«И лишь немногие, очень немногие будут догадываться или даже понимать, что происходит… Но таких людей мы поставим в беспомощное положение, превратим в посмешище, найдем способ их оболгать и объявить отбросами общества».

(Из газет)

«В мое кафе «Сентраль», где я по утрам пью кофе с круасаном и листаю «Фигаро», бросили бомбу. Кто – до сих пор неизвестно. Никто серьезно не пострадал… Много об этом говорили, больше месяца кафе было закрыто, сейчас опять хожу, пью кофе, из «Фигаро» узнаю, что в мире по-прежнему плохо, никакого просвета».

Виктор Некрасов. «Саперлипопет»

Глава 1. Виктор Цветков. День рождения в Токио

«Шеф никогда не ошибается»

Делегацию президента Украины и сопровождающих лиц сразу поселили в один из самых крутых отелей Токио, да и всей Японии, – «Нью Отани». Хорошо, что всех скопом – и членов правительства, и аккредитованных журналистов, и обслугу с охраной. А то, не раз бывало, размещают в разных гостиницах, скорее всего в целях экономии, приходится всю поездку из одной резиденции в другую гонять, как собачке, чтобы информацию какую выведать или интервью для газеты взять. Однажды в Иерусалиме мы с приятелем из газеты «Факты» намаялись мотать туда-сюда, пожаловались шефу протокола, так он нам микроавтобусом поспособствовал, прикомандированным к охране. Ребята до сих пор косо смотрят, не привыкли пешком передвигаться. Да и кому, скажите, понравится, когда свое отбирают, кровное, и не в пользу начальства, а чтобы щелкоперы-бездельники катались?

В Аргентине – то же самое случилось, снова госохрана безлошадной осталась, конфликт обострился, что, конечно, не в наших интересах – потому как служивые по инструкции и сами за журналистами смотрят во все глаза: чтобы не отстал кто, не опоздал или, того хуже, в историю не влип. Шаг вправо, шаг влево – донесут, продадут с потрохами – такое проходили и не раз. Сдадут не за понюшку! И никто в твое положение входить не будет, мол, цейтнот времени, диктовать в редакцию надо, перед этим – написать сесть, еще раньше – материал добыть! И никто не подумает, что тебе перед приемом в посольстве переодеться бы не мешало, освежиться, душ, в конце концов, элементарный принять. А если ты в другой гостинице за тридевять земель? Кого это волнует! Выкручивайся сам, как можешь. Нет – напиши в пресс-службу заявление, что не справляешься, не поспеваешь, – и тебя заменят в момент, сразу же. Делов-то! Но подобных прецедентов практика не знает, чтобы кто-либо из коллег добровольно капитулировал, белый флаг выбросил, отказался от суперпрестижных поездок в президентском самолете.

Поэтому приходится терпеть. Что же касается опозданий, то не советовал бы. Даже на минуту – и то нельзя. Поскольку все очень строго регламентировано, в одном кортеже с президентом, и протокол блюдется неукоснительно. Никто ждать не будет, опоздал – догоняй, как хочешь. Если повезет и нагонишь делегацию, охрана в любом случае доложит президенту – тебя отцепят и никуда никогда больше не поедешь. Доставишь громадную радость ревнивым чиновникам и своим коллегам, которые в Киеве остались, спят и видят, чтобы их в президентский самолет взяли. Вот ты им такую возможность и предоставишь, и они, коллеги, будут довольно потирать руки, кривить губы в презрительной ухмылке: «Вот, мол, как Цветков оскандалился!».

Итак, если не хочешь доставить им удовольствие, не теряй концентрацию, будь всегда в форме, выпивай, конечно, но знай меру, чтобы не выйти из самолета до того, как трап подадут. И самое главное – ни в коем случае не отрывайся от коллектива – во всех смыслах. Когда невмоготу слушать опостылевшие, повторяющиеся из поездки в поездку, сомнительного толка шутки, лицезреть довольные рожи друзей-компаньонов, самое время вспомнить о тех, кто выпал из обоймы, не попал в делегацию, кого исключили, не взяли, вычеркнули из списка и кто там, дома, тебе завидует черной завистью и клянет себя почем зря. Ради этого стоит потерпеть. Дорожные проблемы яйца выеденного не стоят, чтобы обращать на них внимание. Побольше хладнокровия, респектабельности, снисходительности – у тебя хорошее настроение, ты в порядке, доволен жизнью, улыбаешься – пожалуйста, завидуйте! И все вокруг прекрасно, все нравится – и как стол сервирован, и какие на нем закуски и вина, какие леди и джентльмены рядом. На коллег и членов делегации можешь не обращать внимания, много чести! Разве что краешком глаза, да на часы не забывай посматривать, чтобы не пропустить, когда все на выход ломанут, в автобус, иначе – ищи потом, свищи!

