Отзывы на книгу «Другие берега»

Не столь давно очарованная поэтическими творениями Владимира Набокова, добралась-таки наконец и до его автобиографической прозы. Это вообще был очень любопытный литературный опыт в моей жизни: непреходящее ощущение того, что читала я все же одну книгу, но сначала - в стихах, а уж затем - в прозе. Темы, нашедшие отражение в кратких поэтических строчках, получили свое развертывание в данных мемуарах, написанных классиком в середине 50-х. Да, сюда вошла далеко не вся жизнь Владимира Владимировича, но, думается, значительная и важная ее часть, ее судьбоносные этапы.

Какие это разные части книги по наполнению и настроению! Первая часть "Других берегов" отсылает читателя в самую счастливую и трогательную пору любого, наверно, человека - детство, с его забавами, первыми открытиями, милыми воспоминаниями о родных, друзьях, учителях и прочем, о доме и природе, детских увлечениях, которые будут сопровождать, возможно, всю жизнь. Набоков априори не может писать просто и банально, и книга воспоминаний превращается в некий полувымышленный-полунастоящий роман, до того он филигранно выписан! Образы, метафоры, интрига - все это одновременно завораживает красотой слога и увлекает, как ни странно, сюжетом - чужая невыдуманная жизнь оказывается чуть ли не увлекательнее многих художественных книг. Он только обмолвится нам: "Самый ужасный гувернер из тех, что у меня были", а ты уже ждешь подробного рассказа из уст классика о том, чем же провинился перед будущим писателем обыкновенный учитель. Он начнет рассказывать о няньке, а тебе уже не терпится узнать ее дальнейшую судьбу (и он обязательно поведает обо всем). Он с нескрываемым восторгом делится своими теплыми воспоминаниями, как ранним утром уходил в лес ловить бабочек, он, по его же собственным словам, орал, когда удавалось найти действительно редкий экземпляр, и он мчался, этот неугомонный 12-летний мальчишка, показать находку своему отцу, едва ли не единственному, кто разделял необычное увлечение сына. Он искренне поведает о своей первой и второй любви (он был влюбчив), и ты сидишь и переживаешь за героя, хотя где-то там в подсознании помнишь, что не этой и не той женщинам удастся занять самое главное место в его жизни, что та самая женщина еще только впереди...

Первая часть по теплоте и уютности напомнила мне "Детство" Л. Н. Толстого. Вторую, связанную с тяготами эмигрантской жизни Набокова, мне сложно с чем-то сравнивать: мало я читала мемуаров людей, разлученных с Родиной.

"Другие берега" кажется мне теперь, по прочтении, построенными на контрасте: светлая, яркая, счастливая пора его в жизни и темно-серая, мрачных оттенков, более меланхоличная пора скитаний по Европе. Он сам честно признается в том: Европа не стала второй родиной, за десяток с лишним летом пребывания в Германии он так и не выучил немецкий язык, не прочел ни единой немецкой газеты или книги ауф дойч. Он сравнивает английские апартаменты, и сравнение не в пользу чужбины. Он упивается там русскими книгами, русскими авторами, какие только может достать в оригинале, он боится забыть русский, ночами, невыспавшийся, он пишет стихи - опять же на русском о том, как ему снится Россия. А потом подводит резким и категоричным тоном: "Кроме скуки и отвращения, Европа не возбудила во мне ничего".

Что меня поразило в подобных мемуарах (люблю биографическую литературу, и есть, с чем сравнивать): он никогда не жалуется на жизнь. Живет в довольно стесненных условиях, вдали от родины, лишенный многих привилегий, которые полагались ему по праву рождения (богатая семья госчиновника, шикарный дом, связи, возможность не работать поденно), он спокойно рассказывает об этом! Он не винит поминутно большевиков, из-за которых вынужден был покинуть Россию. Более того, он, учась в Кембридже, где были и другие выходцы из России, никогда не поддерживал подобных разговоров. Он вообще по жизни был против всяких союзов, объединений и прочего (за что получал в школе нагоняи от учителей, ведь держался большей частью особняком). Да, потом в его лекциях по русской литературе достанется советским писателям сполна, но вот в книге воспоминаний его мысли о России исключительно светлые и добрые; по крайней мере, именно такое впечатление создается во время чтения его мемуаров, а что уж на самом деле творилось в его мыслях, сердце и душе, мы уже никогда не узнаем).

