Часть I
1981—1985 гг.

Глава 1

Холодный ветер швырял в лицо мокрый снег. Продрогшие до костей могильщики торопливо орудовали лопатами – забрасывали землей грубо сколоченный гроб.

Марина замерзла, но не холод сотрясал ее хрупкое девичье тело – ее колотила изнутри нервная дрожь. Хоронили ее мать… Нет больше мамы, нет больше самого дорогого на свете человека. И как теперь жить дальше?

– Марина, нам уже пора, пошли!

Тетя Лида взяла ее за руку. Но девушка вырвалась. Она не хотела уходить. Еще оставалась глупая надежда, что мама жива – уснула летаргическим сном, бывает же такое. Сейчас вот проснется, станет стучать в крышку гроба, а могильщики сделают вид, что не услышали. А она точно услышит и заставит их раскопать маму…

– Марина, нельзя так, простынешь ведь, – пыталась вразумить ее тетя.

Но бесполезно. Марина ждала до тех пор, пока над свежим холмиком не возвысился деревянный крест. Только тогда повернулась к могиле спиной…

Старый разболтанный автобус уже уехал – увез провожающих и вместе с ними тетю Лиду. Зато остался ее муж – дядя Слава. Он ждал Марину в своей машине.

Дядя Слава был под стать своему «Москвичу». Худой, угловатый. Лицо узкое, но вытянуто вперед. Узкие губы, выступающие вперед зубы – ни дать ни взять бампер с клыками. Голова такая же лысая, как резина на старых колесах. Ворчливый, скрипучий…

– Да не убивайся ты так, – вздохнул дядя Слава. – Все там будем… А то, что одна осталась, так за это переживать не надо. Мы тебя, девочка, к себе возьмем…

Марина молча смотрела на уходящую под колеса дорогу. «Дворники» отмахивались от бьющихся в стекло сжиженных снежинок. Там, за окном, – холодно, ветрено и мокро. Там, за окном, – промозглый мир, где осталось кладбище с материнской могилой. Мир, где остался отец – вор-рецидивист, ныне отбывающий очередной срок… А в машине тепло. Это совсем другой мир. Дядя Слава хоть и неказистый с виду, но видно, что человек в общем-то положительный. Пьет вроде бы в меру, совсем не курит, матом не ругается. И тетя Лида не пьющая. Тоже не курит и не матерится. Оба зарабатывают на жизнь честным трудом. А вот детей у них нет. И никогда не было.

А мама пила. И дымила как паровоз. Но не ругалась, не скандалила. Собутыльников в дом не водила. И Марину любила. В свое время бездетная тетя Лида пыталась забрать у сестры дочь, но та ни в какую. Не отдам, и все! Да Марина бы и не бросила мать. Пусть она и пьяница, но ведь мать…

Но нет больше мамы. А Марине всего пятнадцать… «Всего» – это для тети Лиды. Сама-то она знает, что уже может позаботиться о себе. Не пропадет она в этой жизни. Но раз тетя Лида решила ее забрать к себе, почему бы не подыграть ей. Пусть она остается в ее глазах маленькой беззащитной девочкой, которую нужно опекать и оберегать от жизненных невзгод. Тем более что Марина благодарна тетке – та и похороны организовала, и поминки.

Машина остановилась возле маленькой покосившейся избенки. Просевшая крыша, развалившееся крыльцо, поросший травой двор. Здесь и жила Марина вместе с мамой. Жила. Все уже в прошедшем времени.

Людей на поминках было чуть-чуть. В основном забулдыги. Тетя Лида не очень-то старалась скрыть свое пренебрежение к ним. Накормила, налила каждому три раза по сто и выставила за дверь.

Битую посуду оставили в доме. Все, что было более или менее ценным, загрузили в машину. Не пропадать же добру – рассудила тетка. Марине было все равно. Пусть хоть весь дом на буксир берут да к себе везут.

Утром дядя Слава запряг свою «телегу», и Марина отправилась в путь. К обеду была на месте.

Тетя Лида и дядя Слава уверяли, что живут в Москве. В собственной благоустроенной квартире. Но, как выяснилось, жили они на окраине небольшого подмосковного города, километрах в тридцати от столицы. Трехэтажный дом старой постройки с позеленевшей от времени крышей. Захламленный двор с огромными лужами и пеньками вместо деревьев. В подъезде воняло мочой. Благоустроенная квартира представляла собой двухкомнатное жилище с узкой – не развернешься – прихожей и тесной кухонькой. Дешевенькие, но свежие обои на стенах, старенькая, но хорошо сохранившаяся мебель, черно-белый телевизор на ножках. Санузел – крохотная каморка, куда еле вмещался унитаз. Это же и душевая.

