© Издательство Института Гайдара, 2020

Вступление

Февральская революция 1917 г. разделила русскую историю на два огромных пласта – то, что было до нее, и то, что стало после. Этот разрез был горизонтальным. Историческая память народа была травмирована и другим, более страшным разрезом – вертикальным, когда общество разделилось на красных и белых. Несмотря на многочисленные предпринимаемые попытки склеить разбитый сосуд памяти, российское общество до сих пор в латентной фазе переживает последствия порожденной этим расколом Гражданской войны. Продолжается ли она в умах – вопрос социологии. Задача историков – приблизиться к пониманию механизма падения монархии, породившего невиданный социальный взрыв, изменивший ход отечественной и мировой истории.

Исследователи революции изучили почти все ее аспекты – политические, социальные, экономические, культурные. За кадром зачастую остается еще один – работа специальных служб. Так их принято называть сейчас. Еще недавно их называли органами государственной безопасности. Применительно к началу XX в. корректнее говорить о политическом сыске. В конце концов именно на эти органы власти была возложена задача обеспечения общественной безопасности и порядка в империи, поддержания стабильности государственного строя, контроля за населением и правящей элитой. А сам корпус жандармов как институт власти предшествовал формированию централизованной политической полиции как отдельного рода государственной службы.

Цель данного труда состоит в том, чтобы ответить на наиболее острые вопросы. Было ли руководство МВД готово наладить работу политической полиции и эффективно пользоваться её плодами? Была ли способна правительственная власть в годы Первой мировой войны выработать направление и сформулировать приоритетные задачи жандармерии, обеспечить ее необходимой материально-технической и нормативной базой? Обладал ли личный состав спецслужб необходимыми качествами и подготовкой для выполнения поставленных задач? Направление работы спецслужб тесно связано с пониманием правительством целей, задач, устройства и будущего государственной полиции. А существовало ли такое понимание в целом? Для этого необходимо рассмотреть деятельность политического сыска империи по поддержанию государственной безопасности в подчинении и оперативном взаимодействии с политическими и военными властями империи.

Используя термин «органы политического сыска» применительно к внутриполитической ситуации в Российской империи, необходимо отметить, что как таковой единой централизованной системы спецслужб тогда не существовало. Номинальным главой тайной полиции являлся министр внутренних дел, а непосредственным руководителем – соответствующий товарищ министра. Центральными органами были департамент полиции МВД и штаб Отдельного корпуса жандармов. Региональная структура была представлена жандармскими управлениями и строевыми частями, охранными отделениями, районными охранными отделениями, розыскными пунктами.

Департамент полиции был создан 6 августа 1880 г. под названием «департамент государственной полиции МВД» взамен распущенного III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Центральным аналитическим органом департамента являлся особый отдел, образованный в 1898 г. по инициативе директора С. Э. Зволянского. В компетенции отдела было заведование секретной агентурой, перлюстрация, надзор за политически неблагонадежными группами населения, непосредственное руководство политическим розыском, сбор революционной литературы и вещественных доказательств^[1]. Начальник отдела по своему значению был одним из первых лиц в политическом сыске, именно он координировал секретно-розыскную работу охранных отделений и жандармских управлений.

Кроме особого отдела в состав департамента входило несколько делопроизводств. Первое занималось личным составом и кадровыми вопросами. Второе, законодательное, следило за исполнением чинами политического сыска законов, занималось составлением приказов, циркуляров, инструкций, правил и прочих руководящих документов розыска, проводило их юридическую экспертизу. Третье отвечало за переводы чинов по службе. Четвертое наблюдало за деятельностью легальных общественных организаций, земских и городских союзов, за крестьянским и рабочим движением. Пятое, исполнительное, занималось составлением докладов министру и его товарищу, ведало вопросами административной высылки, негласным и гласным полицейским надзором. Функции шестого делопроизводства постоянно менялись, варьируясь от социально-экономических вопросов до организации справочного аппарата. В компетенцию седьмого, наблюдательного, делопроизводства входили вопросы организации розыска, а также переписка по тюремному ведомству, а восьмое ведало работой сыскных отделений. Также при департаменте функционировали казначейская, хозяйственная и секретарская части, инспекторский и судебный отделы, ссудно-сберегательная касса, центральный справочный аппарат и архив. Особое место занимала секретная заграничная агентура с центрами в Париже и Константинополе.

