Отзывы на книгу «Защита Лужина»

Мне никогда не удавалось понять, что же творится у одаренных людей в голове. Думаю чем талантливее человек, тем больше он интроверт. Сам я тяготею к экстравертам, и потому, никакими особенными способностями не отмечен:). Но есть у меня один знакомый. Типичный интроверт. И он обладает абсолютным слухом. Музыка звучит у него в голове. Боюсь, этого мне никогда не осознать, не прочувствовать. Остается только созерцать с восторгом, и, возможно, легким сожалением (ведь нельзя же и в самом деле сожалеть о том, чем никогда не обладал!), причудливые пути гениев.

Творчество. Искусство. Тайный мир, одаренных людей. Я читал книги о писателях, о художниках, о врачах, ищущих, пытливых, желающих найти новое, нестандартное решение («путь Шеннона», к примеру). Набоков также приподнял перед нами завесу гениальности. Но своим, неповторимым, филигранным способом, в своей, исключительно ему присущей манере.

Будучи сам, гением слова, он в очередной раз, пускает нас в душу человека, позволяя пусть одним глазком, но увидеть те скрытые процессы, которые в ней происходят.
И, знаете… Ничего хорошего там не происходит. Мне кажется, гениальность, это и благословение, и проклятье для самого гения. Какой-то странный, необычный каприз в расположении генов, или чего-то там еще, дает миру этих людей, без которых немыслим технический прогресс, немыслимо искусство. Но если их одаренность - это благословение для мира, то для них самих, она идет рука об руку с проклятьем. Потому что безумие, это слишком частый спутник гениальности.

Набоков прекрасно подал это безумное блюдо гениальности. Книга читается по нарастающей, все быстрее, чем ближе к финалу, к развязке. В очередной раз склоняюсь перед его тонким мастерством психолога, в описании внутреннего мира героев.

P.s. И еще пару слов, о знаменитом «Набоковском» слоге. Вы когда-нибудь ели малиновое варенье? А когда ели, думали ли вы о нем так?:

она ловко положила ему на стеклянную тарелочку чудесного малинового варенья, и сразу подействовала эта клейкая, ослепительно красная сладость, которая зернистым огнем переливалась на языке, душистым сахаром облипала зубы.

За то и люблю.

Черный квадрат окна, молочно-белые квадраты звезд, грузная фигура Короля на скользкой оконечности шахматной доски под названием Жизнь, мелкая слякотная изморось в лицо. Одно движение рук, всего один ход и перед Королем открыто свободное пространство великой вечности. Игра закончена. Защита выстроена. Пешки сделали свои ходы. Ферзь отошел в сторону, Король сам выстроил свою защиту.

Ах, Набоков - Мастер игры. Им разыграна безупречная партия – одна, но разными игроками: автор-читатель, автор-Лужин, читатель-Лужин. Партия филигранно выверенная, просчитан каждый ход и Набоков, как мастеровитый гроссмейстер делает свои ходы, разбрасывая в тексте намеки, зацепки, припрятывая их за словесные финтифлюшки: дебют партии – утрата Лужиным собственного имени, затем постепенно появляются марионетки, тропинки, аллюзии с судьбой Моцарта, миттельшпиль – игра с Турати, эндшпиль – красная сувенирная коробочка с шахматами, обретение имени собственного. Игра сыграна. Финал партии. Казалось бы, такая холодная препарированная партия-наблюдение за одним-единственным человеком – Лужиным. И Ферзя автор подарил Лужину абсолютно никчемного. Эдакую ''тургеневскую девушку'', которая непонятно что хотела от Лужина: либо себя в нем полюбила – я тебя спасу милый, либо от собственной жалости задохнулась и умилилась. А Лужин…Но Набоков создал изумительный образ гения, который живет своим внутренним миром.

Для Лужина весь его мир – это мир шахмат, расчерченный черно-белыми квадратами и наполненный ходами, как музыкой. Каждая партия – создание новой мелодии, в процессе одна мелодия может трансформироваться в другую: ход – нота, ход – нота. В результате Лужин творит музыку шахмат. Она у него внутри. В голове, в его удивительной голове: драгоценный аппарат со сложным, таинственным механизмом. Для любого нормального человека Лужин маргинален, вне любой социальной группы, он за пределами этого мира, но его внутренний мир прекрасен. Его невозможно познать, невозможно проникнуть в этот мир аутиста, его собственный мир, существующий исключительно у него в голове. Почти всегда в романах Набокова жизнь подражает искусству, в этом романе жизнь Лужина – есть шахматная партия, искусство создавать музыку, творить гениальные ходы, защиты и выигрывать. Тут неприятности на полу так обнаглели, что Лужин невольно протянул руку, чтобы увести теневого короля из-под угрозы световой пешки. Для него игра в шахматы – жизнь, творчество, воздух.
Всё, что вне игры – это не жизнь, это финал партии. Его поединок с Турати как высшая точка, предел – дальше ходов у Лужина нет, можно только выстроить защиту. Самому. А если ходов нет, если шахматы перестали звучать и создавать мелодию жизни – это конец. Конец игры. И мне, как читателю, остается только слушать музыку, рожденную в драгоценном аппарате...Лужина ли? Или Набокова?

