизму. Что это были за причины, какая руководящая сила направляла архитектурные поиски и почему парадный стиль так быстро сошёл на нет после 1954 г. - об этом не говорили даже шёпотом. Белое пятно всегда вызов для настоящего учёного, и Паперный на четыре года пропал в залах библиотек за чтением постановлений советских организаций, подшивок архитектурных журналов, воспоминаний участников событий и культурологических трудов от Аверинцева до Лотмана. Результат оказался ошеломительным: прочитавший диссертацию научный руководитель Вячеслав Глазычев подумал, что Паперный решил эмигрировать. Вскоре "Культура Два" стала самиздатовским бестселлером, а её автор действительно переехал жить в США. Что же такого опасного, необычного и удивительного содержалось в абсолютно запрещённой в СССР книге, о которой современные дизайнеры, архитекторы и культурологи отзываются с неизменным восторгом?

Паперный в споре авангарда и классики не становится на чью-либо сторону, рассматривая советскую архитектуру 1920-50-ых как историческую данность, во внеценностном, по выражению философа Елены Петровской, измерении. Архитектура для него - выразительная составная часть системы политических, социально-бытовых, символических понятий и примет времени, названной им "культура 2". Хронологически она простирается от начала 1930-ых, когда было принято решение о перестройке творческих организаций, до середины 1950-ых и противостоит "культуре 1", главенствовавшей в первое десятилетие после революции. Паперный сравнивает тенденции, образы, страхи двух систем в искусстве, строительстве, идеологии и т.д. Например, в главе "Горизонтальное - вертикальное" присущие "культуре 1" стремление выйти из географических границ, строительство малоэтажных конструктивистских объектов, создание множества архитектурных мастерских и объединений противопоставляются возведению "культурой 2" устремлённых к небу высоток и станций метро, недоверию к "загранице" и появлению множества макетов и планов новых построек, зачастую вовсе не реализуемых. "Культура 2" сохраняет эти варианты будущего, ощущая себя концом истории, в отличие от предшествующей "культуры 1" с её пафосом сжигания и миростроительства. Авангард мыслил категориями класса, массы, коллектива, и Сергей Эйзенштейн в фильме "Броненосец "Потёмкин"" изображает стихию народного бунта, но десятилетием позже в центре его внимания герой (картины "Александр Невский", "Иван Грозный"), а "культура 2" провозглашает "всё во имя человека" и возводит роскошные жилые здания и общественные объекты, продолжая при этом истреблять собственных граждан. "Культура 1" абстрактна и безымянна, "культура 2" анимистична, наделяя имя почти магическим значением: не заворачивай рыбу в газету с портретом товарища Сталина, не болтай, не говори "вредитель", а не то случится нехорошее, радуйся и пой (глава "Неживое - живое")...

Интересно, что дихотомические категории исследования Паперного не ограничиваются сталинской эпохой, но обращаются к прошлому и примериваются к будущему. Студии академиков архитектуры СССР вполне схожи с иконописными мастерскими времён Ивана Грозного, огосударствление Церкви - типичный пример вертикальности культуры, а петербургское строительство - горизонтальности. Иногда две культуры сосуществуют: ленинский план монументальной пропаганды с переименованиями улиц и городов и сносом памятников перешёл в наследство "культуре 2", правда, реализован был иначе (глава "Немота - слово"); массовое бегство старообрядцев в России XVII века сосуществовало с мерами правительства по закрепощению крестьян (глава "Движение - неподвижность"). Без труда можно найти примеры чередования культур и в послевоенном СССР и в современной России. Новые станции метро и улицы в шестидесятых опять получали абстрактные названия (знаменитая "3-я улица Строителей"), фамилия генсека в официальных сообщениях по-прежнему стояла выше других членов Политбюро, символизируя сакральность Имени; в наши дни интернет уравнял всех пользователей, но государство строит собственную "вертикаль", а пресс-секретарь президента просит не упоминать рядом фамилии Путин и Навальный, видимо, суеверно опасаясь "порчи" одного другим. Постоянное воспроизведение рассмотренных Паперным тенденций ставит его работу в ряд циклических культурологических теорий.

