Гарик 2. Или Беглый каторжник

Однажды, придя с занятий, мы обнаружили в нашей неслабо заселенной квартире нового гостя. Средних лет мужичок, маленького роста, круглолицый, с остреньким носиком и глазками пуговками, он расхаживал по комнатам, накинув поверх клетчатой ковбойки пуховый платок жены Гарика. На нем были брюки, явно от рабочей спецовки и сандалии на босу ногу. Как потом оказалось это было все, в чем он появился в доме Гарика, который отрекомендовал его как проверенного кореша и объявил, что кореш поживет пока у него. Вновь прибывший протянул всем маленькую ладошку лодочкой и представился – Витя. Стали гадать, куда Витю определить на ночлег. В главной комнате стояла большая кровать с панцирной сеткой и никелированными шарами предназначавшаяся как раз «для гостей». Но в это время она была занята приехавшей из провинции тещей Гарика-толстой ворчливой старухой. Одну спальню занимал Гарик с женой и двумя дочерьми. Ничего не оставалось, как выделить Вите коврик при входе в нашу студенческую обитель, кинув поверх старый полушубок.

Об обстоятельствах своего временного гостевания у Гарика Витя поначалу не распространялся, предпочитая забавлять нас историями одесской жизни и анекдотами. Рассказчиком он был талантливым, хорошо подавал национальные акценты и одесский колорит. Судя по тематике он, как и Гарик, часть своей жизни провел в «ограниченном колючкой пространстве». Да и беседы Гарика с корешем вились, в основном, вокруг этой темы. Иногда они даже довольно красиво тянули лагерные песни. От них мы впервые услышали «Таганку» и «Я помню тот Ванинский порт». Особенно оживлялись они в момент обсуждения «этих паскуд», в категорию которых попадали все представители правоохранительных органов.

Присмотревшись к нам, и видимо удостоверившись в нашей лояльности, Витя постепенно поведал нам свою судьбу. Не сразу, отрывками, которые потом как в мозаике сложились в картинку. По основной профессии Витя был парикмахер- самоучка. Где он учился мастерству осталось за кадром, но нам казалось, что он стал брадобреем в зоне ввиду хилости и бесполезности на серьезных работах. Была и квартира и парикмахерская с рабочим местом. Да вот дурные привычки и тяга к напиткам привели его в больницу, откуда он вышел с букетом заболеваний от эпилепсии до модной в те годы вялотекущей шизофрении и полным запретом заниматься любимым делом. Да и логично. Что мог устроить человек с опасной бритвой в момент припадка «падучей болезни»!? А тогда еще в мужских залах парикмахерских не так стригли, как брили клиентов. Витя любую другую работу презирал, да и не был обучен, поэтому проболтавшись без дела с год и получив пару предупреждений от милиции, был привлечен по статье за тунеядство и благополучно получил два года исправительных работ. Определен он был в отдаленный совхоз где, наглотавшись за полгода прелестей сельского разнорабочего – куда пошлют – рванул в город. Дома его неусыпно ждал участковый, могли стукануть соседи, жаждущие продления жизни «без Вити». Так что оставалось безвылазно сидеть у Гарика в ожидании поворота судьбы.

С поворотом Гарик обещал ему пособить своими испытанными и проверенными способами. Так впервые нам пришлось в течение полугода наблюдать работу «общественной организации по правам человека» в суровых условиях тоталитарного соцреализма. Мы уже раньше были посвящены в эту тему когда Гарик не без гордости рассказывал как он вырвал у ненавистной власти эту трехкомнатную квартиру в прекрасном районе на Второй с половиной станции Большого Фонтана, всего в пяти остановках трамвая от центра!