Безумно трогательно читать у Набокова о России, о запахах (ведь набоковский Берлин не пахнет): быстрое дачное лето, состоящее в общем из трех запахов: сирень, сенокос, сухие листья; о горечи утраты, насмешка над лубочной Россией родителей Лужиной.

И как можно не восхищаться вот этим: быстрое дачное лето, состоящее в общем из трех запахов: сирень, сенокос, сухие листья; между тем, лестница продолжала рожать людей…; поздравляю, налимонился…; нафталинные шарики источали грустный, шероховатый запах; черный, свившийся от боли кончик спички, которая только что погасла у него в пальцах.

«Всё, кроме шахмат, только очаровательный сон»

В моём восприятии роман «Защита Лужина» перекликается с таинственным и загадочным рассказом Чехова – «Чёрный монах». Коврин страдал манией величия, а у Лужина на фоне аутистической отстранённости от мира развивается маниакальная страсть к шахматам. Но если относительно реальных научных достижений чеховского героя мы, пребывая в неведении и сомнениях, можем только гадать, то талант героя Набокова подтверждён его многочисленными победами на разных шахматных турнирах.

Я читала этот роман впервые. И чувствую, что на самом деле он, наверное, гораздо глубже, чем мне это представляется сейчас. Любопытно было встречать на страницах книги супружескую чету Алфёровых, перешедшую сюда из «Машеньки». И если саму Машеньку в одноимённом произведении мы так и не увидели, то в «Защите Лужина» «её прелестное, всегда оживлённое лицо» мелькало неоднократно. Причём всегда – в неразлучной паре с мужем, что позволяет предположительно считать их брак удачным и прочным. Хотя многое порой бывает совсем не тем, чем кажется.

В романе прослеживается трагичный путь одержимого игрой шахматиста к безумию и «ужасу шахматных бездн». Шахматы, случайно попавшие в поле зрения аутичного Лужина-ребёнка, стали смыслом его существования. «Жизнь с поспешным шелестом проходила мимо, и вдруг остановка, - заветный квадрат, этюды, дебюты, партии». Но шахматный опекун талантливого мальчика развивал дар своего подопечного в своих личных интересах, не заботясь при этом о Лужине-человеке. А, выжав из него все соки, "благодетель" исчез и переключился на кинематограф.

С женой же известному шахматисту повезло гораздо больше. В их союзе она играла роль заботливой матери, в которой герой и нуждался. А счастье настоящего материнства в этом браке Лужиной не суждено было изведать из-за отсутствия интимной близости между супругами. Жена делала всё возможное для спасения мужа из цепких лап психической болезни. Но последняя оказалась сильнее. «Шахматы были безжалостны, они держали и втягивали его. В этом был ужас, но в этом была и единственная гармония, ибо что есть в мире, кроме шахмат? Туман, неизвестность, небытие…».

После лечения в психиатрической клинике Лужин пытался угадать и переломить свою судьбу, мысля шахматными образами и продумывая жизненные ходы. Но найденная им пробная защита не сработала, оказавшись ошибочной. Свою финальную партию – с жизнью – Лужин проиграл, оставив себе единственный выход – «выпасть из игры». И, простившись с женой, он шагнул в чернеющую «квадратную ночь с зеркальными отливами»…

Три звезды совершенно не означают оценку произведения, писателя или его знаменитого языка, это только защита. Чтобы ОНО меня не заметило. Я умоляю - я хочу остаться в стороне от Набокова. От его прозы, по крайней мере. Мне страшно.
У него всегда о безумии?

Не напрасно я не верила этому быстрому движению глаз (вверх, еще вверх), этому экзальтированному жесту, этому голосу: "Я наслаждалась Набоковым, наслаждалась! Я купалась в нем, пила его, боясь пропустить хоть слово!".
Ну и наслаждения у вас, мадам...

