Ада, или Отрада

Он видел в ней отражение всего, что его изощренный и неистовый дух искал в жизни.

Соединить несоединимое, сплести чарующее кружево из нитей разных оттенков, непохожих текстур в единое плотно. И получить образец искусства, вглядываясь в глубины которого, захватывает дух.

Томно, томно, с лукавой улыбкой Набоков затягивает в свои сети, и вновь не вырваться, и остаться на песчаном дне на все долгие промежутки времени, которыми полна наша жизнь.

"Ада" вошла в мои мысли еще несколько лет назад, и так осталась в них, постоянно напоминая о себе: "Прочти, прочти..." Так хотелось погрузиться в обволакивающую тяжесть слов.

Погрузилась.

Выпукло, телесно, нежно, изощренно, запретно пытает читателей этот роман Набокова. Пугает своей бесконечной глубиной, своей невозможной любовью.

В "Аде" представлен гуттапречевый образец постмодернизма, который именно в набоковском воплощении может именно так полюбиться.

Вместо Земли - Анти-Терра, где торжествует смесь времен: небоскребы Америки, достижения цивилизации двадцатого века и медленно-размеренно текущая жизнь усадьбы из идеального прошлого столь давно несуществующей и никогда вновь не воскреснувшей дореволюционной России. И два героя, их любовь, начавшаяся с Адиных двенадцати лет. Ада Вин и Ван Вин, брат и сестра, и их блуждание сквозь долгие годы к воссоединению. Их отчаянная, горячечная, невероятная, но неоспоримая любовь. Любовь, наполненная в своей сердцевине порывистостью, фатальным эротизмом, страстностью и неизбывной нежностью, что эхом пронесется через их долгие жизни с той детской поры. Ада Вин и Ван Вин. И их вечный миг близости, где всегда будет он, и всегда будет она. Ведь ей, его Аде "при первом же трубном гласе судьбы он сдаст всего себя без остатка".

Текст, что выворачивает чувства наизнанку, околдовывает и шокирует неприкрытой обнаженностью тел, слов, но нет и налета пошлости. Игра на грани. И вечные миражи, что тревожат после прочтения. Литературные отсылки, словесные ребусы и ловушки, которые не разгадать до конца.

Это сложный, многослойный роман, перегруженный иллюзиями и фантазийностью автора. В этом романе хочется остаться, складывать мозаику из слов, открывая для себя все новые смыслы, окрашивая роман в новые оттенки: золотисто-жженый, лавандовый, алебастровый, медно-рыжеватый, черный, тициановский...

Ох, и сколько же еще всего там, в тех страницах позднего Набоковского романа, сколько всего хочется удержать в памяти, запечатлять на чувственном и духовном уровне: образы бабочек, изучаемых Адой; Вана, ходящего на руках в тот памятный июльский день 1884 года; лавандовую рябь моря; долгие жаркие минуты детства и юности в поместье; нескончаемые прикосновения; трепет сердца и тела; необратимость всего случившегося с Адой и Ваном. И погружение с головой в тот медово-волнующий дурман, и пить притягательную горечь из слов. До дна. Без остатка.

Прививка от соблазна произнести: "Я - самая большая ваша поклонница!", была получена в ранней юности с "Мизери" Стивена Кинга. Там эту фразу повторяет монструозная медсестра, кромсая, морально и физически, попавшего к ней в лапы писателя. Не случись прочесть роман, начапа бы ею отзыв об " Аде", потому что трепетную нежность к Набокову питаю с девятнадцати, когда впервые прочла "Лолиту". Потом какое-то время читала по кругу - от начала к концу и снова с начала. И еще много-чего у писателя перечитала: от горько-отчаянной "Камеры обскура" и непонятой в первый раз "Защиты Лужина" к оде русской словесности "Дару" и лекциям по литературе, русской и зарубежной.

