В своих университетских лекциях о «Дон Кихоте» Набоков метко замечает, что далеко не все т.н. эксперты, которые пафосно рассуждают о книге, читали сам роман. Действительно, некоторые исследования наводят на такую мысль. Забегая вперёд, скажу, что лёгкое вербальное бичевание, которому уважаемый лектор подвергает предшествующих ему комментаторов романа, - одновременно лучшая и наиболее слабая часть лекций, на мой взгляд. Нет, я не сторонница академического насилия, хотя слова иногда так и просятся…
Пойду я с собственных козырей. Книгу я всё же читала, хотя и давно. Некоторые мысли относительно оригинального текста собраны в рецензии, где я стремилась обозначить несколько векторов в романе Сервантеса. Здесь постараюсь не повторяться и комментировать содержание самих лекций
Набоков справедливо утверждает, что не следует, как это делали многие, однобоко считать Дон Кихота доброй книгой. Лектор не отрицает наличия гуманистических порывов в романе, но делает жирный акцент на пассивной и активной агрессии. Одну лекцию он озаглавил «Жестокость и мистификация».
В доказательство своего тезиса Владимир Владимирович приводит примеры насилия в романе. Набоков перечисляет побои, полученные Дон Кихотом от самых разных лиц. Странствующему рыцарю досталось даже от котов.
К тому времени Дон Кихот уже потерял половину уха — что может быть смешнее, чем потерять пол-уха, разве что потерять три четверти.
Лектор подробно останавливается на затрещинах, пинках и зуботычинах, которым пестрят страницы романа.
Говорит он и об актах агрессии к другим персонажам книги, например, приводит знаменитый эпизод с пастушонком, которого Дон Кихот пытался избавить от истязаний.
Однако, во-первых, в романе много проявлений гуманности и добрых порывов, о чём я коротко писала в предыдущей рецензии.
Во-вторых, нужно постоянно помнить об особенностях эпохи, которые объясняют разбираемые Набоковым описания. Насилие и физическая боль были тогда частью повседневности и не обходили стороной привилегированное меньшинство.
Грубоватые и малопристойные, на наш современный вкус, пассажи, вероятно, воспринимались иначе читателями, современниками Сервантеса. Вульгарность или изысканность манер - не только противоположные концы спектра, но и оценочные характеристики, которые меняются со временем.
Мы с вами сегодня не всегда понимаем, что живём в сравнительно целомудренную эпоху. Большинство текстов времён Дон Кихота шокируют наше чувство приличия и бросают вызов нашей системе нравственных координат. Многие деятели той поры поражают своим выставляемым напоказ пониженным чувством социальной ответственности (как бы мы восприняли это сегодня).
По сравнению со многими аутентичными историями той эпохи, «Игра престолов» или «Тюдоры» выглядят сдержанно.
Для иллюстрации этого тезиса обратимся к «Гептамерону» Маргариты Наваррской - сестры Франциска I и бабушки Генриха IV.
Отвлечёмся на минуту и бросим взгляд на одну новеллу из этого ироничного и жестокого (на наш взгляд) сборника.
Пример отношения людей раннего Нового времени к насилию
В новелле рассказывается о незадачливом дворянине, который пытается вступить в связь с молодой женщиной. Ему отказывают, и он решает добиться своего любыми путями. Он проникает в спальню женщины и пытается её изнасиловать. Но агрессора с позором прогоняют, не обходится без царапин и укусов.
«Ничего удивительного», возможно, скажете вы. Но дело не в самом факте в данном случае несостоявшегося сексуального насилия, а в том, как к этому отнеслась публика.
Позволю себе привести пассаж из книги, который красноречиво демонстрирует, насколько восприятие насилия в эпоху раннего Нового времени отличалось от того, что привычно (надеюсь) большинству из нас.
- Ведь коль скоро ему [несостоявшемуся насильнику] представился подобный случай, ни присутствие старухи, ни упорство принцессы не должны были заставить его отказаться от своего замысла; и надо сказать, что и любовь-то его, должно быть, была недостаточно сильна, если в сердце оставалось еще место для страха и стыда.свернуть
– А что же было делать этому несчастному, если против него были две женщины? – спросила Номерфида.
– Убить старуху, – сказал Иркан. – И если бы молодая увидела, что помощи ей ждать больше неоткуда, она в конце концов была бы вынуждена ему отдаться.
– Убить! – воскликнула Номерфида. – Вы что же, хотите, чтобы любовник сделался убийцей? Раз вы такого мнения, то вы человек опасный.
– Если бы я очутился на его месте, – вскричал Иркан, – я счел бы для себя позором остановиться на полпути.
Приведём ещё один пример, демонстрирующий, что не «Дон Кихота» отличает особая жестокость, а время было во многом такое. А времена, как известно, не выбирают... Так вот, Бассомпьер, дворянин, сделавший карьеру при французском дворе в XVII веке, в своих воспоминаниях детально описывает, как он после дуэли или потасовки собирал обратно свои выпущенные кишки.
Меня, наверное, можно упрекнуть, что приведённые кейсы не относятся к Испании - родине Дон Кихота и Сервантеса. Действительно, знание испанского контекста было бы здесь предпочтительнее. Но сегодня даже в научных статьях практикуют разные методы. Почему бы и нам не применить оптику «единого европейского пространства». А что, вы разве против дружбы народов?
Лектор, конечно, упоминает о неизбежной печати эпохи. Но стоило ли тогда упорно педалировать тему жестокости и делать этот мотив почти рефреном всех лекций?