Помимо множества любопытных сюрпризов, которые преподносит книга, вроде культа воды в сталинском обществе, она ещё и великолепно читается. Здесь знаменитые архитекторские байки (как Сталин подписал посередине проект гостиницы "Москва" и пришлось строить асимметричный фасад) соседствуют с обширным материалом выступлений, литературных цитат, иллюстраций и мягким авторским юмором всё понимающего человека. Кому-то культурология Паперного может показаться лишней надстройкой над действительностью или недоказуемой псевдоисторией, вроде теории пассионарности, но обаяния и дерзости неожиданных аналогий, свежести мысли у неё не отнять. "Культура Два" обязательна к прочтению не только всем историкам искусства и повседневности, но и каждому, кто пытается разглядеть за фасадом отдельных фактов нечто большее.

Вот так, столетия подряд,
все влюблены мы невпопад,
и странствуют, не совпадая,
два сердца, сирых две ладьи,
ямб ненасытный услаждая
великой горечью любви.
"Дачный роман" Бэлла Ахмадулина

Эти строки из поэмы, в которой Бэлла Ахатовна рассказала о своем знакомстве с братом и сестрой Паперными, детьми известного литературоведа (в книге отец героя переводчик, хотя интернеты ничего не говорят о переводческой деятельности Зиновия Паперного - спишем на допустимую в художественно-биографической прозе вольность).

Так или иначе, брат и сестра Паперные были частью советской интеллектуальной элиты, унаследовав родительские таланты, превзойдя их многообразием и в очередной раз опровергнув максиму об отдыхающей природе. Именно элиты, не номенклатуры и не золотой молодежи, это не идентичные множества, хотя отчасти пересекающимися были.

На самом деле, из этого круга вышло множество ярких интересных персонажей, я благодарна своей читательской планиде за знакомство с "Агафонкиным и временем" Олега Радзинского,, который, как и автор "Архива Шульца" эмигрировал, не писатель по основной профессии, добился значительного успеха в том, чем занимается профессионально.

Что определенным образом и достаточно лестно характеризует этих мальчиков. Да, унаследовали родительские таланты. Да, с детства имели возможность развивать их. Нет, не побоялись в свое время свернуть с проторенной тропы, оставить уютную, достаточно обеспеченную обыденность, прыгнуть в пустоту с пустыми руками, чтобы найти себя и в этой новой жизни.

Ужасно жалею, что не смогла посмотреть вчерашнюю встречу с Владимиром Паперным, которую проводила Редакция Елены Шубиной, потому что часом раньше случилась авария на подстанции. обеспечивающей наш поселок электричеством, и в это время ехала ночевать к дочери, не хотелось замерзнуть февральской ночью до смерти.

Кстати, о смерти:

Умер во время операции аппендицита. Общий наркоз на него не подействовал, из вежливости он притворился спящим. Когда ему резали живот, он терпел, но, когда приоткрыл глаза и увидел в зеркале наверху свои развороченные внутренности, вскочил и бросился бежать, волоча за собой кишки и оставляя на полу кровавый след

Она такая, эта книга: семейные хроники переплетаются в ней с байками, в которые трудно поверить: отчасти анекдотами, частью подростковыми ужастиками (поверить сложно, но отчего-то безоговорочно веришь).

Родственники и знакомые семьи лишь отчасти предстают здесь обычными людьми, чаще в их чертах сквозят сказочные и мифические персонажи. Быль и легенда диковинным образом переплетается в этих беллетризованных мемуарах, образуя мозаику, для которой стандартное определение "судьба семьи в судьбе страны" подходит исчезающее мало.