Потому, остерегшись от эмоциональных излияний в адрес Сирина, без ложной скромности скажу, что предмет знаю отменно. А потому, игровое задание прочесть поздний его роман восприняла, как подарок для себя - еще бы, наслаждаться благоуханной набоковской прозой, до которой в противном случае дошли бы руки или нет, бог весть. Поясню, почему могли не дойти. Роман написан по-английски и авторского перевода, в отличии от "Лолиты", не имеет. А читать Набокова, переведенного на русский кем-то еще - в этом все-таки изрядная доля лотереи. Забегая вперед, переведено удачно, неодобрение набоковедов кажется мне преувеличенным.

Итак, что есть "Ада"? Эротическая утопия, воскрешающая "Россию, которую мы потеряли" в декорациях, столь любезных ценителям шедевра "Как упоительны в России вечера", но с действием перенесенным в некую условную Антитерру - параллельный мир, отличный от нашего географически и исторически, с некоторыми несерьезными отклонениями от генеральной линии развития, обусловленными, в первую очередь, географией. Мир геополитически поделен не привычным для нас образом, но с доминирующей в восточном полушарии Британской Империей, а в западном Эстотией - конгломератом России и Североамериканских Штатов. Есть еще Татария и ее союзник Китай, противостоящие английскому миру в перманентной Крымской войне.

Название Эстотия отсылает в первую очередь не к Эстонии, но к эстетике, иначе - эстетической составляющей человеческой натуры, отличающей в кьеркегоровом смысле обывателя от человека, преодолевшего первую ступень личностного роста. Эстоты, большей частью, хороши собой, более умны и лучше чувствуют прекрасное, чем... Чем кто? Ну, наверно, чем татары или китайцы. Впрочем, с поправкой на ветер. Не все, а лишь привилегированная часть, благополучие которой зиждется на полукрепостном положении большей части народонаселения.

Но есть ли нам дело до плебса? Правильно, нет. В фокусе нашего внимания белая кость, голубая кровь и соль земли эстотской. Образ жизни, забавы, занятия, образовательные цензы которой максимально приближены к представлению о дореволюционной жизни, где "гимназистки румяные от мороза чуть пьяные", "и вальсы Шуберта, и хруст французской булки". Что ты несешь, окстись, это все вульгарнейшая пошлость, а Набоков эталон безупречного вкуса. А я разве спорю? Набоков - это:

"Из комнаты в сени свеча переходит и меркнет. Плывет отпечаток в глазах. Пока отражений своих не находит беззвездная ночь в темно-синих ветвях. Пора. Мы уходим. Еще молодые. Со списком еще не приснившихся снов. С последним, чуть зримым мерцаньем России на фосфорных рифмах последних стихов".

Три дюжины слов, а щемяще-нежная потерянная Россия воочию перед тобой, Никто как он не умел этого. Так зачем же теперь лаешь любимого писателя? Затем, что "здесь" любовь, шампанское, закаты, переулки и пресловутый хруст французской булки. Владимир Владимирович, словно бы, задался с этим романом целью наваять шедевр, который переплюнул бы "Лолиту" в рейтинге читательских преференций. Нимфетка? Будьте-пожалте, даже еще и годом моложе. Потерянный рай Гумбертова детства в принадлежащем отцу отеле на французской Ривьере? Тут будет лучше - поместье Ардис: комары, горящий амбар, салфеточная икра, "ах, лето красное, забавы и прогулки". Получите-распишитесь.

Запретная страсть? Да сколько угодно во всех мало-мальски пригодных, а то и вовсе непригодных для того местах ("Дорогой, меняя обстановку нашего дома, я хотела бы тебя попросить оставить некоторые вещи в память любовных безумств: кушетку, банкетку, рояль, и... люстру. Ах, Жорж был такой затейник"). Когда вкус отказывает Тельцу, это тотально. Инцест? Его есть у меня, и не какой-нибудь условно-приемлемый: кузен-кузина; нет, уж пусть родные брат и сестричка, а для надежности сунем к ним в койку еще одну нимфетку, растленную сестрой. Поймите, я не обвиняю Набокова в аморальности, он был гений и виртуозный конькобежец с врожденным умением пронестись по ледяной кромке, не сорвавшись в болото китча и порнографии.