В Японии все складывается пока удачно, тьфу-тьфу! Вчера Миша Громов, коллега из «Жизни», на разведку в президентские апартаменты сходил. Оказывается, наш – в королевских апартаментах обитает, целый этаж в тысячу квадратов занимает. Не хило! У Миши работа такая – в подробности вникать, его газета – почти официальная, печатает, в основном, законы, протоколы и указы. Чтобы повысить читабельность, Громов на деталях выезжает. И охрана президентская благоволит, пропускает всюду. И то сказать: сколько лет человек в президентском самолете! Ему принадлежит афоризм: начальство меняется, а журналисты – летают! Иногда подкалываю друга:

– Миша, ты при Щербицком летал?

– Было дело. Но несколько раз всего, не часто.

– Да брось ты, мы ведь однокурсники, как ты мог летать в то время?

– Я раньше тебя начал этим грязным делом заниматься. Еще когда в «Советской хронике» корреспондентом в международном отделе, – в Болгарию, в ГДР.

– Тоже мне командировки нашел, в Болгарию!

– Не скажи, Цвет! В те годы Болгария очень прилично котировалась.

И ведь не врет, летал таки. Пока я в армии офицером два года лямку тянул, в заводской многотиражке горбатился, чтобы в партию вступить, Миша прилично оторвался, убежал вперед. Пришлось долго тянуться, чтобы догнать. Теперь в президентском самолете наши места рядом.

Цвет – это у меня от фамилии – Цветков, давно, еще со школы. К кому клички прилипают мгновенно, на всю жизнь, а кому – хоть бы хны. Мишку, например, никто Громом не называет, уважительно: Михаил Борисович, или Миша Громов – для друзей. Правда, в поездках меня редко кто Цветом обзывает, не принято. Разве что Влад Мирошниченко да Мишка, так им извинительно, сколько лет вместе: в универе за одной партой сидели, в общаге на Мишки Ломайшнобеля^[1], в клетушке одной, это вам не хухры-мухры!

Мишке я по-доброму завидую. Память у него – феноменальная! К зачетам или экзаменам, особенно на младших курсах, когда Маркса и Ленина изучали, он страницами наизусть шпарил! Прочитает внимательно – и давай абзацами – слово в слово! Преподаватели не могли нарадоваться, в пример ставили. Английский легко давался, хватал на лету. Нам зубрить надо, он – текст просмотрит – и готов отвечать! Неплохо, правда? Лучший студент на протяжении всего учебного процесса. Его в аспирантуре оставляли, но он не то с третьего, не то с четвертого курса в тогдашней главной республиканской газете – «Советской хронике» – печатался, потом на полставки зацепился. Окончил с красным дипломом, круглый отличник, гордость факультета.

Еще – очень аккуратный. Вырос в селе, одна мать поднимала, отца не было, достаток минимальный. На одну «степуху» тянул. Какие у него «шмотки»? Это не киевляне, которые на курсе щеголяли «фирмой» и замшевыми куртками, рубашки новые каждый день. Мишка мог в одной рубашке всю зиму проходить, но она каждый день им лично стиралась и гладилась. За вещами, за обувью ухаживал – один из нас по окончании сезона на последние копейки отдавал в починку. Девушкам нравился, чувствовали они его цельную натуру, основательность. Потому первым на курсе и женился – верный муж.

Не было на факультете журналистики человека, который бы не уважал Мишу. Не только за знания и успеваемость. Никогда не выскакивал, не кичился, старательно соблюдал неписанные правила студенческой дружбы, охотно помогал и давал возможность другим себя проявить. Компанейский парень, последним делился. Когда складчину устраивали, для него не главное – выпить да с девушкой на лестнице уединиться, а чтобы посидеть с друзьями, поговорить душевно, попеть под гитару. При нем редко кто перебирал, напивался. В деканате под Мишкино честное слово любой сабантуй благословляли: если Громов участвует – нарушений дисциплины не будет.

