Явные и тайные, сознательные и бессознательные сторонники буржуазного строя повторяют на все лады давно сложенный ими миф о великом уравнителе всего человечества, подателе всех благ, самодовлеющем труде. – Весь смысл человеческой жизни, согласно их заявлениям, в труде. Перед трудом все одинаковы: нет перед ним «варвара и скифа, раба и свободного», имущего и неимущего, нет сословий и классов. Перед трудящимся открыты все пути: «Трудись… хочешь быть моряком – море пространно; хочешь быть земледельцем – поля широки».

Интересы, вдохновляющие создателей и распространителей этого мифа о «пространных морях и широких полях», слишком прозрачны: слишком наивным софизмом думают представители командующих классов затемнить классовое сознание той общественной группы, которая является предметом их эксплуататорских подвигов. Тем не менее, миф отличается необыкновенной живучестью. Он пользуется большим кредитом даже среди пасынков буржуазии, среди тех, кто стоит на рубеже полупролетарского существования. Одинаковым удельным весом обладают – гласит новейшая мелкобуржуазная редакция этого мифа – «трудовое» крестьянство, «трудовая» интеллигенция, пролетариат: названные общественные единицы совершенно в одинаковой мере являются строителями «новой жизни», перед ними лежит одна общая дорога…

Буржуазная идеология всех оттенков старается исказить истинный смысл общественных отношений, старается отвлечь внимание от главного рычага истории – от борьбы за орудия, за средства производства.

На самом деле, что такое труд? трата мускульной или умственной рабочей энергии? и только? Нет, в том то и дело, что не только. Трудиться значит расходовать свою рабочую энергию, употребляя известные орудия производства. Вне применения последних нет для человека труда. Короче, трудиться значит пользоваться этими орудиями. A раз так, раз в понятие трудового процесса неотъемлемым составным элементом входит понятие пользования орудиями производства, тот «самодовлеющий труд» – чудовищная нелепость.

Человек, лишенный орудий, средств производства, самостоятельно работать не может. На «пространных морях, на широких полях» «самодовлеющий» рабочий – труп.

И этому-то трупу буржуазия, от ее высших слоев до низших, приписывает жизнь! Собственники как грандиозных, так и самых миниатюрных, как самых сложных, так и самых простых средств производства ревниво оберегают от посторонних взоров тайну своего существования, тщательно стараются замаскировать ключ своей позиции… напрасные старания! Тайна буржуазного существования давно раскрыта. Выступивший против буржуазных твердынь неприятель начертал на своем знамени «борьба за средства производства».

Путеводная нить пролетарской критики дана. Требуется раскрытие различных деталей буржуазной позиции. Требуется осветить, строго руководствуясь указанною нитью, многие моменты истории господствующих классов, еще не достаточно освещенные.

Одним из таких моментов является момент их образования и выступления на исторической сцене. Цель настоящей статьи внести посильную лепту в разработку данного вопроса… Должны оговориться, что мы намерены дать лишь самую общую схему, наметить в самых общих чертах этапы того процесса, который подарил человеческому обществу «племя избранных» – носителей власти и могущества.

Итак, обратимся к первым главам истории культуры.

I

Чем определяется характер социально-экономического строя первобытных обществ, где необходимо искать корней первобытного коммунизма?

Зависимость между формами первобытного общества и первобытными орудиями производства давно обратили на себя внимание исследователей культуры. Но в большинстве случаев, эта зависимость подчеркивалась не с надлежащей ясностью. Орудиям производства придавали, в большинстве случаев, правда, громадное, но не решающее значение: их не выделяли из ряда других экономических факторов.

На самом деле, все здание первобытного общества покоится на фундаменте примитивной техники – примитивных, малосовершенных орудий, средств производства.

Возьмем общину низших охотничьих племен. «Так как их страна бедна и их орудия грубы, то их способы существования не позволяют им вести оседлой жизни» – (читаем мы, напр., у Эр. Гроссе.^[1] Даже небольшая орда, которая захотела бы утвердиться где-нибудь, скоро истощила бы окрестную местность и подверглась бы голодной смерти… Слабость и непостоянство первобытных групп, являющиеся непосредственным и неизбежным результатом их способа существования, препятствует всякому дальнейшему развитию их промышленной деятельности… Каждый мужчина и каждая женщина должны исполнять все те разнообразные работы, которые относятся к их полу. Здесь нет ни особых ремесленных классов, ни охотничьего, ни военного сословия… Люди не делают и не владеют ничем, кроме необходимого… Индивидуальная собственность здесь весьма ничтожна. Так как не существует никаких коренных различий в имущественном положении, то отсутствует и главный источник происхождения сословных различий. В общем все взрослые мужчины в племени равноправны между собою».