Только вот, дело в том, что какой бы ни была причина, по которой писатель опускает факел несомого им божественного огня: прикурить или духовку зажечь, результат всегда один - пламя начинает чадить. И можно сколько угодно говорить о постмодерне, пародии на семейную сагу и шедевры мировой литературы; об аллюзиях к к Прусту до Джойсу; можно даже наслаждаться богатством трехъязычных аллитераций. Все это не наполнит пустышку смыслом. И клубничка, собранная с земляничных полян площадью в пол-Европы не перевесит одного белого носочка Лолиты на тех весах, где слышишь: "Ты был взвешен, измерен и признан... ну, ты сам понимаешь"

«– Мы гиппопотамцы, – откликнулся Ван и прибавил: – Пойдем, мы еще не пахали сегодня.»

«Воспоминания, как полотна Рембрандта, темны, но праздничны. Воспоминаемые приодеваются к случаю и застывают.»
(Владимир Набоков. «Ада, или Радости страсти. Семейная хроника». 1968)

Осторожно и с опаской берусь за Набоковскую семейную хронику под переводным названием «Ада, или Радости страсти. Семейная хроника» (1968). Почитала, правда вскользь, отзывы, рецензии, впечатления. И, несмотря на указание «Бестселлер», расплевательских откликов – море. Вот тебе и «Бестселлер»! Ну, думаю, не осилить мне будет 700 страниц текста.

Я не литературовед, не филолог, не критик … Интеллектуально явно не дотягиваю до талантливого Владимира Владимировича (ВВ). Но, надеюсь, всё же вчитаюсь в его роман – «Ада, или Радости страсти. Семейная хроника». И попытаюсь понять, что он хотел донести миру, оставив своё наследие в виде романа.

***
Сразу же, буквально с первой главы Набоков оглушает (меня, по крайней мере) своей претензией на интеллектуальность. Что это? Зачем понадобилось переплюнуть самого себя? Прекрасный набоковский стиль, знакомый по другим его произведениям, здесь подаётся преувеличенно претенциозно: показать свою эрудицию и принизить не такого, как он, интеллектуально развитого и образованного, читателя?

Ну, вот – пожалуйста: не в бровь, а в глаз.

«Простак-посторонний, сообразив, что ступил в жижу чужой ему жизни, должно быть, испытывает тошные чувства.»

Это настораживает. Мол, ты ещё не дорос интеллектуально и ничего не поймёшь: не тебе судить о моём великом романе. Выражаясь словами автора, – «высокомерие мастерства». Однако, похоже, мастерства-то и не достало на Нобелевскую. Язвлю …

Хотя, создавая атмосферу 19-го века, рассказывая историю длиною в жизнь, играя, жонглируя всем, чем только можно играть в литературе: жанры, культура – русская, американская, французская, а также личные чувства, которые хочется без стеснения обнажать (литературный стриптиз), – может быть и правильно. Но можно и переиграть, пережать. Чересчур. На мой взгляд, так и случилось. Не потому ли такие явно полярные мнения о книге?

***
Текст романа местами чересчур плотный. Предложения – длинные, громоздкие конструкции – на полстраницы. Ритм не чувствуется. Нет лёгкости, воздушности – читать трудно, порою – нудно. И сдаётся мне, что сделано это намеренно. Знать бы ещё зачем. Если Набоков – не мастер слова, то тогда кто?

Зато великолепный, богатый словарный запас! Но авторская пунктуация (или переводчика?), особенно чересчур многочисленные скобки, придают тексту корявость, неудобоваримость. Разве не наоборот должно быть в хорошем романе? Снова надо думать зачем?

***
Локация – место действия. Описываемое действие романа происходит где-то: не на Земле и на Земле одновременно, но в искажённой реальности, словно в кривом зеркале. Терра. Как будто происходящее разворачивается в голове человека, погружённого в себя. Летоисчисление – наше, земное: реально только Время. Географические понятия, топонимы, – вымышленные, но напоминающие те, что земные, только перевёрнутые, переделанные, искажённые ...

Терру населяют люди. Такие же, как земляне: «греки, французы, англичане». Культура, история, политика, обычаи – всё похоже на земное, но не совсем. Например, «вторая жена Линкольна или королева Жозефина» ... Как будто автор погружает читателя в реальность человека с изменённой психикой в какой-то стадии умопомешательства или на грани его: спутанное сознание. Или неразбериха в детской голове, в которой перемешалась вся впихнутая в неё информация: «детское сознание». Как в головке мультяшного попугая Кеши из «Возвращения блудного попугая».