Трогательно личное, к слову, нашло отражение и во второй части его мемуарных записей, здесь оно связано с рождением единственного сына. Нечасто встречаешь подобные строки, написанные отцами - без слащавости, но и не строго холодные. Его прогулки, ожидание рождения маленького человечка, желание оградить сына от зла этого мира - до чего же это было... вот не могу подобрать эпитет... мило, нежно, душевно...

Это было еще одно мое открытие из книги. Открытие другого Набокова. Из прочих открытий - совершенно недетское увлечение энтомологией (он уже с детства очень серьезно - совсем по-взрослому - к этому относился), футболом, шахматами... И странное дело, мне сложно представить его, закрыв на минуту глаза, во всех перечисленных ипостасях. Мне реально трудно, практически невозможно явить в своем сознании Набокова ребенком - вот есть, видимо, люди, которые рождаются сразу взрослыми. Так же чертовски трудно представить мне его сейчас голкипером, а ведь он делал успехи на этом поприще (как он там проникновенно рассказывает о роли вратаря на поле и в команде! Хотя, если вдуматься, нет, наверное, на свете вещи, предмета или события. о котором ВВ не смог бы рассказать с присущим ему метафорическим воодушевлением). А шахматы! Он же не только любил в них играть - он сам составлял на протяжении долгих лет (как я поняла, в том числе и заработка ради - он ведь не чурался совершенно никакой работы, занимался переводами и как-то даже переводил инструкции для кранов) шахматные задачи!

Вторая часть книга трогательна и тем, что в ней он обращается напрямую к любимой. И ты, внимательный читатель, помимо своей воли, вдруг оказываешься безмолвным наблюдателем отношений в чужой паре...

Вряд ли Набоков, создавая "Другие берега" (так и хочется сказать: "воссоздавая" - из памяти же все бралось) ставил себе целью разбогатеть на собственных мемуарах. Скорее запечатлеть то немногое, что еще не выветрилось с эмиграцией, хотелось законсервировать воспоминания, сберечь - для себя, близких, потомков.

Кстати, еще одно мое открытие из книги (она сравнительно небольшая по объему, но вон сколько информации я получила из нее): он часто наделял собственных персонажей своими личными воспоминаниями. И после того, как он это проделывал с героями, воспоминания развеивались в прах, будто выполнив свое предназначение. А вот с помощью "Берегов" он хотел удержать все это летящее, недолговечное, бумага все же надежнее клеточек в голове...

Часто слышала мнение о том, что Набоков-де больше европейский человек по складу характера и мировоззрению, нежели русский. Так вот, после чтения этой книги я начинаю сомневаться в услышанном. Его чудные пейзажи из первой части книги берут за душу, в них чувствуется что-то родное и понятное каждому русскому: сумерки, река, луг, мычащие коровы, бескрайние просторы и луга, черемуха, в лес за грибами - все это описано так зримо, что сразу же встает перед глазами. Ты читаешь и узнаешь все это, понимая, что автор не придумал ни слова, а лишь записал увиденное когда-то...

"Другие берега" стали для меня открытием другого Набокова, какого-то более душевного, человечного, родного русской душе. До этого момента он был для меня исключительно строгим холодным интеллектуалом из Европы, вещающим о литературе, всегда поражающим своими необычайно красивыми метафорами в книгах. А вот сейчас открылся как человек, как муж и отец, как сын и брат, как ученик и студент.

Мемуары написаны дивным набоковским слогом, знакомым поклонникам его таланта по его художественным вещам, читать их - одно наслаждение. В планах теперь прочтение полноценной биографической книги о любимом писателе и его роман "Ада". Надеюсь, не разочарует ни то ни другое.

Владимир Набоков написал не просто автобиографию, он постарался запечатлеть очень тонко слепок ушедшей эпохи.... Совершенно другого уклада жизни....

Слог автора потребует от читателей определенного настроя: вначале писатель очень многословен (словно плетет кружева), ритм изложения замедлен. Но в этом и прелесть книги, воспоминания приходят на бумагу медленно, как в черно-белом кино (в первых фильмах) - кадры слегка дребезжат, неровные, чуть присутствует раскадровка...

У меня при чтении все время возникали ассоциации с теплым летним вечером - уютно, солнце на закате, воздух словно обволакивает тебя своими объятиями. А ты идёшь по летнему берегу моря и чувствуешь, что тебе грустно от того, что скоро уезжать, а все равно тебе очень-очень хорошо...

Книга завораживает, хоть она не большая - прочитана быстро - за день! Рекомендую))))

Кстати, именно сегодня 22 апреля исполняется 125 лет со дня рождения Владимира Набокова!