Вся деятельность по политическому розыску в начале XX в. была сосредоточена в руках офицеров жандармерии, а основной сыскной единицей являлось жандармское управление – губернское, областное или городское, в зависимости от региона. Московское, Петроградское и Варшавское охранные отделения также возглавлялись жандармскими офицерами. Они составляли костяк особого отдела департамента полиции – аналитического центра. Офицеры жандармерии назначались на руководящие посты в разведывательные и контрразведывательные отделения (РО и КРО), и сами жандармские управления начинают чаще контактировать с военной и военно-морской контрразведкой, зачастую выполняя часть ее функций. В условиях военного времени и нараставших волнений в тылу возрастало значение крепостных и городских жандармских команд и жандармских дивизионов.

Появляется новая для русских спецслужб проблема взаимодействия армии и жандармской полиции по вопросам политической безопасности в войсках, прифронтовой разведки и контрразведки. Рост оппозиционных настроений в высших эшелонах власти, борьба за власть отдельных лиц и связанных с ними групп в руководстве армии и в сфере публичной политики оказывают значительное влияние на характер и интенсивность взаимодействия вооруженных сил и политического сыска. В этой связи представляется необходимым рассмотреть методы работы сыскных органов по исследованию общественно-политических воззрений личного состава и высшего руководства армии. Выводы, к которым пришло руководство полиции и жандармерии, и принятые меры по ограждению армии от оппозиционных и революционных влияний вызвали активную реакцию военного начальства. Оно влияло на работу жандармов на театре военных действий – в разведке, контрразведке, в администрации оккупированных территорий.

В современной литературе рефреном звучит проблема фабрикации контрразведками дел о шпионаже в годы Первой мировой войны, так называемой «шпиономании». До сих пор остается открытым вопрос, в какой мере репрессии были инспирированы властями, а в какой являлись следствием технической и методологической слабости оперативно-розыскной работы спецслужб, непрофессионализма личного состава. Однако до недавнего времени исследователи рассматривали в основном крупные шпионские процессы – дело подполковника Мясоедова, компании «Зингер». В этой связи важно рассмотреть повседневную репрессивную практику прифронтовых контрразведок и связанных с ними жандармских управлений.

Период 1913–1917 гг. является одним из ключевых в истории отечественных спецслужб. И тому есть веские причины. В 1913 г. началась реформа политического сыска, продлившаяся около двух лет и во многом определившая характер работы жандармских органов в Первую мировую войну. В Государственную думу был передан на рассмотрение законопроект реформы всей полиции в империи. В нем проявились принципиальные противоречия и разногласия по жандармскому вопросу как между МВД, Министерством юстиции и Государственной думой, так и внутри руководства самого политического сыска. Значительная часть людей, руководивших сыском в 1914–1917 гг., пришли к власти именно в 1913 г., и их дальнейшая деятельность стала логическим продолжением довоенной. И наконец, самое главное – именно в этом году руководство политического сыска в лице директора департамента полиции Степана Белецкого в официальных документах признало неизбежность скорой революции и взяло курс на выработку мер по предотвращению принятия ею характера общенационального вооруженного восстания и воспрепятствованию повторения событий Первой русской революции 1905–1907 гг.

Осознание руководством спецслужб задачи противостояния надвигавшейся революции поставило вопрос о готовности к ней политического сыска и факторах, оказавших на это негативное влияние. Поэтому важно не только иметь представление о работе жандармерии на институциональном уровне, но и проанализировать конкретную розыскную практику. Деятельность ОКЖ должна рассматриваться неотрывно от политических реалий исторического момента. Институт жандармерии во времена Николая II редко анализировался исследователями, концентрирующимися в основном на истории полиции в целом, департамента полиции МВД или военных контрразведок.

Последний период существования русского политического сыска начался с крупнейшей за всю его историю реформы, осуществленной в 1913–1914 гг. товарищем министра внутренних дел Владимиром Джунковским. Авторитетный американский исследователь Джонатан Дейли^[2] отмечает, что в начале XX в. для истории российской полиции не было ничего столь важного, как реформы Джунковского^[3]. Давая в целом нейтрально-позитивную оценку преобразованиям, Дейли признает, что не может объяснить некоторых из них, например почти трехкратного сокращения финансирования политического сыска^[4]. Как удивительно точно сказано – «ничего столь важного». Историк прямо пишет, что не может дать однозначного ответа на вопрос, какую конечную цель преследовали преобразования.