Своя существующая реальность. И для рассказчика – она действительно существует: он в ней жил и живёт. А раз так, то авторские допущения могут быть какими угодно: фантазия. Словно он уходит от объективного восприятия мира во имя спасения или в силу спутанности сознания в иной, но по-прежнему свой, хотя и нелепый, мир. Или (думать об этом не хочется, но думается): автор всё же подсмеивается над недалёким читателем.

В общем, как в мире ребёнка – 12-летней Ады, поясняющей «с тихой улыбкой помешанного профессора» …

Так что, для себя решила, к различного рода «бредятине» буду снисходительной, понимая, откуда ноги растут. Тем более, что сего рода «бредятина» вовсе не без юмора и без «ха-ха» и «хи-хи», а также «хм-м» не обходится.

В самом начале романа – Аква – персонаж – сестра-близнец Марины, жена Демона, сходит с ума, и рассказчик описывает то, что она видит, слышит и чувствует в новой реальности … Аква умирает, отравившись таблетками: уходит … Возможно, – прелюдия к последующим, отнюдь не весёлым, событиям. Связь поколений. И Время пошло … А больше оно и делать-то ничего не умеет.

Весь роман «Ада» – это ощущение другой, альтернативной, реальности: чужой внутренний мир (ад?), который есть у каждого человека, достаточно пожившего для того, чтобы он возник. Хотите заглянуть в него? Владимир Владимирович (ВВ) такую возможность предоставляет.

***
Итак, что накопилось за жизнь в душе главного героя – Вана Вина (ВВ)? (ВВ – символично, не так ли?). Об этом должны поведать воспоминания 80-летней давности, которые живы, тревожат и сплетают канву повествования от отрочества, когда Вану «едва исполнилось тринадцать» до старости героя. Через 80 лет вспоминать себя 14-летнего? Грустная арифметика. И ненадёжная: память может такие кульбиты устраивать …

«В свои девяносто четыре он радостно углублялся в то первое любовное лето …»

Поэтому (?) рассказ автора напоминает искусственные цветы, которые мальчик Ван видел в «магазине художественных изделий и мебели» госпожи Тапировой.

«Он удостоверился в искусственности цветов и подумал о том, как странно, что такие подделки всегда норовят потрафить исключительно глазу, даже не пробуя передать заодно и ощущение влажной весомости листьев и лепестков.»

Меня так и не покинуло это ощущение искусственности от прочитанной истории. Наверно, так и должно было быть. Такой вот роман. Чужая душа – потёмки. Для другого человека она – искусственный мир, видимый лишь во внешних проявлениях. А порой и этого не дано разглядеть. От этого и немного грустно, и скучно. И непонятно … И хочется разобраться.

… Воспоминая – это куски жизни, которые память услужливо подсовывает нам для создания общей картины своего бытия, предстающей в виде лоскутного одеяла, пошитого из старых, когда-то носимых вещей.

Вот лоскуток от детской блузки. А вот – от платья со второго дня свадьбы. А это у моего мужа была рубашка – мой первый подарок … Таким «пэчворком» из разрозненных кусков и создаётся «Ада». Мне представляется, что так и вся жизнь грешника предстаёт на Страшном Суде, когда решается, куда тебе дальше: в ад, или царствие небесное …

***
Этот роман быстро читать нельзя. Его нужно смаковать. Можно перечитывать. Причём, с любого места. И делать паузы: задумываться. Любой серьёзный автор мечтает о таком читателе: неторопливом, вдумчивом. «Ада» создавалась десять лет … Не стоит глотать её, не разжевав.

***
Есть такое современное слово – «стёб» и его глагольная форма – «стебаться». Набоков в «Аде» стебётся от души. Над всем русским: культурой, патриотизмом, моралью, нравственностью. Он – как лист, «оторвавшийся от веток». Найти ещё одну Родину удаётся далеко не всем. Почувствовать иную твёрдую почву под ногами – не значит прижиться. Космополиту – везде хорошо. Если не космополитическими красками ярко и талантливо, одним словом: искусно написана «Ада», то какими?