Жил раньше Гарик с семьей из пяти человек на улице Дерибасовской, в доме под номером 1, вернее под домом. Его жилище представляло из себя двадцатиметровую комнату без намека на удобства в полуподвале с одним оконцем, смотрящим в яму, и вечно сырыми стенами. Так бы и жили они без какого-либо просвета, постепенно загибаясь от ревматизма, чахотки и прочих спутников сырого подвала, если б не горячая, бьющая энергией натура Гарика. Стал он «бомбить этих гадов» как он сам называл сов инстанции жалобами, просьбами и требованиями. Получив ожидаемый отказ от районного начальства, он катал жалобу на них в область, далее в Республиканские и союзные инстанции. Пройдя всю цепочку по линии советской власти, повторял всё по партийной цепочке. Благо в те, хоть и тоталитарные, времена система работы с обращениями, жалобами и предложениями трудящихся была поставлена строго. Каждый запрос регистрировался и на него ОБЯЗАТЕЛЬНО должен быть отправлен ответ. Гарик показывал нам пухлую, полуторакилограммовую папку с запросами и ответами. Увлекательное и поучительное чтиво. Роман в документах. После отказных бумаг из партийных райкомов и обкомов шли запросы по линии Собеса, протоколы обследования условий проживания, постановления и отказы и т.д. Даже прокурорские проверки и запросы отдельных депутатов Гор-и Облсоветов. Отдельный интерес представляли сами жалобы, написанные довольно грамотным языком. Некоторые даже со специально прописанными нотами надрыва, отчаяния и намеков на суицид. Попадались стихи на украинском, видимо часть своего неполного семилетнего образования Гарик получил в украинской школе. Запомнилась одна строчка из довольно длинного-на страницу-стиха… «На що мэнi Радяньска влада яко гноiть мэнэ у пiдполлi…».

Наконец, после двух с лишним лет сражений, Одесский Горисполком посчитал более разумным для себя отдать инвалиду квартиру, чем еще неизвестно как долго строчить обязательные отписки. Я их, сволочей, на измор взял! – подвел черту под этой историей Гарик- победитель.

Будем освобождать Витю, сказал он, – я им устрою, как сажать корешей по совхозам!

Он позвал пришедшую из школы свою старшую дочь, вернее падчерицу, пятиклассницу Тоньку, велел вырвать листок из тетрадки и принести ручку и чернильницу. Попутно дав ей тумака за то, что не сняла с шеи «эту гадость» – так он называл пионерский галстук – начал диктовать ей жалобу. Пусть пишет дитё, а то мой почерк сразу срисуют и припрутся за Витей. Для начала он запустил с пяток жалоб в местные инстанции. Упор делался на то, что Витя весь насквозь больной. Вторым «козырем» была имевшаяся у Вити грамота и звание Почетного донора. В те времена откосить от работы иногда можно было, только сдав пол-литра кровушки. За это полагался бесспорный отгул, талон на обед, в меню которого входил обязательный стакан красного крепкого. Из-за стойкого отвращения к работе и такой же неистребимой любви к отгулам и красному сладкому у Вити набежало аж двадцать с лишним литров отданной кровинушки, а это влекло автоматическое почетное звание и грамоту. В жалобах на несправедливый приговор вскользь говорилось и о сотнях спасенных жизней советских тружеников и о неблагодарной стране, что так обошлась с героем.

Работа над ошибками правосудия шла своим чередом, а мы получали от общения с Витей всё новые неизведанные ощущения и личный опыт. Мы научились вполне квалифицировано оказывать первую помощь при припадке эпилепсии. Вызывать скорую к беглому никому и на ум прийти не могло. Правду сказать, случались эти неприятности не часто. Так же нам пришлось усвоить, что теперь можно экономить на покупке одеколона «после бритья», так как ни один пузырек, как бы мы его не прятали, не избежал бесславной кончины в Витиной утробе. Но самым большим его «хобби» была тяга к маленьким беленьким пилюлькам под названием кодеин. Как разъяснил нам с ученым видом любитель таблеток от кашля, название КОДЕИН происходит от латинского КОДА, что переводится как хвост, или конец. Так вот, хлопцы, – поучал нас профессор Витя, – кодеин это охвостье переработки опиума! За это я его так обожаю. А так как Витя был в нашей компании «старшим товарищем», безропотно и с охоткой выполнял роль придворного парикмахера, то и мы помогали ему чем могли. Давали выспаться на кровати в дневное время, подкармливали иногда из нечастых продуктовых передач от родных. Главное же, что его грело – мы помогали ему добывать пилюли счастья, отпускаемые в аптеках исключительно при наличии рецепта. Валера – один из нашей троицы – отличался умением очень точно выполнять самую мелкую ручную работу. Чинил бытовые приборы, подчищал ошибки в чертежах без следов, в общем, был мастак. Он- то и взялся изготавливать рецепты на кодеин, мастерски выполняя штамп поликлиники, треугольную печать «для рецептов»– и всё это на отдельной глянцевой бумажке в зеркальном отображении печатными, близкими к типографским буквами. Потом оставалось оттиснуть влажный рисунок на прямоугольном листке и создать полную иллюзию рецептурного бланка с нужными штампами. А уж заполнял рецепт сам «больной», постоянно изощряясь в придумывании фамилий врача и пациента. Схватив долгожданный рецепт, мелочь и накинув что- ни будь из наших вещей, он отправлялся за трофеем в аптеку, следя за тем, чтобы аптеки не повторялись. Было опасение, что проверка в какой-то из них обнаружит подлог и усилят бдительность. Придя домой, он насыпал в горсть с десяток морфийных охвостьев, забрасывал в рот, запивал водой и через 5-10 минут разлегшись на кровати пел песни, философствовал о жизни и глуповато улыбался. Мы смотрели на всё это с пониманием, не осуждали. К счастью, ни один из нас даже не подумал попробовать это сомнительное удовольствие.

