Глава первая

1

Его установили далеко за городом; в городе просто не нашлось места, даже самая большая площадь оказалась тесна. Но там, пожалуй, он выглядел бы еще необычнее.

В нем не было ничего от Земли, хотя кругом росли цветы и двигались люди. Он стоял, чуть отклонясь от вертикали; строго вертикальное всегда кажется статичным, а он и здесь был весь – стремление.

Упираясь в площадку причудливым плетением амортизаторов, касаясь земли краем главного рефлектора, он уходил вершиной далеко в небо. Там в антеннах защиты и связи иногда запутывались облака. Они стекали каплями по холодной броне, и чудилось, что в часы маленького земного ненастья «Джордано» сильнее тоскует по простору и по тем, настоящим, бурям, с которыми стоило бороться.

Он грустил, созданный для преодоления гравитации, но в конце концов прикованный ею к планете. Старый, с изъеденной излучениями обшивкой, с демонтированными реакторами, бездействующими системами, с обезлюдевшими рубками, постами, лабораториями и каютами корабль был опущен на Землю и поставлен памятником самому себе – памятником «Джордано».

Но привычка – великая сила, привыкают и к памятникам, их перестают замечать. То, что было героизмом, становится обычной профессией, и памятник подвига воспринимается подчас как памятник старины. Для того чтобы до конца расшифровать иероглиф из гранита или металла, недостаточно знать его современное значение, надо знать, как памятник выглядел в те времена, когда был заслужен.

Узкие тропинки первопроходцев расширяются и превращаются в дороги с твердым покрытием. Уменьшается риск, увеличивается практическая направленность. Школы мужества заменяются профессиональными школами. Но пока памятники кораблям стоят, можно быть уверенным в том, что другие корабли летают. Они уходят ночами, полными звезд и вдохновения. Вот увел свою машину капитан Лобов. И связисты ловят его отрывистые сигналы.

2

На глубине тридцати тысяч метров привычное гудение моторов неожиданно изменилось. Оно стало настойчивей, и в нем появилась какая-то резкая нота. Как будто один из хористов пустил петуха.

Нет, колонки с резцами вращались по-прежнему. Их сигналы, пришедшие в ответ на молчаливый вопрос автомата, уверяли в полном благополучии. Автомат переключился на движущие устройства. И там не было никаких неисправностей. А моторы выли все надсаднее. Повышалась температура. Запахло перегоревшей смазкой.

Автомат запросил информацию у транспортера-улитки. Транспортер действовал. Но датчики свидетельствовали о том, что он работал вхолостую. Логическое устройство автомата мгновенно отыскало причину: резцы, работая, не брали породу. Они могли разрушить любой, даже самый твердый минерал. Но здесь пришлось воевать с вязкостью. Резцы проворачивались впустую, как ложка в стакане чая.

Автомат дал команду изменить направление. Механизмы подчинились. Но было слишком поздно: для того чтобы повернуть, надо обладать хоть какой-то скоростью. Скорость же равнялась нулю.

Тогда автомат выключил моторы, чтобы не дать им перегореть. Он устремил все внимание на борьбу с температурой. Но раскаленное вещество мантии было сильнее. Криогены, изнемогая в единоборстве с недрами планеты, спасали землеход еще целых полчаса. Затем они, один за другим, вышли из строя. Автомат бесстрастно зафиксировал это. Потом сообщения его стали поступать с перебоями. По доносившимся обрывкам рапортов можно было представить, как жара в замкнутом объеме землехода превысила все установленные пределы. Начала течь обшивка. Последними вышли из строя антибары. Тогда в бой вступило могучее давление земных глубин. Автомат включил моторы, пытаясь в последний момент все-таки пробиться…

– Два часа, – в предсмертное бормотание автомата вклинился мягкий, но настойчивый голос. – Два часа. Прошу вас, кончайте. Два часа. Вы достаточно поработали сегодня. Уже два часа. Пожалуйста, выключите Элмо, иначе через пять минут сработает аварийный выключатель. Два часа. Прошу вас…

Медленно, как после глубокого сна, Кедрин открыл глаза. Протянув руку, плавно выбрал на себя рычаг включения Элмо. Затем так же неторопливо стащил тяжелый шлем.

Уже два часа. Как и всегда, время пролетело незаметно.

Еще несколько минут, и исследование очередной аварийной ситуации было бы закончено. Но и без того ясно, что автомат ориентируется недостаточно быстро. Хотя, по сравнению с предыдущим вариантом, он стал мощнее.

Снова надо перерабатывать схему. Но беда в том, что глубинщики ограничивают в объеме. Понять их можно, а помочь? Создать устройство нужной мощности в столь малом объеме, пожалуй, вообще немыслимо. Не видно путей.

Конечно, можно попытаться увеличить количество датчиков вязкости. Может быть, перейти на локацию. Но это – опять объем.

А пока можешь считать, что ты сгорел в недрах вместе с кораблем. Если бы испытания проводились не теоретически, а на самом деле.

Кедрин попытался представить себе, что он погиб. Это не удалось. И правильно. Будь он там, он заметил бы все раньше автомата. Принял бы меры и спас бы корабль.

Впрочем, и корабль-землеход существует пока только в теории. Зато задание существует на практике. И сейчас придется идти к Меркулину и докладывать, что автомат не вписывается. А если вписывается, то не тянет.

Кедрин встал. С наслаждением потянулся. Затем, воровато оглядевшись, выжал стойку на руках. Снова встал на ноги. Третья позиция. Выпад. Еще выпад. Вы не ранены, мой друг, – вы убиты.