Поэтому закончить хочется тоже словами писателя: "Моя тоска по родине лишь своеобразная гипертрофия тоски по утраченному детству".

Ну какой всё-таки типчик это Набоков — не могу подобрать другого такого точного слова, чтобы его описать. Насколько он мне люб временами, как писатель, настолько он мне неприятен, как личность. И "Другие берега" в этом деле наиболее показательны.

Неудивительно, что Набокова так привлекают бабочки. Такие красивые и лёгкие, порх-порх кружевными крылышками, как и речь автора, а присмотритесь к ним вблизи — жуть берёт. Меня, по крайней мере. Волосатые лапки, мохнатое дрожащее тельце, трепещущий жадный хоботок, уродливые глазки и общая несуразность и нелепость всех омерзительных членов.

Попробую хотя бы немного упорядочить впечатления. Начнём с того, что Набоков обещает нам автобиографию. Чем автобиография отличается от беспристрастной биографии, написанной другим человеком? Правильно, тем, что об авторе куда больше будет говорить выбор фактов из своей жизни, чем сами эти факты, потому что выберет он их очень с замыслом. Замысел Набокова действительно немалый, потому что он собственную жизнь нехило так ограняет и карамелизирует. Уж так у него всё гладко, ловко, складно, миллион совпадений, описываются, в основном, только те вещи, которые он уже по чайной ложечке скормил героям другим своим произведений, вот Лужин угадывается, а вот другой роман... И сразу не веришь. Ну да ладно, допустим, что Набоков родился под магической печатью, так что его жизнь в отличие от простых смертных, действительно развивалась по законам романа. Но на первых же страницах он обещает нам полноценную автобиографию нескольких десятков лет... А на деле выдаёт подробное "пошаговое" детство, скудную юность и... Чпок! Про взросление, становление личности, зрелые годы ни-че-го. Откуда появляется жена, как её зовут, зачем он так расстилался перед читателем, обращаясь к нему, а потом пишет ей ты, да ты, как будто только она и читает? Нет, такая задумка совсем не к автобиографии относится, получите пять страниц про бабочек и всего пару строчек про взрослые годы.

Повествование о детстве ползёт довольно подробно, вот только главный герой этого детства не слишком настоящий. Набоков успел его изрядно подправить, обрезать сухие ветки, подкрасить яркой краской блестящие побеги, так что в итоге получился не живой человек, а всего лишь литературный персонаж. Снобёныш, который презирал этот ваш мейнстрим ещё до того, как презирать мейнстрим стало мейнстримом. Его желание подчеркнуть собственную уникальность, необычайность, одухотворённость и т.д. настолько явная, что уже неприлична. Даже если он действительно уникальный товарищ, то к чему такое почти подростковое самоупоение? Да и кичиться-то особенно нечем. Собственной гениальностью в использовании языка? Очень спорный вопрос. Мне, например, при всей ловкости некоторых конструкций постоянно бросается в глаза абсолютная големоподобность других (пример из Лужина: «после третьего совка в карман» – в том смысле, что он попытался засунуть в карман предмет). Иногда даже кажется, что он специально ворошит словарь в поисках каких-то полузабытых но звенящих словечек, которые потом начинает употреблять как можно чаще, чтобы подчеркнуть этакую дворянскую упадническую направленность. Слово «зыбь», к примеру, возникает в тексте «Других берегов» не менее пяти раз, это и зыбиться, и зыбелька, и сама зыбь, и что-то там ещё. Просто потому что – ну вслушайтесь, ну какое словцо ввернул, м? Есть всё-таки в нём тот момент, про который Аствацатуров говорит, что Набоков сам себя сделал классиком.

Отношение к другим людям и склонность бросаться какашками в «Других берегах» тоже ярки. Зигмунда Фрейда Набоков не любит. Казалось бы, ну и не люби ты его на расстоянии (что, кстати, Набоков частенько делал, когда видел талантливого конкурента – всеми силами игнорировал его существование, ничего не говорил и не писал про автора, при этом пристально следя за творчеством). Но нет! Фрейд не конкурент, поэтому можно над ним всячески изгаляться, слава богу, что блогов тогда не вели. Я не считала точное количество, но упоминание Фрейда и учеников в тексте романа как минимум четырехкратное. И каждый раз лестные эпитеты: кретины, шарлатаны, гнилые мозги фрейдистов. Поневоле задумаешь о том, не стоит ли по Фрейду толковать такую ярую нелюбовь к Фрейду?