Тетя Лида провела Марину в небольшую, с маленьким окном комнатенку. Кушетка, шкаф, книжная полка, трельяж, на полу – старый затертый коврик.

– Твоя комната! – произнесла она с видом, будто вселяла племянницу в царские палаты.

– Мне нравится, – скупо улыбнулась Марина.

О царских палатах она и не мечтала. Комнатка ее вполне устраивала.

– Давай располагайся. И на кухню. Ужин будем готовить.

Марине пришлось скрывать свое недовольство. Готовить она не умела да и не любила. Но скажи тетке такое, сразу же нарвешься на нравоучение – приличные девушки должны уметь вести домашнее хозяйство. Не говорить же ей в ответ, что у нее нет никакого желания быть приличной девушкой.

* * *

Май – месяц непредсказуемый. Вчера было холодно, с неба валил мокрый снег. А сегодня с утра солнце. К обеду все просохло. В парке зелено, сиренью пахнет. Красота, короче. А то, что лавки грязные, так это ерунда. Спинки на скамьях широкие, покатые – само то, чтобы задки на них мостить. Высоко сидишь – далеко глядишь.

А вдали парочка под парусами. Парниша в темном костюмчике и девка в светлом плаще. Смазливая бикса. Чисто березка. Загинай и ломай… Но Капрон никого заламывать не собирался. С хорем девка, значит, занята. Ну, хахаля можно и под замес пустить, не проблема. Только тогда сам в раж войдешь. И уже не остановишься – тогда уж точно «березку» разлохматить придется. А это косяк. Не по понятиям – мохнатые сейфы вскрывать. Если менты за это дело закроют, тогда хана – на киче насильников опускают влет. Так что уж лучше не задираться.

Капрон ловким движением выбил из пачки папиросу, сунул ее в рот, зубами смял мундштук. Полез за спичками. Но в кармане пусто. Посеял где-то чирки. Многозначительно глянул на Кнута. Может, он огоньком подогреет. Но кореш расценил его взгляд по-своему. Вскочил с лавки, перегородил путь парочке.

– Васек, прикурить дай! – хищно осклабился он.

– Я не Васек, – покачал головой парень.

Капрон внимательно смотрел на него. Крепенький с виду чувак. Высокий, не слабого сложения. Черные курчавые волосы, вывеска не хилая – мощные надбровные дуги, широкий подбородок с ямочкой. Взгляд прямой, борзоватый. Он не боялся Кнута. И его кенты – Капрон и Анисим – нисколько его не смущают. За фраеров он, что ли, их держит? Капрон почувствовал, как закипает в жилах кровь.

– Сказал Васек, значит, Васек… – продолжал наезжать Кнут. – Прикурить, говорю, дай!

– Не курю!

– Ты чо, тупой, в натуре? Тебе чо, ума дать?

Капрон сунул руку в карман, нанизал на пальцы кастет. Вместе с ним со своего места подорвался и Анисим. Нехорошо втроем на одного. Но еще хуже, когда васьки да ваньки борзеть начинают. Нет чтобы сказать, типа, извините, пацаны, не курю. А то – НЕ КУРЮ!

Кнут уже готов был пустить в ход кулаки. Но он ждал, когда Анисим зайдет к жертве с тыла.

– Так тебе прикурить дать?! – изумленно протянул парень.

И тут же подался вперед – резким и свирепым движением боднул Кнута лбом в нос. Убойный удар. Капрон аж вздрогнул – настолько все произошло быстро и неожиданно.

Но замешательство длилось мгновение. Вот уже его шипованный кулак летит в цель. Бить он умеет – сколько народу перемолотил. Но сегодня ему явно не фартило. Жертва никак не хотела становиться жертвой. И вывеску свою под удар подставлять не собиралась.

Парень ловко уклонился в сторону, и кастет разорвал лишь пустоту. Капрон стал отводить руку назад, но та вдруг оказалась в жестком захвате. Резкая боль, хруст сломанной кости… Капрон стиснул зубы, чтобы не выпустить наружу протяжный вопль…

Фраерок решил, что с ним покончено. Отпустил его, чтобы заняться Анисимом. А тот облажался. Нет чтобы наброситься на бугая с кулаками в тот момент, когда тот ломал Капрона. Напал бы со спины да вломил бы загривку. Так нет – за выкидухой полез. Пока раскнопил перо, время прошло. И когда он пустил в ход свой нож, черт был уже на стреме. Ловко взял Анисима на прием, эффектно швырнул его через бедро и с такой силой припечатал кулаком к асфальту его башку – как только мозги через уши не вылезли.