Обе части романа — настоящая энциклопедия жестокости. С этой точки зрения «Дон Кихот» — одна из самых страшных и бесчеловечных из написанных когда-либо книг.
К тому же насилие в романе - порой не просто бытовые сценки, а средство заставить читателя задуматься.
Сервантес показывает, как искренние благие намерения привели к умножению зла и насилия в мире.
Дон Кихот, следуя своему кредо защищать слабых, пытается избавить мальчика-пастуха от экзекуции. Однако после вмешательства рыцаря бедному пастушонку достаётся с двойной силой.
Идеализм в радикальной форме может быть намного опаснее прагматичного подхода.
Известно, что спустя примерно десять лет после выхода первой части Дон Кихота, появилось подложное продолжение анонимного автора. Это событие подтолкнуло Сервантеса поскорее выпустить второй том настоящего Дон Кихота. Личность автора фиктивного Дон Кихота не удалось определить, и Набоков допускает, что под этой маской мог скрываться сам Мигель де Сервантес.
Набоков прозорливо замечает, что настоящим рыцарским романам также был присущ гротеск и не следует видеть в образе Дон Кихота простую пародию на рыцаря.
Я бы добавила, что большинство текстов той эпохи содержало гиперболы. Среди них немало бесцеремонных и откровенно клеветнических (вспомним хотя бы известного памфлетиста Агриппу д’Обинье), если смотреть на них современными глазами.
Поясню, что я имела в виду вначале, говоря о противоречивой роли словесной флагеллации. С одной стороны, немало авторов более чем заслуживают критики.
Так, Набоков иронично замечает:
Мне трудно назвать какую-нибудь другую книгу, в которой жестокость была бы доведена до такой дьявольской изощренности, как в сценах, разворачивающихся во второй части романа в герцогском замке, где — как почему-то заявляет некий критик по фамилии Кратч — добрая герцогиня развлекает Дон Кихота». (Имеется в виду книга Кратча «Пять мастеров»)
С другой стороны, такой подход не кажется мне справедливым. «Дон Кихот» не виноват, что за несколько веков вокруг него накопилось немало поверхностных и ходульных комментариев. Аналогично, реальная историческая личность не виновата, что ей досталось множество недобросовестных биографов.
Вместо того чтобы сконцентрироваться на вневременных смыслах «Дон Кихота», Набоков излишне увлекается критикой других исследователей и демонстрацией собственной, безусловно внушительной, эрудиции.
Тон, выбранный автором, предсказуемо изящен и виртуозен, но, по моему скромному мнению, не слишком подходит к образу Дон Кихота и тональности книги.
Лектор рассуждает о вставных повестях и аркадской теме в романе, об особенностях композиции и шаблонных приёмах Сервантеса (якобы была найдена рукопись, где были записаны приключения нашего странствующего воина).
Но, как мне кажется, всё это не очень много прибавляет к пониманию романа.
Если несколько утрировать, анализ произведения трансформируется в подсчёт актов агрессии, а также поражений и побед нашего идальго.
Многие наблюдения Набокова, безусловно, справедливы. Он подчёркивает, что Дон Кихот - персонаж во многом трагический.
Лектор отмечает сложности перевода, когда теряется с трудом передаваемая игра слов, а многие оттенки рискуют потускнеть. Также отдаёт должное гению Сервантеса, которому, правда, предлагает переписать одну из сцен романа.
В финале Набоков, взяв слегка высокомерную ноту, называет мир книги «безответственным и инфантильным», «жестоким и варварским». Что ж, на взгляд современного человека, мир вокруг Cервантеса тоже был в немалой степени безответственным, инфантильным и бессмысленно жестоким.
К Дон Кихоту, герою и роману, можно относиться очень по-разному. Но сложно спорить с тем, что одной из составляющих духа кочующего рыцаря является попытка сделать окружающий мир ярче и добрее, а также вера, что это возможно. Как показывает финал романа Сервантеса, убийство внутреннего Кихота, своими ли силами или с помощью других, - дело печальное, хотя где-то и неизбежное.
Напоследок интересный факт. Знаете ли вы, что 23 апреля отмечается международный день книги? Дата выбрана из-за необычного совпадения. В этот день в далёком 1616 году ушли из жизни Сервантес (вероятно, он умер на день раньше), Шекспир и Инка Гарсиласо де ла Вега.
Первое издание «Дон Кихота», 1605 год
Вместо послесловия
Просмотрела свой текст… Думаю, в тех местах, где я рассуждаю об отношении к насилию, можно при желании идентифицировать некоторую двусмысленность.
Поэтому сформулирую коротко свою мысль. Дело не столько и не только в самой агрессии в разных формах (общий уровень насилия, по мнению некоторых экспертов, продолжает снижаться, но до его искоренения очень далеко), сколько в отношении к этому. Более того, этот принцип, по моему мнению, применим и к предрассудкам.
Возьмём, к примеру, гомофобию. Одно дело, если человек, разделяющий такие взгляды, понимает, что их желательно держать при себе. Совсем другое - если он кичится ими при всяком подходящем и не очень поводе.
Есть ли в таком подходе лицемерие? Я бы не сказала, скорее уважение, пускай и интуитивное, к иным мнениям и хотя бы небольшое чувство такта.
Знать, что читать чужие письма - это нехорошо, но поддаться искушению, никак не равно ситуации, когда человек не осознаёт, что таким образом вторгается в личное пространство другого.