А ещё лично мне было немного жутковато читать про питерские годы Набокова. Раньше как-то географические привязки колыхали во мне только малую толику узнавания, а тут оно разворачивается во всей красе. Учебное заведение на Моховой — соседняя улица. Сидели на ажурных лавочках в Таврическом саду — так вот же он, выходишь из подъезда и видишь его слева. Почему-то это именно страшноватый эффект даёт, как будто рядом бродят призраки.

Что в итоге? Читать был скучновато, местами неприятно, но… Очень нужно. Если хочешь читать Набокова, то «Другие берега» незаменимы для первоочередного чтения (а ещё лучше прочитать что-то на «свежую» голову, потом прочитать «Другие берега» и перечитать другие романы заново, замечая все те детали автобиографии, которые Набоков всё же решился привести в калейдоскопе произведения). Хотя, может, и только для меня, потому что мне нравится вдруг наткнуться в тексте на какую-нибудь связь, как нравится неожиданно находить красивые ракушки, копаясь в речном песке.

Знаменитый и многими любимый Владимир Владимирович в данном романе с упоением и, наверное, в очередной раз покажет свое чересчур старательное умение владеть словом, плести изысканные словесные кружева, когда некоторые словосочетания и изящные выражения хочется смаковать раз за разом и любоваться ими вслед за автором. Недаром ещё с детства он усердно оттачивал это умение, упражняясь в крестословице.

В этом кроется несомненный плюс его текстов, порой равно завораживающих и отталкивающих одновременно от обилия и изысканности метафор и прочей мишуры, которая безусловно важна, но за нею же и теряется всё остальное.

В

попытке автобиографии, и дерзновении «пересочинить» ее...

автор умело огибает острые углы, выкладывая перед нами причудливый узор своей жизни согласно абсолютно собственному видению и прихоти, заштриховывая неровности, сглаживая шероховатости, незаметно подправляя, приглаживая и прилаживая одно к другому в стремлении создать удивительную картину упоения жизнью, не омраченного ни чем детства, полного любви и неги, любящих родителей и сладостных воспоминаний, где-то выдавая желаемое за действительное и в итоге остается ощущение такой приторной, но абсолютно ненужной сладкой ваты в красивой обертке, когда от сладости аж скрипит на зубах и подташнивает.

По ходу всей этой умопомрачительной словесной игры вдруг невзначай мелькнет, прорвется наружу внутренняя злоба или давно затаенная, но до сих пор не изжитая обида на чьи-то оброненные слова, когда автор и сквозь годы при случае не прочь подопнуть того, кто ему не по нраву, не по вкусу, чьи слова, интересы и, может, действия не соотносятся с его настроем, не соответствуют его собственному представлению, в первую очередь, о себе самом, и о жизни тоже.

Тут не позавидуешь Фрейду, чье учение писателю не по вкусу и он использует любую возможность так и эдак заклеймить того позором ....Хотя, казалось бы, совершенно разные области интересов, никак не пересекающихся.

И в итоге призрачная красота слов истаивает как дым, оставляя после себя горький осадок от авторского самолюбования, снобизма и душевной чёрствости, прекрасной и умелой игры в слова, причудливой картинки разрозненных эпизодов и незначительных деталей, в которых не стоит искать особых подробностей. Наслаждайтесь тем, что есть.

Жаль, что не существует машины времени, способной перенести меня на лужайку полную цветов и разнообразия бабочек. "Эй! Создающие бомбы, ракеты, ненужные автомобили, потоки рекламы, обзоры вещей и надоедливых распаковок... Займитесь хоть чем-то полезным!"

Клянусь! Я бы не нарушил тот самый эффект, связанный с одним легендарным рассказом и уже старым фильмом, и просто бы поговорил, подкинув яркие образы для написаний "Лолиты" и может быть чего-то более яркого, чем лоскуты последних романов.

Вы только вдумайтесь, если бы можно было переместиться в то время... Я бы непременно увидел там мужчину в элегантном костюме или в нелепых, коротких шортах, приправленных размером длинных носков, достающих практически до колена, но одновременно этот нелепейший образ, великолепно подходил для его аристократического носителя, не делая его смешным, причудливым стариком. Я бы помог найти ему редкий экземпляр, попутно находясь в светских беседах, обсуждая образы и слои лучших романов. "Чёрт! Почему эту машину так и не сделали?!" - думал я, стуча кулаком от досады. "Правильно говорить: "Чорт!" - поправлял меня другой голос внутри.