Реформы также получили неоднозначную оценку отечественных историков, не сошедшихся не только в частностях, но и в характеристике общей их направленности, целей и результатов. Так, Зинаида Перегудова, один из крупнейших специалистов по истории царского департамента полиции, оценивает Джунковского как человека убежденно и беззаветно преданного престолу, продолжателя столыпинской внутренней политики, борца с аморальными способами ведения политического сыска^[5]. Анастасия Дунаева полагает, что в основе преобразований Джунковского лежали две основные идеи: главенство права и христианский идеал воина-рыцаря^[6]. А попытку запретить жандармам (единственным офицерам, специально подготовленным для ведения политического розыска) заниматься дознанием по государственным преступлениям Дунаева объясняет заботой о чести синего мундира^[7]. Дунаева видит в нем приверженца «либерального консерватизма»^[8].

Но встречаются и совершенно противоположные оценки. Петербургский историк Кирилл Романов дает негативную оценку деятельности Джунковского, отмечая его некомпетентность в вопросах политического сыска^[9]. Романов полагает, что утрата департаментом полиции реального руководства общей и политической полицией к осени 1916 г. является в том числе следствием реформ^[10]. А вот исследователь жандармерии Борис Колоколов резко отрицательно отзывается о реформах, отмечая их популизм, дилетантизм, непрофессионализм, отсутствие четких представлений о работе МВД^[11]. Наиболее интересна оценка, данная Дмитрием Гутновым. По его мнению, реформы Джунковского шли не в ногу со временем. В то время как революционеры и охранители пытались выйти за рамки закона, Джунковский выступал за деятельность в рамках формальной законности. Неожиданная поддержка, которую он получил со стороны правящей бюрократии и думской оппозиции, была следствием их желания бороться в рамках правового поля. Государство хотело отойти от чрезвычайных методов управления, а общественность и оппозиция желали ограничить полномочия «охранки»^[12].

Современники обвиняли Джунковского в развале политического сыска и называли его чуть ли не виновником свержения монархии в феврале 1917 г. Почти сразу же после революции заговорили о другой группе виновных – руководстве армии. Казалось бы, абсурдное на первый взгляд утверждение имело под собой весомые основания. Разве не переход Петроградского гарнизона на сторону народа решил судьбу империи? И здесь мы сталкиваемся с новыми вопросами: где же были жандармы, по закону являвшиеся именно военной полицией, что делали контрразведывательные отделения, как никто осведомленные о настроениях в войсках?

Первым системным исследованием русской контрразведки времен Первой мировой войны стала монография Александра Здановича, посвященная истории становления военной и морской контрразведывательных служб царской и раннесоветской России. Проводя идею преемственности специальных служб, он поднимает и проблему межведомственного, «пограничного» характера их работы. Зданович пишет, что «чистые разведка и контрразведка как самостоятельные, независимые виды деятельности возможны только в теории»^[13]. Однако в работе, посвященной организационному строительству, не учитывается политическая подоплека, конъюнктура процессов.

Исследования на стыке борьбы в верхах армии, власти и политической оппозиции поставлены в центре нескольких крупных работ. Олег Айрапетов анализирует роль политического фактора в военной истории. Рассматривая отношения Главного артиллерийского управления, Центрального военно-промышленного комитета, военного министра и Ставки Верховного главнокомандующего с политической оппозицией и крупным бизнесом, он приходит к выводу, что «либеральная оппозиция готовилась скорее к перевороту, чем к революции, и была уверена в успехе, стремясь придать политическим изменениям максимально верхушечный характер, контролировать армию через генералитет, рабочее движение – через часть социал-демократии»^[14]. Автор показывает работу оппозиции внутри военной верхушки. В ряде статей Айрапетов подробно разбирает и скандальное шпионское дело жандармского полковника Мясоедова, ставшее одним из символов русской охоты на ведьм времен Первой мировой войны^[15].

В современную отечественную историографию одним из первых термин «шпиономания» как состояние умов руководства военных властей ввел омский исследователь Николай Греков. Его монография, написанная на основе докторской диссертации^[16]