И не вполне о семье, больше о главном герое, его друзьях и его женщинах. И не вполне о стране, "Архив Шульца" история эмигранта, пожившего некоторое время, прежде, чем попасть в Америку, в Италии, залихватская итальянская эпопея совсем не похожа на "восходит в свой номер на борт по трапу пассажир, несущий в кармане граппу, совершенный никто, человек в плаще, потерявший память, отчизну, сына; по горбу его плачет в лесах осина, если кто-то плачет о нем вообще"

Не думаю, чтобы оставленная отчизна много по ним плакала, как и сами они не особенно заливались слезами. Некогда было, нужно делать свое дело и жить свою жизнь. Удивительно занятную, в сравнении со среднестатистическим бытием ровесника, рожденного в СССР.

Мне было интересно. Такой опыт внутренней свободы, изначального ощущения себя гражданином мира, космополитизм.

Как странно бывает, что книга, которая написана еще при советской власти(в 1979, а изданная впервые в 1985 году), способна так много рассказать и о нынешнем времени и о нас самих. Например, я поняла еще одну причину некоторых моих конфликтов и непонимания очевидных для меня вещей некоторыми людьми. А конфликт не с человеком получается, а с типом мышления, неким культурным кодом. В книге показаны случаи когда человек смог успешно переходить из культуры в культуру, но все же в основном происходило взаимоуничтожение и подмена понятий.
По теории автора в России последовательно сменяют друг друга две культуры, условно обозначенные №1 и №2. Подробно рассматривается период от революции до 30 годов (культура №1) и от 30 годов до смерти Сталина (культура №2).
Каждой из культур присущ набор неких типичных понятий и идей, не осознаваемых порой, но оказывающих огромное влияние на жизнь людей, на власть (и власть, конечно же, влияет в обратном направлении), на архитектуру, кино, живопись и вообще на все. В условиях культуры №2 не понятый вовремя посыл мог стоить человеку жизни. Паперный последовательно в каждой главе рассматривает эти понятия (Добро-Зло, Огонь-Вода, горизонтальное-вертикальное, равномерность-иерархия, разрушение-созидание). Мы узнаем тысячу интереснейших подробностей о высотных зданиях Москвы (почему они таковы как они есть, а не другие), о символике станций метро и павильонов ВДНХ. В книге множество фотографий, так что даже не побывав ни разу в Москве или Петербурге можно вполне себе понять мысль автора, хотя конечно увиденные в реале эти здания воспринимаются совсем не так как на маленьком фото.
Можно провести множество не вполне очевидных параллелей в современности, например почему на улицах наших столиц нет почти уборных. Как связаны снос киосков (который тоже отнюдь не первый раз происходят в Москве), возрождение храма Христа спасителя и отмена перевода часов по зимнему-летнему времени. По всем признакам культура №2 снова подняла голову и от этого немного страшновато.
А также совершенно непонятно для меня осталось - есть ли для нас как нации выход из этого хоровода культур, или мы обречены раз за разом наступать на те же грабли, думая что идем вперед и развиваемся? Книгу рекомендую всем неравнодушным к истории и культуре

Книга о цикличности социальных процессов, показанных на примере истории искусств, в частности, советской архитектуры.

Культура 1 - это, если использовать метафору автора, птица из сказки, на которой можно летать, только кормя её собственным мясом. Это - "мы наш, мы новый мир построим", революция, отвержение предыдущих ценностей, правил и норм во всех областях жизни, эгалитарность и стирание границ и систем: эмансипация взамен пола, коммуна вместо семьи, абстракция и символ вместо имени, конструктивизм и футуризм в искусстве. В культуре 1 все люди как бы одинаковы, нет статусов и иерархии. Имеется, правда, лидер, но от остальных он отличается только не качеством, а "количеством" - в нем жизненно-революционного материала "больше", чем в простом смертном. Интересен также подход к лечению больных и исправлению преступников - в культуре 1 они отличаются от остальных лишь плохими условиями, в которых развилась их "неправильность". Стоит поместить их в лучшие условия - и они восстановят свою естественную, одинаковую для всех, природу. Собсвенно, то же самое можно применить к понятиям добра и зла.

