Часть I

Глава 1

Ксюша с трудом разлепила веки. Спать хотелось – хоть спички в глаза вставляй. Голова чугунная, во рту сухо, кисло, тело тяжелое. Перебрала она вчера, много водки в себя влила. Обычно она старалась соблюдать меру, но не тот случай выдался. Клиент ей попался противный. Сам жирный, рыхлый, морда красная, нос-рубильник, и взгляд такой скользкий, неприятный. А еще от него гадко так воняет – будто сто лет не мылся. Но, как говорится, не бывает некрасивых мужиков, бывает мало водки. Вот на нее, родимую, она и налегала весь вечер. Хорошо, дяденька не жадный: и сотню баксов Вертолету за ночь с ней отстегнул, и в кабак ее сводил, стол накрыл – не то чтобы уж дорогой, но пьяный и сытный. А потом в номера. И поскакала по кочкам.

Дяденька уже не молодой. И толстый. У таких, как правило, инструмент электричку напоминает. Нет, не длинный и быстрый, а стоит пятнадцать секунд. И этот не оказался исключением. Только в этом ничего хорошего. Рот ее в режиме «подъемного крана» работал, тяжело пришлось. Но ничего, справилась, ублажила дяденьку. За это он ей десять долларов дал – не для сутенера, чисто для себя. Хотя, конечно, мог бы и полтинник на чай кинуть. Ну да ладно, и на этом спасибо.

Уже утро, пора домой собираться. Ксюша встала с постели, потянулась, сладко зевнула и направилась в ванную. По пути достала из сумочки зубную пасту и щетку. Профессия у нее такая – гигиена полости рта не на последнем месте.

Номер люкс – ванная просторная, чистая, и зеркало во всю стену. А Ксюша любит смотреть на себя. Особенно когда голяком перед зеркалом рисуется. На мордашку она даже очень. Крупные черты лица, в меру широкие скулы, губы чистый рубин, глаза большие, когда надо, блядские – мужики от них балдеют. Волосы у нее роскошные – темно-каштановые, ровные, мягкие, длинные – до пояса. И фигурой бог не обидел. Груди – крупные, упругие, сосками на солнышко смотрят. Узкая талия, крутые бедра, а попка – хоть на ВДНХ выставляй. Только вот ножки подкачали. Не длинные они, как это сейчас модно. Но ровные, крепкие, упругие. Кожа у нее гладкая, нежная, как персик. Это ей один клиент так сказал. За кожей она следит – кремы там всякие, загорает. Сейчас вот только май на дворе, а она уже под «румяной корочкой» – на крыше своего дома в чем мать родила уже три недели подряд «поджаривается».

Ксюша стояла под тугими струями теплой воды, любовалась своим отражением в зеркале и мягкими плавными движениями намыливала себя. На губах озорная улыбка. Видок у нее полный отпад: только глянешь на нее – и сразу кончишь.

Хотя, конечно, на деле это не так. Прежде чем кончить, клиент крепко напрягает ее. Улыбка сошла с лица, она почувствовала брезгливость к самой себе.

Полгода уже она путанит. А разве у нее есть возможность зарабатывать на жизнь иным путем? Брат у нее совсем еще ребенок, сестренка маленькая, мать алкоголичка. Попробуй их всех прокорми на зарплату медсестры. Два года после медучилища она в больнице за гроши вкалывала, хватит. Вот и приходится торговать собой. Грязная, вонючая жизнь. Но другой ей, видно, не видать.

Она вышла из ванной и, на ходу вытираясь полотенцем, проследовала в комнату. «Дядя Хряк» уже проснулся. Лежит в кровати под одеялом и пялится на нее. Глаза по пять копеек, кобелиный огонь в них.

– Ксюша, ты просто прелесть, – отбрасывая в сторону одеяло, проблеял он.

Тьфу ты! Мудя свои выставил. И тащится. Только таски у него какие-то поросячьи. Думает, она сейчас от восторга прыгать начнет. Ага, разбежалась.

– Да ну! – криво усмехнулась она.

– Давай?

– Что давай?

– Ну это…

Он пальцем показал на своего червя.

– Ага, жди, – грубо отрезала Ксюша. – Утро уже – лимит исчерпан. Домой мне уже пора.

И, не глядя на него, она начала одеваться.

– Но желание клиента закон, не правда ли? – Глаза его недобро сузились.

– Тридцатник в час, и я вся твоя.