Возможно, я бы выбрал одну из лекций, где он разбирал на грани классиков литературы и надменно смотрел на студентов желая вложить в их головы что-то большее, чем было до этих занятий. Сидел бы, рядом с Пинчоном, неустанно поднимая руку и пытаясь спорить по поводу Достоевского. Говорил бы с ним по поводу Родины, впитывая прелесть метафор и восторгаясь пределами стати носителя. Я закрыл глаза и задумался... "Ах... И если бы была эта машина!"

- Бери таксомотор и поехали прочь из этого душного города! - сказал мне мужчина в элегантной рубашке, держа в одной руке сачок, а другой указывая направление, приправленное семью степенями крайнего недовольства. - Нас ждут другие берега!
- Э-э-э-э-э-э-м-м-м-м! Что? Неужели это возможно? - сказал я, пробуя протереть глаза, но чёрт возьми, моя мечта стала явью!
- Молодой человек, Вы выглядите, как натуральный чорт, но я не задаю Вам лишних вопросов! Просто остановите таксомотор и едем в поиске бабочек. Через несколько часов у меня лекция перед полчищем лоботрясов и мне нужно привести в порядок уставшие нервы! Едем!
- Да-да! Хорошо! Сейчас попробую отыскать такси.
- Таксомотор!
Я словил такси и позвал своего путника присоединиться ко мне на заднем сидении.
- Вы журналист из "The New York Times"? - спросил он рассматривая мою одежду и мой греческий нос, торчащий из поверхности субтильного лица, полного растерянности от происходящих событий.
- Боюсь, что Вы слишком высокого мнения о моей скромной персоне, но прошу, не выставляйте меня вон на полном ходу. Всё гораздо... Хуже. Я хочу написать рецензию на Ваши мемуары "Другие берега", чтобы популяризировать книгу, но я абсолютно не знал с чего мне начать, чтобы вызвать интерес и не просто однотипно пересказывать её содержимое.
- Всё равно Вы скатитесь к этому, молодой человек. Это также неизбежно, как полное отсутствие понимания творчества Гоголя и вероятность того, что кто-то не в облачную погоду дочитывает до этого места в рецензии. Разве что совы, которые не могут уснуть по ночам или коротают время в поисках упитанной мыши... Рецензии - дело неблагодарное, потому что ты выражаешь свою эмоцию, может быть не поняв сути книги, многослойности образов и Вы осмеливаетесь карикатурно заявлять о своих впечатлениях! Боже, правый!  Ведь обычно их пишут те, кто ничего не мыслит в литературе, а строит из себя литературного критика, набивая потоком ленту друзей, чтобы выйти в рейтинг экспертов или не скатиться в самый подвал.
- И здесь с Вами не поспоришь... - сказал я и на секунду взгрустнув, уставился в окно, разглядывая мчащийся внутри его створок пейзаж.
- Может быть Вы писатель?
- Боже правый! Нет! Мне кажется, что если человек не способен создавать шедевры, что либо-новое, поразить слогом или многослойным сюжетом... Ему не стоит так называться. Я даже не балуюсь формами. Просто текстом рецензий. - сказал я, развернувшись к писателю. - А сейчас я это делаю, чтобы "не скатиться в подвал" и напомнить о Вашей замечательной книге. Вы мне поможете с текстом? Почему "Другие берега" именно такие? И какие они по Вашему мнению?
- Ну слушайте, молодой человек. "Другие берега..."Предлагаемая русская книга относится к английскому тексту, как прописные буквы к курсиву, или как относится к стилизованному профилю в упор глядящее лицо...
- Храни Господь, Ваши метафоры!
- Спасибо! Я думаю, что он будет стараться! Так вот... Чорт! Вы меня перебили, хоть и по славному поводу. - писатель улыбнулся и быстро продолжил, задумчивым голосом лектора. - «Другие берега» — автобиографическая книга. Повествует о периоде почти в сорок лет — с первых годов двадцатого века по май 1940 года, когда автор переселился из Европы в Соединённые Штаты Америки. Создание автобиографического сочинения Набоков начал с небольшого очерка, написанного на французском языке — «Мадемуазель О.» (1936, соответствует пятой главе книги «Другие берега»). В дальнейшем Набоков продолжил работу над созданием автобиографии: в 1946—1950 годах он создал англоязычную книгу «Убедительное доказательство» (англ. Conclusive Evidence), о недостатках которой потом сообщал в предисловии к «Другим берегам». Вольный авторский пересказ английского текста на русском языке был осуществлён в США летом 1953 года в промежутках между ловлей бабочек и