В предисловии ко второму изданию своей книги в России Владимир Паперный вспоминал, что взялся за изучение сталинской архитектуры из простого любопытства. В Москве середины 1970-ых молодому кандидату наук для преподавания достаточно было выучить мантру о внезапном переходе советских мастеров "по понятным причинам" от футуризма к классицизму. Что это были за причины, какая руководящая сила направляла архитектурные поиски и почему парадный стиль так быстро сошёл на нет после 1954 г. - об этом не говорили даже шёпотом. Белое пятно всегда вызов для настоящего учёного, и Паперный на четыре года пропал в залах библиотек за чтением постановлений советских организаций, подшивок архитектурных журналов, воспоминаний участников событий и культурологических трудов от Аверинцева до Лотмана. Результат оказался ошеломительным: прочитавший диссертацию научный руководитель Вячеслав Глазычев подумал, что Паперный решил эмигрировать. Вскоре "Культура Два" стала самиздатовским бестселлером, а её автор действительно переехал жить в США. Что же такого опасного, необычного и удивительного содержалось в абсолютно запрещённой в СССР книге, о которой современные дизайнеры, архитекторы и культурологи отзываются с неизменным восторгом?
Паперный в споре авангарда и классики не становится на чью-либо сторону, рассматривая советскую архитектуру 1920-50-ых как историческую данность, во внеценностном, по выражению философа Елены Петровской, измерении. Архитектура для него - выразительная составная часть системы политических, социально-бытовых, символических понятий и примет времени, названной им "культура 2". Хронологически она простирается от начала 1930-ых, когда было принято решение о перестройке творческих организаций, до середины 1950-ых и противостоит "культуре 1", главенствовавшей в первое десятилетие после революции. Паперный сравнивает тенденции, образы, страхи двух систем в искусстве, строительстве, идеологии и т.д. Например, в главе "Горизонтальное - вертикальное" присущие "культуре 1" стремление выйти из географических границ, строительство малоэтажных конструктивистских объектов, создание множества архитектурных мастерских и объединений противопоставляются возведению "культурой 2" устремлённых к небу высоток и станций метро, недоверию к "загранице" и появлению множества макетов и планов новых построек, зачастую вовсе не реализуемых. "Культура 2" сохраняет эти варианты будущего, ощущая себя концом истории, в отличие от предшествующей "культуры 1" с её пафосом сжигания и миростроительства. Авангард мыслил категориями класса, массы, коллектива, и Сергей Эйзенштейн в фильме "Броненосец "Потёмкин"" изображает стихию народного бунта, но десятилетием позже в центре его внимания герой (картины "Александр Невский", "Иван Грозный"), а "культура 2" провозглашает "всё во имя человека" и возводит роскошные жилые здания и общественные объекты, продолжая при этом истреблять собственных граждан. "Культура 1" абстрактна и безымянна, "культура 2" анимистична, наделяя имя почти магическим значением: не заворачивай рыбу в газету с портретом товарища Сталина, не болтай, не говори "вредитель", а не то случится нехорошее, радуйся и пой (глава "Неживое - живое")...
Интересно, что дихотомические категории исследования Паперного не ограничиваются сталинской эпохой, но обращаются к прошлому и примериваются к будущему. Студии академиков архитектуры СССР вполне схожи с иконописными мастерскими времён Ивана Грозного, огосударствление Церкви - типичный пример вертикальности культуры, а петербургское строительство - горизонтальности. Иногда две культуры сосуществуют: ленинский план монументальной пропаганды с переименованиями улиц и городов и сносом памятников перешёл в наследство "культуре 2", правда, реализован был иначе (глава "Немота - слово"); массовое бегство старообрядцев в России XVII века сосуществовало с мерами правительства по закрепощению крестьян (глава "Движение - неподвижность"). Без труда можно найти примеры чередования культур и в послевоенном СССР и в современной России. Новые станции метро и улицы в шестидесятых опять получали абстрактные названия (знаменитая "3-я улица Строителей"), фамилия генсека в официальных сообщениях по-прежнему стояла выше других членов Политбюро, символизируя сакральность Имени; в наши дни интернет уравнял всех пользователей, но государство строит собственную "вертикаль", а пресс-секретарь президента просит не упоминать рядом фамилии Путин и Навальный, видимо, суеверно опасаясь "порчи" одного другим. Постоянное воспроизведение рассмотренных Паперным тенденций ставит его работу в ряд циклических культурологических теорий.
Помимо множества любопытных сюрпризов, которые преподносит книга, вроде культа воды в сталинском обществе, она ещё и великолепно читается. Здесь знаменитые архитекторские байки (как Сталин подписал посередине проект гостиницы "Москва" и пришлось строить асимметричный фасад) соседствуют с обширным материалом выступлений, литературных цитат, иллюстраций и мягким авторским юмором всё понимающего человека. Кому-то культурология Паперного может показаться лишней надстройкой над действительностью или недоказуемой псевдоисторией, вроде теории пассионарности, но обаяния и дерзости неожиданных аналогий, свежести мысли у неё не отнять. "Культура Два" обязательна к прочтению не только всем историкам искусства и повседневности, но и каждому, кто пытается разглядеть за фасадом отдельных фактов нечто большее.