Она – жрица любви. Но любовь за отдельную плату.

– Ну так в чем же дело?

Хряк перевернулся на живот, выставив на обозрение жирную волосатую задницу, полез в тумбочку. В руках у него появилась пятидесятидолларовая купюра.

– Милый, ну что же ты раньше-то молчал? – Лицо Ксюши озарила профессиональная улыбка.

Ксюша вмиг стянула с себя трусики и прыгнула на кровать. Но прежде чем приступить к сеансу любви, ловким движением забрала купюру и сунула ее в сумочку.

Из Москвы домой она добиралась на электричке. Два часа пути, и она сходит на станции Добрин.

Город небольшой, но и не то чтобы очень маленький. Большое пространство два химических комбината занимают. Коптят невыносимо – воздух тяжелый, смрадный. Вообще здесь все угнетает. И дома, и люди, и быт. Рабочие кварталы какие-то мрачные, жилые здания в основном довоенной постройки – все сыплется, рушится. Трущобы, одним словом. И жизнь здесь не похожа на жизнь. Пьянки, склоки, ругань, поножовщина – явления обычные. Молодняк под стать предкам. И водку употребляют литрами, и клей нюхают, и в вены ширяются. Ни одна дискотека без драки не обходится. И ножом пырнуть могут, и железякой череп проломить. По улицам, когда темно, страшно ходить. Зажмут в каком-нибудь закоулке, обдерут как липку, а вдобавок еще и по кругу пустят. Катюху, подругу Ксюши, было дело, подловили. Шмотки на ней фирменные были, в сумочке двести баксов – все забрали, до трусов раздели. А потом и трусики стащили, когда «хором» драли. Пятерых пацанов-малолеток задарма обслужила. Ну так это, считай, еще повезло. Могли бы и ножичком над ней поколдовать.

Ужасный город. Не хочется в нем жить. Впрочем, она бывает здесь только днем. Вечером и ночью «бабочкой» по Москве порхает. Ее, Ленку, Катюху и Валюту Пашка Вертолет, сутенер их, на тачке в столицу отвозит. А поутру каждый возвращается как может.

Вот Ксюша домой и возвратилась. До вечера. От станции до улицы, где она живет, десять минут ходу. Душно, пыльно, вокруг грязь, нищета. Вот и ее дом. Четыре полуразвалившиеся трехэтажки прямоугольником. Подворотня, захламленный двор и подъезд, облупившаяся входная дверь. Квартира у них по здешним меркам большая – три комнатенки и крохотная кухня. Холодная вода. Удобства на улице. Ремонт здесь лет пятнадцать уже никто не делал, с тех пор, как отец от них ушел. Мебель ветхая. Но чистенько, все по полочкам разложено. Это Аленке, сестренке младшей, спасибо. Ей тринадцать лет, в школе учится. Ксюша деньги приносит, а она убирается, продукты покупает, завтраки и ужины готовит. Молодец девчонка. Только бы не скурвилась, как старшая сестра. Валерке одиннадцать. Но этому только бы по улицам шляться, а не дома сидеть. Хорошо хоть, учится неплохо.

А вот мать похвалить язык не повернется. Совсем спилась. Ей еще и сорока нет, а выглядит на все пятьдесят. Ксюша ее иначе как старухой и не называет. Грубо, но без зла. Можно ли злиться на мать? Сломала ее жизнь, за борт выбросила. Мужа нет, работа тяжелая – зарплата легкая. Изо всех сил тянулась, пытаясь детей на ноги поставить. Тянулась, да надорвалась. В вине силы искала, а нашла в нем свою беду.

Хотя ее беда началась не с водки, а с мужиков. Красивой она в свое время была. Крепко любил ее отец. А уж ревновал как! И злые языки утверждают, что ревновал не зря. Будто бы застукал он мать с каким-то мужиком. И все полетело в тартарары. С тех пор Ксюша росла без отца. Она его почти и не помнит. Пять лет ей было, когда он ушел. Мать замуж больше не вышла. Хотя мужики к ней ходили. Но, кроме Аленки и Валерки, ничего в доме не оставили.

Алкоголичка мать, но не буйная. Ксюша ей бутылку самогона у соседей по дешевке на вечер купит, выпьет она граммов триста и спать. А двести утром, на опохмелку. И на работу. Дворник она уже второй год. Три часа метлой помашет – и свободна. Так и живет. Но разве ж это жизнь?