Или общество низших земледельческих племен: тот же Гроссе связывает их коллективное хозяйство с их «грубыми» орудиями. «Один человек со своими грубыми инструментами, в крайнем случае, мог бы добыть из девственной почвы только самое необходимое, группа же имеет возможность легко расчистить под пашню, возделать и убрать такой участок земли, который доставит всем ее членам обильные средства существования.»

Гроссе до конца не договаривает. Бедной природе он склонен приписывать не менее важную роль, чем орудиям производства, – роль могущественного фактора, направляющего течение истории человеческих обществ: природа и орудия поставлены у него в одной плоскости. Далее, из его книги отнюдь не видно, чтобы он был глубоко убежден в доминирующем значении орудий: иначе, на протяжении всей своей книги, он старался бы с прямолинейной последовательностью выводить эволюцию форм семьи из самых различных средств производства: этого он не делает. Но приведенные цитаты весьма ценны для нас: во всяком случае, в них Гроссе очень близко подходит к истине, дает верное указание на первооснову хозяйственного строя первобытных обществ.

Примитивные, грубые орудия сплачивают первобытный род и общину, не позволяют последним дробиться и дифференцироваться. Примитивностью орудий объясняется отсутствие у первобытных народов института частной собственности.

Каждый член общины умеет приготовить незатейливые орудия и пользуется ими. Но подобное пользование вовсе не означает собственности в нашем смысле этого термина. Если, в силу каких-либо обстоятельств один член общины обратится к другому с просьбой ссудить его каким-либо орудием, и если сломает или потеряет ссуженное орудие, он не обязан вознаградить «потерпевшего». «Потерпевший», согласно представлениям первобытных дикарей, в сущности, не является потерпевшим, не несет никакого материального убытка: орудие не принадлежит ему по праву неотъемлемой собственности. Или кто-нибудь находит «потерянные другим членом общины вещи и орудия: он спокойно может пользоваться ими. Их первоначальный обладатель решительно никаких претензий заявить не может.

Равным образом, не существует, в начале, права собственности на продукты производства. Добыча, в большинстве случаев, являющаяся плодом совместной работы, совместной охоты или рыбной ловли, потребляется сообща, на общих пирушках или же делится на равные части. Но когда орудия производства могут обеспечить отдельным лицам, при отдельных выступлениях, достаточную добычу, наблюдается новаторская тенденция: отдельные лица приобретают право по своему усмотрению распоряжаться добытыми средствами потребления или частью их. Чья стрела, чей нож, чей дротик нанесет животному смертельную рану, тому принадлежит добыча: такова формула первобытного права. «Если охотник гренландец убьет тюленя стрелой, но последний ускользнет от него и будет позже добыт другим, то зверь все же принадлежит первому, если его стрела находится в теле животного»^[2]. «Поднятие и преследование оленя не дает никакого права на это животное (у северо-американских индейцев), если другой индеец убьет его».^[3]

При этом необходимо иметь в виду следующее. Quasi-собственником орудия производства считается тот, кто в данный момент фактически им пользуется. Если гренландец удит рыбу, а в это время к нему подойдет другой гренландец, подержит в своих руках удочку и поймает рыбу, – добыча будет принадлежать второму гренландцу^[4]. Точно также обладатель орудия не может претендовать на добычу, если потеряет ее, вместе со своим орудием производства^[5].

Но пользование орудием производства сменяется частной собственностью: вышеуказанная новаторская тенденция находит себе законченное выражение. Об этом красноречиво свидетельствует, напр., следующий случай, рассказанный путешественником Баком^[6]. Один чиппевей (племя северо-американских индейцев) целый день голодал, не имея добычи. Наконец ему посчастливилось убить зверя музу… из чужого ружья. И что же? несмотря на свой голод, он отдал добычу, «согласно охотничьему праву», без всяких рассуждений владельцу ружья.

Гренландская удочка и огнестрельное ружье, примитивно грубое орудие производства и усовершенствованное орудие производства: разница между ними – это разница двух эпох гражданского права, двух эпох имущественных отношений. Примитивные орудия, как выше было отмечено, обусловливают отрицание института частной собственности. Усовершенствованные орудия ставят нас лицом к «лицу с названным институтом. Это они создали его.

Пока каждый член общины умел изготовлять и изготовлял орудия и средства производства, пока последние отличались большою непрочностью, они не порождали борьбы из-за них, стремления владеть ими на правах неотъемлемого частного имущества; община не знала наследственного права. Но когда техника достигла больших успехов, когда стали обрабатывать более прочные материалы, – создались совершенно иные отношения.

В некоторых местах Швейцарии сельские общины держатся своеобразной регламентации строительного дела: запрещается ставить каменные дома^[7]