Месяца через два его начала навещать жена, дородная деваха лет тридцати, работающая поварихой в какой-то столовке. Видно у них с Витей совместная жизнь напоминала войну с перемириями. Иногда придя с занятий, мы заставали их сидящих обнявшись с глуповатыми улыбками на удовлетворенных лицах. Но чаще заставали ворчливую перебранку на вечные темы. Марго-так называли повариху-может это и было ее настоящее имя-ругала Витю никудышным, бездельником и бедняком. На одно только и способен, – сообщала она нам с хитрой миной- тут уж ты мастер! И толкала его в шутку бедром. Мелкий супруг отлетал метра на два и огрызался:– что тебе этого мало!? Смотри и этого не будет. Куда денешься? Марго, живописно покачивая бедрами, прохаживалась перед нами:– а что молодые, я еще ничего? А ну потрогайте-какая ж….,какие груди? Ведь не пропаду, а? Мы в три голоса хвалили ее достоинства, правда, не проверяя предлагаемый товар наощупь. То-то слушай молодых, – бросала она Вите – и вдруг нарочито пригорюнившись, начинала причитать: – ох и погубил ты девицу невинную, красу ее молодую…и всхлипывала в платочек. Витя, восприняв такую наглоту за чистую монету начинал закипать и после матерной тирады вопрошал: а кто три года за проституцию тянул!? А…невинная девица. Да я тебя тогда и знать еще не знал. После зоны уж взял тебя, шалаву. Правда, перепалки эти были несерьезными, так для разрядки обстановки.

А обстановка вокруг Витиного дела не прояснялась. Валом валили отписки, напечатанные будто под копирку – обстоятельства дела проверены, нарушений не установлено. Да понятно, ворчал Гарик-все жалобы спускают в Одесскую прокуратуру, а у них ответ давно готов. Надо выходить на Москву!

А здесь были свои сложности. Дело в том, что вся корреспонденция поступавшая на почту и адресованная в гос- и парт учреждения Киева или Москвы шла для проверки прямиком в Одесский обком КПСС и до верхов не доходила. Письма передавали с проводниками, чтобы бросили в Москве, со знакомыми и т. д. А недремлющая творческая мысль Гарика придумала для особых случаев экстра вариант. Вот теперь и пришло время пустить его в ход. Автор варианта появился с большим полноразмерным конвертом и попросил Валеру своим красивым почерком написать адреса. Сверху после слова «куда» шло: г. Москва. Общий отдел ЦК КПСС. Обратный адрес был: Одесский Обком КПУ. Общий отдел. Вложив в конверт добрую кипу прежней переписки с инстанциями и сопроводив всё это желчными комментариями насчет местной бюрократии, Гарик попросил нас придумать, как опечатать конверт сургучом. Ответ нашелся быстро. Расплавленные круги сургуча по углам и в центре конверта мы придавили «орлом» юбилейной монеты в один рубль. На застывшей поверхности торжественно застыл герб СССР. Теперь настала очередь жены Гарика Людки. Она повесила на ремне через плечо клеенчатую как у почтальонов сумку и отправилась на Главпочтамт, где под видом обкомовского курьера благополучно сдала срочную и особой государственной важности депешу. О чем получила квитанцию с пометкой- ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ БЕСПЛАТНО. Пусть эти жабы теперь перед ЦК попляшут да попробуют им отписывать…,брюзжал Гарик, добавляя усиливающие его негодование обороты.

Еще через два месяца из Верховного Суда СССР пришла долгожданная бумага:

Приговор в отношении……… отменить. Из мест отбывания освободить и тому подобное, что положено в таких случаях.

На протяжении всей своей жизни, особенно в трудные ее времена, я нередко вспоминал эпизоды школы выживания, преподанной нам этим, вроде бы слабым, ничего не значащим человеком. Нет нерешаемых проблем. Есть упорство, ум и воля!

Продолжение следует.