И в профессии – журналист от Бога. Он первым из нас и орден получил, и заслуженного журналиста, и книжку публицистики выпустил, ее на Госпремию выдвигали. Да разве без мохнатой лапы туда сунешься? Громов виду не показал, только рукой махнул: подумаешь, большое дело! Да у него второй сборник почти готов. И все уверены: быть Мишке лауреатом!

Не все отличники одинаковы. Нашего товарища по факультету и президентскому самолету Владлена Мирошниченко, хоть и числился в отличниках, на курсе недолюбливали. Это мягко сказано. И сейчас – то же самое. Карьеру сделал завидную – партийную школу прошел, главный редактор «Слова», первый замминистра информации. Но какой ценой? Особыми способностями не отличался, брал нахрапом. Локтями работал: не успеешь убрать – с мясом оторвать может. Унижался, лебезил перед преподавателями, вечные свои «трояки» пересдавал. Подкараулит где-то в коридоре – выклянчит «четверку», так еще дожмет, уломает на «отлично». Не стеснялся в глаза сказать: «Ставь «отлично!», жить не на что, повышенная «степуха» нужна! Его коронная фраза: «Пятерки не пахнут!». За что такого уважать, скажите?

Кто мог подумать, что из нашего курса сразу три главных редактора «вылупятся»? Не часто такое случается. Вон сколько абитуриентов к ней стремится, достигают единицы. Недаром о нашем курсе легенды ходят. И в самолете держим марку, помогаем, друг за друга стоим, как бы своя мафия.

Все же с Владленом у меня сложные отношения, неоднозначные. С тех самых времен, когда он на курсе был парторгом, а я – комсоргом, старался держаться подальше, как можно реже пересекаться. Как и многие, относился с недоверием, подозревал в сексотстве, раздражало, что девки к нему липли, сами в постель прыгали. И если бы красавец писанный – ничего подобного. Обычный фактурный парень, выше среднего роста, русоволосый, с большим шнобелем, чуть оттопыренными ушами. И прикида модного не было – откуда деньги! На одну стипендию, как все, в общаге голодной. Тянул одеяло на себя, качался спортом, гири-гантели. Сначала, как и мы все, вагоны в Жулянах разгружал, потом подрядился заметки на комбинат печати, где метро «Большевик», по редакциям развозить. Только разве этим заработаешь? Как-то добирались с «Большевика» пешком, даже пятака на метро в кармане не нашлось, ни копья, голодные, злые, вдруг – бац! – объявление на столбе: на киностудию Довженко в массовку люди требуются. А киностудия – вот она, рядом.

– Давай зайдем?

– Еще чего! Кому мы там нужны! Только время зря тратить!

Но, если честно, не времени я тогда жалел, сколько тратилось в студенческие годы его беззаботно и зазря. Худющий был, весь светился, хилый, хоть и в футбол играл, какой из меня артист! Владлен пошел, и снялся в массовке, понравился кому-то там, его пригласили еще раз, потом еще. Снимался в исторических фильмах, уже в эпизодах, 16 рублей 50 копеек в день, пять бутылок водки! За неделю – стипендию отбивал. Окончил специальные курсы, на лошади скакал, перепоясанный пулеметными лентами крест на крест. Трюки разные, поездки в Ялту, в Одессу, с московскими актерами на дружеской ноге. Деньги какие-то завелись. Я грешным делом думал, девки из-за кино ему на шею вешаются – ничего подобного! И до киноэпопеи, и после, да и сейчас – тоже. Самое обидное и непонятное для меня: Владлен к ним относился, как к обузе, немного приятной, но надоедливой, отмахивался, волынил:

– И что только им надо от меня? Жениться сейчас не входит в мои планы, карьеру надо делать. Глупые, ну разве непонятно?

Так говорил он нам в своем кругу, не таясь, откровенно, будь то в общаге за нехитрым ужином на газете с бутылкой дешевого крепленого вина или на лавочке в парке Шевченко, где мы «пасовали» пары, отогревались на солнышке.

Влад – очень завистливый. И злой на этой почве. Из-за своей зависти – сам признался по жуткой пьянке – у меня Элю отбил. Ни разу об этом – сколько лет прошло – не говорили, общались, будто и не было ничего между нами. И хоть не собирался жениться, как увидел, что у кого-то, не у кого-то, а у товарища твоего, друга, можно сказать, – классная девушка, в гости захаживает – куда вся холостяцкая философия делась. Попер, как всегда, напролом, буром, пока своего не добился. Такого не то, что любить – уважать не за что!