У Капрона была сломана рука, мозги плавились от боли. Но все же он не вышел из боя. Пока ломом опоясанный фраер занимался Анисимом, он вытащил из кармана кнопарь, выщелкнул лезвие. И с пикой наголо ринулся на противника. Но, увы, тот успел среагировать. Нож вспорол лишь материю на его пиджаке… И вторая рука оказалась в жестком захвате. Прием, бросок, удар…

Когда Капрон пришел в себя, виновника его позора на месте уже не было. Сам ушел и подругу свою увел. Кнут сидел на траве под кустом – держался руками за раздавленный нос, кусал губы. Анисим тоже оклемался, но с земли еще не поднялся. Над глазом надувается огромная шишка. В глазах боль и недоумение.

– Бляха, как последних бакланов сделали, – простонал Кнут.

– Ты ше сам… Тьфу ты! – Капрон выплюнул изо рта обломки передних зубов. – Ты ше прикурить хотел… Вот нам и дали… А этого козла мы еще встретим…

– Попишу, суку! – зло прошипел Анисим.

– А ту шалаву на кукан, – решил Кнут. – Бля буду, распашу вдоль и поперек!

– А плуг, смотри, не сломай, да!

Капрон был зол и на парня, и на его девку. Первого он готов был убить. И убьет – придет время. Тот хоть и крутой, но если втихую зайти к нему со спины да темной ночкой, он даже дернуться не успеет, как перо проткнет ему почку… И девку можно кончить, если она в тот момент рядом с ним окажется. А лохматить ее не надо… Правильный пацан может убивать, а насиловать – ни-ни…

А Капрон был правильным пацаном. Три года он мотал срок на зоне. Колония называлась детской, но понятия там совсем не детские. Там он жил чисто по понятиям. Там его братва держала за правильного пацана. Там ему и объяснили, что нужно делать с борзыми фраерами. Поднял руку на честного вора – вешайся сам или получай перо под ребро…

* * *

Рука под гипсом ныла и взывала о мести. Но Капрон даже не знал, кому мстить. Где живет обидчик? Как его зовут? Эти вопросы оставались без ответа. Но ничего, рано или поздно он выйдет на борзого фраера, спросит с него за все.

А Кнут больше думал о бабе. Поймать и отыметь. И, похоже, месть здесь была ни при чем. Чесалось у него в одном месте не слабо. Тонька Снегурка могла бы ему почесать. Но ее, как назло, в диспансере закрыли. Мужика какого-то триппером заразила, а тот взял да вложил ее. Вот и отправили девку на принудительное излечение. А Кнуту неймется. На баб как собака бросается. Те от него шарахаются, как от чумного.

– Во, гля, какая бикса шпарит! – взбудораженно толкнул он Капрона локтем.

– Заманал, в натуре! – не выдержал тот.

Достал его этот озабоченный.

Они сидели в ржавой железной беседке во дворе дома, где жил Анисим. На земле по центру деревянный ящик, на нем два «огнетушителя», граненые стаканы. Надо же было чем-то заняться от не фиг делать. Заодно и боль заглушить. У Капрона рука ноет, у Кнута болит сломанный нос, у Анисима до сих пор башка гудит после удара.

– Да ты глянь, глянь! – не унимался Кнут.

Капрон повел взглядом в сторону, куда он тыкал пальцем. И увидел девчонку лет шестнадцати. Каштанового цвета волосы, смазливая мордашка, глаза – два иссиня-черных уголька. А фигурка… Старенькое платье с коротким подолом и длинными рукавами трещало по швам под натиском округлявшихся форм. Наливающаяся грудь, тонкая талия, ножки длинные, стройные… Да, на такой крале можно глаза оставить. А Кнут еще и болт свой за ней вприпрыжку пустил. Не удержался и сам за ней ломанулся. Капрон также не мог удержаться на месте – двинулся вслед за ним.

Кнут обогнал девчонку, перегородил ей путь.

– Привет!

Глаза у пацана горят, слюнки текут.

– Тебе чего? – спокойно спросила девчонка.

Вид у Кнута устрашающий. Морда лица такая – слабонервным на него лучше не смотреть, а то ночью кошмары замучают. Да и дерганый он очень. Особенно когда волнуется. Плечи ходуном, руки вразлет. Такое ощущение, что вот-вот ударит собеседника… А девчонка смотрит на него и хоть бы хны. Ни малейшего испуга во взгляде. Только интерес и удивление.

– А ты что, живешь здесь? – спросил Кнут.

– Живу. Уже три дня. А что?

– Да не видел я тебя раньше, вот чего. Как зовут?

– Марина.

– Тебя никто не обижает, Маринка?

– Нет.

– А могут обидеть. Но если ты будешь со мной дружить, тебя ни одна падла не тронет.

– Даже ты?