На часах уже двенадцать. Скоро Аленка из школы примчится, пообедает и деньги на хозяйство получит. «Зарплату» свою Ксюша раз в неделю получала – двести-триста долларов за шесть ночей работы. Пашка Вертолет всего треть от заработанного им отдает, шкура поганая. Но без него никуда. Он и на панель их выставит, и клиентов подыщет, от наездов оградит. С ним в паре Клин работает, крепкий парень, каратист. Но все это ерунда. Главное, Пашку крутые бандиты «кроют», а он им процент за «крышу» отстегивает. Бандиты «котов» и за людей-то не считают. Но если что случится – всегда помогут, только плати. Такие вот дела.

Вертолет с ней за неделю послезавтра рассчитается. Но это через два дня будет. А сейчас у нее в сумочке живые деньги. Шестьдесят долларов. Десять ей «Хряк» вчера подарил, и сегодня пятьдесят баксов за сто минут секса отвалил. Этого Вертолету не видать как собственных ушей. В ее личную «кассу» они пойдут. Из которой деньги на шмотки, косметику берутся и семье на прокорм-пропой. А еще у нее есть тайничок – туда она по пятьдесят долларов от каждой «зарплаты» откладывает. Уже «зеленая» «штука» набежала. Это на черный день. Хотя вообще-то дни у нее и сейчас вовсе не светлые.

На кухне у плиты мать. Готовить обед – ее обязанность. Хоть с этим справляется, и то ладно. А через два дня у Аленки последний звонок и каникулы. Вот тогда-то быт домашний и навалится на нее всей тяжестью. Только сестренка крепенькая, все выдержит. И Ксюша бы выдержала. Это ведь совсем не так страшно весь день дома готовить, убирать, стирать. Только бы деньги не переводились. И денег хватает, но она их передком зарабатывает. Ночью в эксплуатацию сдаешься, а днем отсыпаешься. Тут уж не до хлопот по дому. Этим пусть Аленка занимается. Занятие уж куда лучше, чем панель.

Сразу после обеда Ксюша – на боковую. В четыре часа проснулась, вышла из квартиры, по шаткой лестнице поднялась на чердак, а оттуда на крышу. Там у нее лежак деревянный. Она на нем солнечные ванны принимает. Постелила покрывало, разделась догола, легла на живот, глаза закрыла и задремала. И начхать, что из дома напротив пацан-малолетка на нее в бинокль пялится. Как будто бабу голую никогда не видел. Ну и пусть пялится забесплатно.

А в семь вечера она уже на станции как штык стоит, в полной боевой экипировке: короткая майка до пупа – под ней груди без лифчика заманчиво так колышутся, мини-юбка, туфли на высоченном каблуке. В сумочке паспорт, косметика, полный набор резиновых изделий типа презерватив, «Колгейт» в комплекте с зубной щеткой, ну и, конечно же, кошелек, почти пустой. Не она, а на нее тратиться будут. Вот и белая «Волга». За рулем Вертолет, рядом – Клин. На заднем сиденье Ленка и Катюха, духами благоухают.

– Привет! – Ксюша устраивается рядом с ними.

– Привет, Ксюша, юбочка из плюша, – хихикает Ленка.

Уже под кайфом девчонка. Марихуаной балуется.

– А где Валюта?

– Ни Валюты, ни валюты с нее, – буркнул Клин.

– На «субботник» она вчера попала, – вздохнула Катюха. – «Отморозки» какие-то по кругу ее пустили, а вместо бабок трендюлей навешали и сигареты зажженные в задницу.

Такое могло случиться и с Ксюшей. Ей стало немного не по себе.

– Хорошо, до смерти не забили, живой отпустили. Дома она, раны зализывает.

– Я с Персом это дело перетер, – не оборачиваясь к ним, бросил Пашка. – Обещал мне козлов тех на понятия поставить. Да и мне самому кое-кого на понятия ставить придется.

От него веяло угрозой. Ксюша почуяла неладное.

Предчувствие не обмануло ее. На полпути к столице Вертолет свернул в какой-то лесок, отъехал подальше от дороги и остановился.

– Выходи! – хищно посмотрел он на Ксюшу.

– Что такое? – спросила она, выходя из машины вместе с ним.

– Ты мне ничего не хочешь сказать? – зло спросил он.

– По поводу?

– По поводу бабок.

– Бабок?

– Тебе клиент сегодня сколько отстегнул?

– Какой клиент?

Ксюше стало страшно.