Культура 2, напротив - это нечто статичное и железобетонное. Статус и иерархия в противовес уравниловке культуры 1, традиции и непреодолимые границы, что проявляется в первую очередь в архитектуре. Большое значение имеет образ ворот - этакий пропускной пункт через границу (вспомните огромные арки в сталинских домах).

Имеют силу также индивидуальность и имя - нечто данное свыше и неизменное. В противовес абстрактной, нарочито утилитарной архитектуре конструктивизма, дом в культуре 2 - это "почти человек", доходит даже до такого, что здания облицовывают светло-розовой плиткой, которая как бы символизирует кожу.

Главным образом советской культуры два может быть так и не построенный Дворец Советов. Он и не мог быть построен, так как слишком идеален, чтобы воплотиться... само здание является постаментом для огромной статуи Сталина (тут вам и иерархия, и символ вообще всей системы). Лидер в культуре два - это нечто божественное и недосягаемое (Сталин является как бы носителем, воплощением Ленина, который в свою очередь, является символом чего-то ещё более неземного).

В культуре 2 важными понятиями являются также семья (ячейка общества, первая ступень иерархии), пол и плодовитость (вспомните все символы плодородия в советской эстетике - и бесполость культуры 1). Да, сквозь призму системы ценностей культуры 2 культура 1 кажется холодной и бездушной; культура 2 вообще тяготеет к символической "теплоте" - например, сталинская архитектура обладает неким средиземноморским духом. Культура 2 может, кстати, укротить дикарство культуры 1 - например, авангард объявить классикой, повесить в музее и тем самым обезвредить.

Продолжать можно бесконечно...

Если бы не COVID-19, книга могла бы никогда не выйти. Писалась она десятилетия с переменным успехом. Получилась этакая полуеврейская сага о родившемся после войны советском человеке, с различными оттенками архитектуры.
Соответственно, большинство признаков советской интеллигентской семьи на лицо.

Юность его прошла среди интеллектуалов в Ленинградской тюремно-психиатрической больнице, где их всех лечили от диссидентства методом профессора Снежневского.

Первая и самая личная глава о сестре. Рваные обрывки несчастной жизни. И конечно же, обязательное упоминание о погромах. Ирония про непроизносимое имя Бога, но попытки пошутить не удались.

– Бабушка, а ты помнишь крепостное право?
– Помню, внученька.
– А как его отменяли, помнишь?
– Помню, внученька. Мы так плакали, так плакали. Что теперь с нами будет, кто нас защитит…

Потом сама Валя (мать главного героя) будет также плакать после смерти Сталина.
Рассказ о семье, который даже не мемуары или автобиография, а именно как будто сидит человек на стуле и вспоминает... А читатель слушает, забывая записывать.

…талант быть человеком важнее таланта писать романы.

Местами это очень личный текст. Нужна была большая смелость или безразличие уже с высоты прожитых лет. Писать мысли за других людей, которых и в живых то уже нет. С одной стороны это дань уважения памяти о тех людях. Чтобы они не канули в Лету. С другой стороны, а что они думали на самом деле? Это своя история человека имеющего возможность говорить, и мало кто может уже возразить.

Мы с вами относимся к этому режиму одинаково. Это режим для быдла, а не для нас с вами. Мы должны быть не жертвами этого режима, а его, если угодно, мозгом.

Где-то к середине книги, мне кажется, я начал чувствовать ритм между общением персонажей между собой и их общением с нами. Это неповторимый рисунок автора.

Забыли, что существовать в России можно только потому, что законы не соблюдаются?

Забавно, что эпизоды, связанные с архитектурой в разы больше остальных.