Он поклонился воображаемому противнику и натянул куртку. Перед тем как выйти из лаборатории, обвел ее взглядом. Меркулин непременно спросит, выключено ли то и заблокировано ли это.

Обычная лаборатория. Глубокие кресла, зеленая ветка в тяжелой вазе, выбранные на сегодня мягкие тона трех стен. Вместо четвертой – окно, и за ним – деревья, зеленоватый свет лесного дня. Ушли в прошлое приборы, аппараты, чертежные комбайны, специальная посуда. Остался только пульт – единственный инструмент конструктора. А за стенами, за их скромной гладью – бесчисленные блоки Элмо, электронного мозга. Стоило его включить, как Элмо превращался в продолжение мозга Кедрина. Он отдавал в распоряжение человека обширнейшую память и невообразимую быстроту расчетов.

Кедрин прикоснулся к ручке. Белая тяжелая дверь медленно отворилась.

3

На дверях директора института было написано: «Меркулин». Без званий и титулов, тем же шрифтом, каким на дверях лаборатории Кедрина было написано: «Кедрин».

И все же Кедрин поднял руку осторожно, словно бы стараясь не привлечь ничьего внимания. Стук получился очень деликатным. Меркулин, нажав специальную кнопку на пульте, тотчас отворил дверь.

Он вытянул массивный подбородок, повернув голову к креслу. Это означало приглашение сесть. Кедрин уселся. Меркулин несколько секунд глядел на него; не в глаза, а куда-то в середину лба, точно хотел прочитать мысли. Потом на втянутых щеках появились морщины: Меркулин улыбнулся.

– Объем? – спросил он.

Кедрин кивнул. Он не стал спрашивать, как Меркулин догадался. Шеф страшно удивлялся, слыша, что ход его мысли может быть для кого-то неясным.

– Естественно, – сказал Меркулин. Теперь он несколько секунд смотрел поверх кедринской головы. Кедрин молчал. Потом Меркулин поднял брови, словно сомневаясь, но тотчас же утвердительно кивнул.

– Велосипед, – сказал он. Затем взглянул в глаза Кедрину. – Не надо изобретать велосипед, – пояснил он. – С таким ограниченным объемом мы встречаемся впервые. Но это – мы. Другие уже решали компоновочные задачи такого рода. Поучимся у них.

Он помолчал.

– Если, конечно, тебе самому не пришло в голову какое-то решение.

– Я не нашел решения, – помедлив, признался Кедрин. – Мелькнула было одна мысль…

– Ну, ну?

– Я подумал: ведь будь там, в корабле, я сам – ну, вообще живой человек, – он заметил бы все значительно раньше автомата. И спас бы положение. Но почему вы никогда не соглашаетесь с тем, чтобы послать человека? Почему все машины, которые конструирует наш институт, целиком автоматизированы? Всегда ли это нужно? А если человек хочет сам…

Меркулин жестом приказал ему замолчать.

– Я понимаю тебя. Мне приходилось выслушивать такое и раньше. Молодость нередко задает себе такие вопросы. Молодость горяча – но, к сожалению, как правило, слишком мало знает и далеко не все понимает даже в тех вещах, которые ей уже знакомы. Послать человека… Да, самое легкое. Но человек – не чернорабочий. Он повелитель. Лучшие умы работают над тем, чтобы продлить жизнь человека, охранить ее от всяческих случайностей. А ты хочешь послать человека туда, где ему будет угрожать множество опасностей. Вернуться чуть ли не в каменный век – вот чего хочешь ты, по сути.

Кедрин задумался. Слова Учителя звучали убедительно.

– И кроме того: попытайся объективно оценить обстановку, в которой ты живешь. Представь себе хоть на миг, что ты очутился в мире, в котором отсутствуют все наши многочисленные средства обслуживания и защиты. Во что превратилась бы твоя жизнь?

– Но это не одно и то же.

– По существу одно. Но довольно, вернемся к работе.

Меркулин повел рукой, словно отталкивая все лишнее.

– Ты использовал все традиционные возможности, и они ничего не дали. Но вот взять хоть старый «Джордано». Насколько мне известно, автоматы на нем остались: их не было смысла демонтировать. Сходи посмотри на них. Последи за ходом мысли конструктора – и, весьма возможно, найдешь что-нибудь полезное и для нас. Этот корабль строил Велигай. Очень талантливый конструктор…

Меркулин произнес это с уважением. Но одновременно в голосе его прозвучала нотка неприязни. Если только Кедрин не ослышался.

– Да, очень. Но, к сожалению, ему не хватает дисциплины разума. Подчас – просто логики. Очень жаль.

Меркулин нахмурился.

– Впрочем, это не имеет значения. Когда он работает, он работает хорошо.

«Странно, – подумал Кедрин. – Как будто человек может не работать».

– У них свое бюро, – сказал Меркулин. – Мы для них делаем лишь немногие машины. Иди и посмотри. Завтра доложишь.

4

Дверь института растворилась; зажмурив глаза, Кедрин кинулся в зеленый, и золотой, и звенящий день.

Рабочие часы кончились. Медленная волна времени отхлынула, унося на своем гребне аналитиков, операторов, конструкторов, профессоров и лаборантов. Взмывали в воздух небольшие лодки и солидные профессорские аграпланы, непоколебимо устойчивые в полете. В гондолу вакуум-дирижабля набилась молодежь, разинутые до ушей рты виднелись во всех иллюминаторах: кто-то, торопясь, растянулся на дорожке, это было страшно смешно. Дирижабль уже расправил свое угловатое тело и медленно всплывал над вершинами сосен.