– А тот, который тебя всю ночь сегодня драл.

– А-а, этот, – натянуто улыбнулась она.

– Так сколько он тебе дал?

– Нисколько, – соврала она.

И тут же сильный удар в живот заставил ее пожалеть об этом.

– Кому ты, мочалка драная, заливаешь? – заорал на нее Вертолет. – Он тебе полтинник «зеленый» за отсос на лапу сунул. Где бабки?

– Дома.

– Запомни, тварь, ты у меня как на ладони. Я каждый твой блядский шаг вижу. Короче, соска ты голимая, полтинник вернешь и стольник штрафа.

– Ладно.

– Да кто тебя спрашивает? – рассмеялся Пашка.

И снова ударил ее в живот. Задыхаясь от боли, Ксюша пригнулась к самой земле.

– Я тебе, падле, работу даю, «крышей» крою, а ты, сука, меня кидаешь.

«Крышей» он кроет. Только Валюту его «крыша» от «отморозков» почему-то не спасла. Но вслух об этом Ксюша сказать не рискнула.

– Короче, лярва, еще такое повторится, и я тебя урою. Вали в машину!

С трудом распрямившись, она доковыляла до «Волги» и ввалилась в салон. Ленка и Катюха смотрели на нее так, будто она с веселой прогулки вернулась. Ну да, ничего ведь и не случилось. Подумаешь, пару раз под дых схлопотала.

Ксюша закусила губу и отвернулась от всех к окну.

– Тебе больничный не полагается, – трогаясь с места, усмехнулся Паша. – Будешь работать сегодня за двоих!

Понятно… Все бабки, что она сегодня заработает, целиком уйдут этому козлу.

* * *

Рубаха и парусиновая ветровка нещадно воняли плесенью, но Мирон балдел от этого запаха. Это был запах свободы. Семь лет пролежали его шмотки на складе колонии строгого режима, ждали своего хозяина. И дождались. В них свободный гражданин Скорпицын вышел за железные ворота КПП. Вот она, свобода! Небо встречает его нудным моросящим дождем, земля – унылым пейзажем обнищавшего горняцкого поселка, но ему все пофигу. Он волен как ветер, в кармане пятьсот сорок семь тысяч рублей и справка об освобождении. Кайф! И его не обломает даже ураган-цунами! Наконец-то свершилось.

Полгода в следственном изоляторе, семь лет на зоне – и все из-за какой-то чешуи. На мужика одного с пацанами в подворотне наскочили, шапку с него сбили, часы, «лопатник» приханырили. Шапка пыжиковая, часы «Слава» – красная цена три рубля в базарный день, в бумажнике – шесть рублей восемьдесят четыре копейки. Короче, не навар, а лажа сплошная. Ну и морду козлу этому начистили, оторвались, что называется. А через день дома у него менты появились. «Гражданин Скорпицын, вы арестованы!» В наручники закоцали и в «воронок» закатали.

Мужик, оказывается, его одного только запомнил. На других менты через Мирона выйти надеялись, да только ни хрена у них не вышло. Никого он не сдал – на себя все взял. Сам на мужика, мол, наехал, в одиночку грабанул, сам же его по башке хряпнул. А если ему кажется, кто-то был еще – так это у страха глаза велики. И впаяли срок ему одному. Он в места не столь отдаленные, а Лишай, Горюн и Мультик, кореша его, на воле вольной. Такие вот дела.

Пока на хате в СИЗО парился, все вроде бы путем шло. Голимо там было – теснота, жрать мало дают, параша смердит. Зато его никто там не трогал. Совсем зеленый он тогда был, восемнадцать только исполнилось, никаких понятий. Но статья у него не гиблая была. И мазу на себя тянул. А за это особенно уважают. На «кичмане» с «бродягой» одним сошелся, ума-разума от него набрался. Узнал о законах, по каким зэки живут, понятий поднабрался. Но своим среди «блатных» не стал – не тот фасон. Да ему, если честно, не больно того и хотелось. На хрен ему сдалась их блатная романтика. «Украл – выпил – в тюрьму, зона – мать родная».

Для «татуированных» зона, может, и в самом деле мать родная, а для него она как тетка злая. Не сразу его там приняли. Начхать, кто ты, по какой статье зачалился. Главное, какой ты: сколько в тебе борзоты, как держишься, как отвечаешь на удар. «Беспредельная» зона, словом, попалась. В первый же день на него сразу три мудака наехали.