То, что у других писателей встречается редкими находками, у Набокова рассыпано щедро - по три штуки в одном предложении. Я говорю (разумеется!) об удачно найденных образах, магических неожиданных сочетаниях слов, разворачивающих буквы в картины, вызывающих движения воздуха, блики, тени, запахи и нежные прикосновения к коже.

Однако опасны они настолько же, насколько и прекрасны: прочитав о замшевой походке, я вздрогнула от прикосновения метафизической замшевой гусеницы к моей шее... Эти находки - некоторые из них еще сохранили пыль писательских записных книжек - эти верные и меткие наблюдения, вам не кажется, что их слишком много?
В "Защите Лужина" это показалось мне попыткой украсить живыми цветами мертвенную, восковую холодность авторского взгляда.
Мне не с чем сравнивать. Кроме этой "Защиты" я читала только "Лолиту" в лолитовском возрасте и не спрашивайте о впечатлении, а то меня будет не остановить - и мои слова никак мой имидж "любительницы литературы" не укрепят.

Эти набоковские словесные камлания хватают за руки, увлекают за собой, внушают прекрасные надежды, гипнотизируют. Именно им я обязана продвижением от странице к странице - ибо сюжет совершенно не развивался, никакого последовательного движения.
Сюжет все время находился на гране обморока, незаметно переступая грань то туда, то обратно. Приходя в сознание, сюжет обнаруживал себя в определенной точке событийной прямой и там, в этой точке, вяло барахтался и обрастал набоковскими словами, образами, магическими построениями - и снова падал в небытие, чтобы снова обнаружить себя в следующей стадии существования Лужина. Ощущение вязкости, движения во сне или под водой.

А теперь эмоции:
Лужин, милый Лужин, бедный, сумасшедший Лужин - за что он так с тобой? За что он вытащил на свой безжалостный свет это дряблое, рыхлое, жалкое тело, это путанное боязливое сознание, этот яркий гений, управляющий шахматными мирами?
Ну что людям до Лужина? Зачем? Оставьте, оставьте в покое! Не гальванизируйте, не храните в формалине бездеятельности, не выламывайте дверь! Не пишите о нем книг!

Быстрее, Лужин, быстрее! Прыгай, пока тебя снова не поймали!

Оттягивала момент написания, как могла. Хотелось, чтобы после "Других берегов" улеглось в голове всё взбаламученное. а вот читала, наоборот, подряд, чтобы не улеглось ещё. Потому что "Лужина" я очень люблю. Вот почему так получается, что к двум очень похожим книгам относишься совершенно по-разному?

Можно долго рассуждать, страдает ли Лужин явными расстройствами аутистического спектра или нет, так как посылки есть и к варианту за, и к варианту против. Явно лишь то, что он социопат, только совсем не такой обаяшка или приспособленец, которого любят вырисовывать в современных сериалах. Неприятие людей у Лужина совсем иного рода, не отвращение, а, скорее, непонимание. Лужин, имя которого совершенно неожиданно вспыхнет на последних страницах, но не пригодится (а в самом деле, зачем ему имя, ему нужно название — Лужин), с нашим обществом сдружиться не смог. Неудачная партия, а на попятную не пойдёшь. Выход он ищет в другой реальности, под раздачу попадают шахматы — а чем не мир? — и Лужин с головой в эту игровую среду окунается. Жил бы в наше время, наверное, ушёл бы в онлайн игры. А потом шахматная реальность потихоньку Лужина пожирает, и вот он уже в воображении пытается взять вон тем деревом фонарный столб, а потом и все свои действия рассматривает через призму шахматной партии.

И что такое защита Лужина? С поверхностного слоя обозрения — это та самая идеальная защита, которую он хочет изобрести для поединка с соперником, превосходящим его в шахматном мастерстве. Мучается, пытается, но... А если взглянуть глубже, то он уже не о конкретной партии думает с каким-то там смертным человеком, а целиком о своей жизни. Он зашёл в тупик, поставил себя если не в цугцванг, то в какое-то другое подвешенное состояние и пришёл к выводу, что в реальной жизни защиту для себя он просто так придумать не может. Остаётся один выход — смахнуть фигуры с доски в надежде на то, что реванш будет в следующей партии. Если эта партия состоится.

Мне герой Лужина очень близок. Набоков отчаянно пытается оживить его собственными чертами, воспоминаниями, подпитывает мелкими деталями, украденными из своей жизни, и Лужин постепенно разбухает плотью до приличного правдоподобия. Я ему верю, вспоминая, как можно чувствовать себя неуютно в этом мире, где каждый новый человек — как острый шип, впивающийся в твой хрупкий мягкий кокон. Возможно, впрочем, что верить Лужину будут далеко не все.