Красиво. Фантастично. Феерично. Забавно. А смысл? – Нам это надо? – Лично мне – нет.

Декаданс. Интересное явление в культуре. И с этой стороны «Ада» хороша. Декадентство в биологическом смысле – патологическое психофизическое вырождение в области культуры. Судите сами. Может быть, я не права?

Но разве «Ада» лишена характерных черт декадентства? Таких, как субъективизм, индивидуализм, аморализм? Разве роман не оторван от реальности?

«Ада» плещет через край эстетизмом, поэтикой литературного искусства во имя искусства. Но это тоже в совокупности с вышесказанным – декаданс. Эстетизм с падением ценности содержания, когда преобладает форма произведения, различные художественно литературные «примочки» (ухищрения), внешние эффекты.

Для меня «декаданс» – не ругательное понятие, а смысловое. И роман В.В. «Ада» я охарактеризовала бы, как «космополитический декаданс». Хотя такого понятия, скорее всего, в природе не существует. Но я так чувствую …

***
Лично мне было скучно в том мире, который создал Набоков в «Аде». Игра слов: в аду весело не бывает. Разве что чертям с их повелителем. Этот мир понятен автору: его он увлекает, ибо оторван от мира реального. Наверно, так он искал убежища для своей души …

Несмотря на то, что сей труд огромен по объёму, автору, в общем-то, сказать было нечего своему читателю. Какие струны души он хотел задеть?

Если приходится продираться сквозь прекрасные Висячие сады Семирамиды, которые напоминает текст Набокова, не понимая зачем и к чему это приведёт, то это пустое времяпрепровождение. Где внутренний мир персонажей? Где развитие героя? – Ничего не находя, устаёшь и от Семи чудес света ...

Роман без романтической динамики – не роман. Роман без цели – выстрел без прицела. Среди персонажей, не размышляющих ни о чём, тупеешь.

Описание натуралистических подробностей, словно Раффлезия Арнольда, коварно: изощрённый хищник в редкой, непривычной, завлекающей подаче. Попался? И нет тебя … Тебе и сказать-то нечего. Потому что роман писался не для тебя. Если бы знал, что это за «цветок», не попался бы.

А разве не ностальгия по утраченным возможностям роскошной жизни, обеспеченной когда-то в детстве Набокова такими средствами, что позволяли жить в особняке, похожем на дворец, сквозит в описании жизни Вана и Ады?

Они не прилагают никаких усилий для обеспечения своей жизни: как птички, не жнут, не пашут: божьи созданья, у которых всё есть. Бессмысленное бытиё живого организма на искусственно созданной питательной среде. Как в чашке Петри …

Как я уже сказала в самом начале, у меня скромные познания в области литературоведения. Но мне кажется, что Набоков, щёгольски блеснув (да чего уж там, – ослепив!) мастерским художественным владением слова, поразил формой изложения, но нового ничего не сказал. А зачем? Роман о собственных чувствах. Какое ему дело до всех остальных?

Я пыталась. Но так и не смогла понять, что он хотел оставить миру. Доминирующая форма поглотила содержание, которое само по себе невелико: чувственность – глупая, животная, порочная – пусть даже перешедшая границы сексуальной, она является перверсивной. Хотелось побыстрее закончить нудное и тревожное чтение. А это тревожный маркер. Для меня, конечно.

Справедливости ради, следует сказать, что «Ада» – не столько радость, сколько ад на земле, когда пришёл конец нравственности, духовности человечества, веры в идеалы ... Поэтому Набоков использовал элементы жанра фантастики. Эротика не может (не должна!) заменить всё то, что человека делает человеком. В этом, пожалуй, для меня смысл романа.

Финал уж больно жалок. Что может быть более отталкивающим, чем старческое бессилие там, где ожидаются мудрость, опыт и знание жизни: всё то, что мы ценим в стариках.

P.S.

Раффле́зия А́рнольда (лат. Rafflésia arnóldii)