Мирон ростом вроде как удался, только в плечах нет размаха. Худой, тощий. Соплей перешибешь. Но это только так кажется. На самом деле хрен его возьмешь. Силы ему не занимать, резкий, быстрый, как змея. И руками махать не на рингах в спортивных школах учился. Его улица воспитывала, сызмальства в драках. Стенка на стенку сходились, смертным боем бились. От ножа у него шрам на боку, еле заметный рубец на горле, да еще на черепе отметина. И сам немало «автографов» оставил. Его называли грозой улицы, его боялись, один на один с ним сходиться рисковали самые отчаянные. Любого задавит. Не зря его Скорпионом звали. Но мудаки этого не знали.

Опустить его вздумали, свежей «петушатины», надо же, захотелось. Зажали его с трех сторон в умывальнике и кулаком в челюсть ка-ак врежут. Думали, с копыт свалят. Да только хрен им в грызло. Он даже не «поплыл». Но вид сделал. Один за ворот его ухватил. А он ему руку на изгибе заломил, на критический угол загнул, да как дернет – кость в локтевом суставе хрясь. Визгу, будто стадо свиней под нож пустили. Второго Мирон вырубил согнутыми пальцами в кадык – коронный его удар. А вот третьего проглядел. Тот быстро просек ситуацию, заточку в руку – и вперед. Ударил прямо, с выбросом от живота в грудь. В сердце, падла, метил. Да только малость смазал – «пику» под левую ключицу сунул. Боль адская, рука отнялась. Но на ногах удержался, а главное, мозги не отключились. Нога сама оторвалась от пола, носок ботинка сам нашел яйца. Короче, у третьего козла между ног образовался конкретный омлет. Мирон вынул заточку из тела, зажал ее в руке и занес над обидчиком. На «мокруху» шел, тогда ему было без разницы. Главное, с уродом рассчитаться. Но удар не последовал. Перед глазами пошли круги, потолок и пол поменялись местами, отключка, темнота. Очнулся в санчасти. Живой и здоровый. И рана затянулась быстро. Рука левая подвижной осталась, как и была. «Лепила», в натуре, удивлялся. А чего удивляться – на Мироне вообще все как на собаке заживает. Организм такой.

После того случая жизнь по кайфу пошла. Вор один авторитетный в отряде появился, козлам там всяким беспредельным правилку устроил. А Мирона под свое крыло взял. Кликуху Скорпион утвердил. При нем Скорпион «торпедой» стал. Нет, жизнь по спокойке не пошла. На «мокруху» пару раз подписаться пришлось. Кое-кого из «сук» опускать помогал – а тут без силы никуда. Вот когда порядок навели, тогда лафа и началась. Но жизнь малиной не долго казалась. «Беспредел» – это еще та зараза. Авторитета воровского через два года другую зону топтать отправили. И снова гниль наружу полезла. «Отморозки» и «шерстяные» там всякие права качать начали, возникать не по делу стали – понятия все побоку пустили. Разборки за разборками покатили. Дерьмом завоняло, хоть нос на прищепку. На Мирона наехали, на нож поставить хотели. Да только он и на этот раз отпор дал. Одного козла пришлось замочить, другого. У него уже своя команда образовалась. «Молодняк» под него подпрягся: «бакланы», «животные» – вымогатели то бишь, на воле их спортсменами, рэкетирами называют. У этих свои понятия, близкие к воровским. Да и чего там греха таить, Мирон и сам до «беспредела» докатился – что хотел, то и творил. Без тормозов, короче. Последние три года не жизнь у него была, а сплошная разборка. То с одной кодлой война, то с другой. Один раз «перо» в бок вогнали – выжил. Другой раз «пикой» ногу от бедра до колена разодрали, не шрам, а шрамище остался. Было дело, ливер на хрен отбили, но ничего, оклемался. Короче, дожил до «звонка», авторитетным «отморозком» откинулся.

Не чувствуя под собой ног, Мирон прошел через весь поселок, добрался до автобусной остановки. Через час появился автобус. Вечером парень был уже на железнодорожной станции. Ночью в общем вагоне покатил в родные края.

Через двое суток, грязный, помятый, вонючий, он выходил на станции Добрин. Вот он и дома. Пересечь дорогу, уходящую на Москву, пройти через несколько кварталов, добраться до родного двора, а там и ветхая трехэтажка – в ней живут его предки. Они даже и не знают, что сынок их откинулся. Ничего, скоро узнают.