– Правильно! – вдруг громко произнесла очнувшаяся Нинка. – Именно так из этой бл*дской страны и надо уезжать! Все бросить и рвать когти.

Предыдущее описание путешествий по СССР блекнет по сравнению с Италией. Упадок и вандализм против бережного отношения к прекрасному.
Еврейская взаимовыручка, куча организаций по всему миру и по сути, очередной плевок в сторону русских. Может и оправданный, но мне, как русскому, неприятный.
Можете обижаться, но в какой-то момент показалось, что я слушаю старого еврея и не верю ни единому слову.
В эпизоде "Диалог со шпионом" критикуется бесплатное образование и бесплатная медицина в СССР, потому что бесплатное не может быть хорошим. Спустя много лет, проведённых в США, это лишь попытка убедить самого себя.
Это была прекрасная жизнь, и я рад что прожил её.
Так почему же роман попал в шорт-лист Большой книги? Будем считать это мицвой жюри.

если бы про культуру все писали , как Паперный, то уж, как минимум, никто бы не думал, что политика и наука - отдельные от искусства области

образцовый труд (не стандартный, а именно выдающийся), есть на что равняться

В современной русской литературе образ еврея-диссидента давно набил оскомину у читателя. О взаимной нелюбви евреев и советской власти написаны сотни, если не тысячи, книг. Кто кого не любил больше и за что — не мне судить. Замечу только, что вокруг этой темы довольно много лжи и спекуляций.

Главный герой романа Шуша Шульц советскую власть не любил, но, будучи умным еврейским мальчиком, на открытый конфликт с ней не шёл. Жил свободно, насколько это было возможно в шестидесятые-семидесятые годы, учился в инстинуте, ходил в туристические походы, сочинял стишки, тусовался в богемной среде, любил женщин, а как только появилась возможность — дал дёру на запад, в Америку.

Помимо главного героя в книге присутствует огромное количество второстепенных: Арики, Даники, Доры, Дианы, Джимы, Рикки, Мэлы, Ривы, Бены, Вени, Зайцы, Барды, Графини, Сеньоры, Социологи, Старухи, Нюры, Нолики, Адамы, Аллы, Алисы... "Я список кораблей прочел до середины". Десятки безликих, без устали гомонящих персонажей, перебивая друг друга, спешат поведать читателю о своих маленьких трагедиях — семейных дрязгах, в основном на почве секса. Закрыл книгу — и ты уже не помнишь кто с кем и кто чей. Читается легко и, к счастью, так же легко вся эта словесная дребедень выветривается из твоей головы. Словно и не читал.

Вначале не было понятно ничего . Не то , чтобы текст не понятен . Текст как раз легкий и следовал «за пером». А вот зачем, почему и для кого написано было не понятно совсем. Просто потому, что бытописание московской интеллигенции разной степени маргинальности , живущей кто параллельно , а кто и в разрез с системой и заместившей триаду «секс, наркотики, рок-н-ролл» усиленным сексом за неимением остального…сегодня уже вряд ли кого-то тронет за струны души. Разве что шестидесятников, но их на сегодня … совсем небольшая часть населения.
Полез в биографию. Ну да, нередко такое бывает, что на склоне лет хочется вспомнить всё былое подробно, переосмыслить и подвести итог. Вот подумал, что это и есть завуалированная автобиография, написанная больше для себя а не на суд публики.
Но нет, все развернулось к самому концу . И нужно сказать , что такому постепенному раскрытию смыслов, когда один вытекает из другого, очень способствует крайне мозаичное построение романа со скачками во времени и пространстве и со сменой повествователей. То самое построение , которое сегодня высоколобо но малозначимо называют постмодернизмом.
И есть всё это мозаичное панно всего-то навсего описание побега из русского романа , который можно читать ,но жить в котором нельзя.
Но сделано это было с каким-то легким , но прочным мастерством, которое вроде бы и не заметно и не выпячивает себя, но не проявиться не может.