творчеством (написаны романы «Лолита» и «Пнин») в Портале (штат Аризона) и в Ашленде (штат Орегон). В переводе участвовала и жена Набокова, Вера. Книга, получившая название «Другие берега», была издана нью-йоркским русскоязычным «Издательством имени Чехова». По словам Набокова, «предлагаемая русская книга относится к английскому тексту, как прописные буквы к курсиву, или как относится к стилизованному профилю в упор глядящее лицо...». Позже Набоков вновь обратился к английскому тексту книги; результатом работы стала расширенная окончательная английская версия автобиографии — «Память, говори» (англ. Speak, Memory (издана в 1966 году). Несмотря на то, что версия автобиографии под названием «Память, говори» была в 1990-х годах переведена на русский язык, она издавалась на русском языке лишь однажды (в 1997 году), в то время как её более ранний авторский русскоязычный вариант «Другие берега» издан 30 раз и ещё дважды в формате аудиокниги. Вы, кстати, её слушали или просто читали?
- Читал и слушал! Аудиокнига в одной из озвучек на "Яндекс Музыке" - просто великолепна. Можно с головой нырнуть в Ваш слог и рассказ и просто закрыв глаза наслаждаться, представляя яркости образов.
- Льстец! Но продолжайте хвалить!
- Почему Вы написали о себе только самое лучшее?
- А что я по Вашему должен был написать? Воспоминания детства, юность, жизнь... Худшее обо мне скажут враги или критики, а лично я, как право и Вы, как мне показалось... В восторге от своей персоны. Хоть иногда. Что Вы из неё поняли или узнали?
- Множество цитат, формирование личности, детство, интересы и взгляды. О том, что «высшее»  наслаждение для Вас — это «любой уголок земли, где вы можете быть в обществе бабочек и кормовых их растений. Вот это — блаженство, и за блаженством этим есть нечто, не совсем поддающееся определению. В ней не то, чтобы заглядываешь за ширму или узнаёшь болевые точки, укромные закоулки души или что-то другое. В ней просто очаровываешься автором, погружаясь в рассказ. Абсолютно не зря её путают с романом, потому что теряются грани реальности в определённый момент. Вам было несоизмеримо приятнее делить день своего рождения с Шекспиром, а не с ненавистным Лениным. Вы много рассуждали. «Моя тоска по родине лишь своеобразная гипертрофия тоски по утраченному детству», подчеркивая, что Вы тоскуете не по России, а по своему русскому детству. Поэтому, несмотря на возникавшие мысли приехать «с подложным паспортом, под фамилией Никербокер» и побродить по местам, где Вы выросли, Вы так этого никогда и не сделали,  в глубине души понимая, всё то, что так дорого его сердцу осталось только в  воспоминаниях, а в реальности превратилось в оскверненные большевиками осколки былого. Мне знакомо и понятно, когда воспоминания тянут в какие-то места, но остужает понимание, что какое-то место само по себе ничего не значит. Только сочетание определённых людей, определённого времени, мыслей и настроения наполняют географическую точку смыслом. А так приезжаешь с ворохом своих прежних эмоций и понимаешь, что даже воздух уже стал другим. «Другие берега» наполнены атмосферой счастья, юности, лета, солнца, любви. Через книгу лучше понимаешь Вас. Почему Вы так пишете и о чём... Можно пересказывать здесь все факты, детство, отношения с отцом, няньку, но какой смысл, если это нужно читать и прочувствовать? Наблюдательность, память, восторг! Какой в ней слог, образность и жизнь! Лиловая меланхолия, подчёркнутая карандашом.
- Ладно! Хоть вы и скатились в банальщину... Хоть мне и нравится её пронзённая суть! - можете публиковаться. А сейчас мы приехали... Позвольте половить со мной бабочек!
- С огромным удовольствием, жаль, что я в этом не мастер...
- В рецензиях тоже! Но Вы же пишете тексты! Главное - сам процесс... Чтобы мозги не стали жидкими или слабыми. Поэтому и писателем может быть любой человек! А вот мастером... Мастер здесь Я! А с Вас хватит образа статиста и носителя моего сачка! Вперёд!

Я открыл глаза... Машину времени так и не изобрели. Благо у меня есть хоть немного фантазии, чтобы придумать какие-то образы и желание что-то сказать немного сильнее, чем лень. Но это не сбрасывает ответственность с тех, кто до сих пор делает бомбы! Эй! Займитесь, чем-то полезным! Например...

"Читайте хорошие книги!" (с)