Цитаты из книги «Воспоминания (1865–1904)»

В коляске двоюродной сестры я поехал за 19 верст к тетке своей Прасковье Степановне Кованько; застал ее совсем молодцом – décolletée et manches courtes,[266] как всегда, все окна открыты, несмотря на дурную погоду. Удивительно, каким она была молодцом, несмотря на преклонные годы, зиму и лето, прямо с постели, она до последних дней жизни садилась в ледяную ванну. Она мне показалась даже помолодевшей. Она тотчас же угостила меня шоколадом и наливкой и часа через три повезла меня к сыну Данилу Кованько обедать. Но его не застали, он уехал в Харьков. Мы же остались, нам дали очень хороший обед. Обстановка у двоюродного брата была, как у самого бедного помещика, нельзя было подумать, что он получал 30 тысяч дохода. После обеда дети показывали, чем они занимаются. Аллочка легла на диван, задрав ноги к потолку, говоря, что у нее лихорадка, ей принесли хину, которую выпил Ляля. Ляля же бегал мимо меня, как сумасшедший, и бросал разные игрушки, со всей силы, в стену. Гувернантки мне все жаловались, что дети не слушаются, а немка рассказывала, что дети садятся в тележку

Узнав, что двоюродного брата нет, что он в Полтаве со своей матерью – моей родной теткой Прасковьей Степановной и вернутся они только через два дня, я решил проехать в Купьеваху

дети не слушаются, а немка рассказывала, что дети садятся в тележку, запряженную ослом, скачут в лес за 3 версты и заставляют ее бежать рядом с ослом, так что она еле живая приходит домой. Когда Ляле надоело бросать игрушки, то он сел на скрипучий велосипед и все ездил мимо меня с дикими криками, так около часа, пока не охрип. В 10.30 Ляля потребовал ужинать, а Аллочка – кофе с коржиками. Тетка принесла один коржик. Тогда Аллочка сказала: «Чего так мало, принеси еще». Тетка ответила, что довольно, так как у нее лихорадка. Тогда она вдруг крикнула во все горло: «Я тебе приказываю, принести еще коржиков!». Тетка принесла целую тарелку и сказала: «Вот дядя скажет, какие неблаговоспитанные дети!» Аллочка же: «Молчать и убирайся вон!» Я ушел спать в 12 часов, и Прасковья Степановна тоже, а дети еще не хотели, они ложатся и встают, когда хотят. Я своим глазам не верил. Ну уж дети, подумал я, и удивился, что и бабушка не сделала им никакого замечания. На другое утро, после тревожной ночи (поймал 59 блох), я встал в 6 часов утра и моя тетя Прасковья Степановна тоже. Выкупался, напился кофе и уехал на лошадях двоюродного брата домой.

От брата с хутора я ездил навестить своих родных – двоюродного брата моего Даниила Кованько, уездного Богодуховского предводителя дворянства, весьма большого оригинала и не без странностей. Так же, с такими же странностями, он воспитывал и своих детей, которых у них было двое, Ляля и Аллочка, они были тогда еще совсем детьми. Я приехал в Матвеевку, так называлось имение моего двоюродного брата, в 7 часов вечера. Увидав какой-то скверный дом, беспорядочного вида и окруженный неимоверной грязью, я не мог себе представить, чтобы это был дом моего двоюродного брата, который кичился своим дворянством и предводительством. Оказалось, что это дом действительно его и что двое детей, игравших перед домом в грязи, бросавших друг в друга грязью, это Ляля и Аллочка, на ступеньках крыльца сидела тетка жены двоюродного брата и две гувернантки, любовавшиеся, как их дети играют. Я, не вылезая из коляски, сказал: «Здравствуйте, Ляля и Аллочка!» – а они мне: «Мы Вас не знаем». Тогда я вылез из коляски, поздоровался с ними и подошел к сидевшим на крыльце.