И сейчас то же самое. Притом, что достиг в жизни кое-чего: без пяти минут министр, редактор престижной газеты, дача в Конче! А все равно – не уважают. Не то, что Мишу. Я думаю, если бы Миша и не дослужился до редактора, мы все равно созванивались, встречались, разговаривали на разные темы. Он из тех людей, с которыми, если год не виделся, встретились где-нибудь в аэропорту, и разговор с того места продолжается, где прервался в прошлый раз. С Владленом мне ни встречаться, ни говорить не хочется. И если так уж получилось, что приходится в одном самолете время коротать, другого выхода нет, надо держать ухо востро, и на все его вопросы реагировать продуманно – скользкий человек, может в любую минуту подставит так, потом долго жалеть будешь. Болтать ничего лишнего не рекомендуется при нем – заложит, донесет, еще исковеркает, доказывай потом, что ты не говорил или совсем другое подразумевал. У Владлена устойчивая репутация сексота еще со студенческих времен. Да он, по-моему, и не скрывает. Как, скажите, такого уважать?

Если Владлена тихо в тряпочку ненавидят, то мне по-черному завидуют и откровенно, не стесняясь, устраивают мелкие и крупные пакости. Сколько раз замечал в глазах коллег нехороший блеск, который, несмотря на старания, не удается скрыть. Чему завидуют? Сразу так и не ответишь. Тому, наверное, что карьера удачно – тьфу, тьфу – складывается. Тому, что работается мне (по их пониманию) легко, свободно и без напряга. Действительно, у меня устойчивая журналистская репутация, имя, свой читатель. Газета, которую редактирую – «Кто виноват» – одна из ведущих, «покупается в киосках нарасхват», как поется о ней в одной популярной песенке, сочиненной к скромному юбилею. Немаловажно, что у меня крепкий и надежный тыл – любимая жена и двое детей, живем дружно, любим друг друга. С гордостью могу сказать, что не замечен в аморалке, запойном пьянстве, азартных играх, не курю табак и травку. Могу немного выпить, но, как правило, после работы, в кругу близких людей.

Признаюсь: ауру удачливости и благополучия, видимости того, что все дается легко, без надрыва, создал вокруг себя я сам. Никто не догадывается, чего это стоит, сколько нервных и физических усилий приходится затрачивать, напуская на себя нарочито беззаботный вид, чтобы со стороны выглядело естественно.

Чтобы у окружающих создавалось впечатление, что все дается легко, выработал несколько простых, но эффектных приемов. Например: никто никогда не должен видеть и знать, какими потом и мозолями, бессонными ночами, изнурительным каждодневным трудом достаются те же статьи. Нельзя показывать окружающим, что тебе трудно, ты устал, нет никаких сил и т. п. Наоборот, у тебя всегда хорошее настроение, цветущий, свежий вид человека, который только что плотно и вкусно отобедал и собирается переходить к десерту с ликерами.

Ты не раскрываешь творческих замыслов, не обсуждаешь напечатанную или будущую статью, не имеешь обыкновения говорить о работе вообще. Тем более, никто не должен видеть тебя за работой, знать, как ты мучился ночью, когда писал. Самое главное, правило номер один – никого к себе не пускать в душу, держать дистанцию. Если накипело, невтерпеж высказаться – излей накопившееся первой встречной продавщице или официантке, чем человеку, с которым вместе работаешь.

Просто? Попробуйте. Каждый понедельник, несколько лет подряд небрежно бросаю на машинку, а с недавних пор отдаю готовую дискету с распечаткой, на которой – пара-тройка написанных за выходные статей на самые актуальные темы. Никого не должен знать, когда ты их пишешь – ночью, с утра, полулежа после обеда. Журналист, если он настоящий журналист, постоянно в форме. Вот и приходится ночи прихватывать. И когда меня спрашивают: «Когда ты пишешь? Как все успеваешь?», только плечами пожимаю: «Разве так важно – когда? Главное – что вся соль в содержании и исполнении, а время всегда найти можно». Такие вопросы и есть признание твоего совершенства, профессионализма. Ради этого и выкручиваешь себе руки. Но гримасы усталости на моем лице никто не увидит. Только маску улыбки. С ней я, весело и беспечно, шагаю по жизни. Скажите, кому это понравится?