I. Праслоны

1.1. Слон Леонид

Слон куда-то ушел, и теперь все ищут слона. Ну, почти все. Некоторые, вы же знаете, ничего и никого, кроме себя, не ищут и, более того, не замечают. Эти люди оказались привычно резкими в суждениях.

– Да какой слон? Вы что, с ума все посходили что ли?

– Как какой? – ответил я с достоинством. – Добрый, большой и прекрасный.

Кинулись к Борису Гребенщикову, он-то у нас всё знает.

– Борис Борисович, а есть всё-таки слон или нет? У нас тут остались сомневающиеся.

Борис Борисович понизил голос и тихо, со знанием дела, молвил:

– Слон есть всегда. Нужно только его увидеть.

– А как Вы думаете, он мог уйти?

– Слон никуда не уходил. Слон был всегда.

Мне надоели эти оголтелые коллективные походы, и я под шумок сбежал, поближе к дому и родным местам.

Слон. Мудрый медленный слон. Появись, пожалуйста. Я же так и не успел передать тебе даже частичку той любви, которой ты заслуживаешь.

Хм… Да вот же он! И солнце проступило. Вам знакомо это рассеянное спокойствие слона, греющегося на солнышке? Мне – да. Даже если тревожить его в такие часы, он не побеспокоится, хотя будет к вам чрезвычайно внимателен.

Нужно тебя назвать, дорогой-хороший. Ты сейчас так смотришься, что тебе отлично подойдут как минимум два имени – Владимир и Леонид. Какое предпочтешь?

Понятно. При слове «Владимир» ты отвернулся. Правильно. Владимир – я. Нечего повторяться. При слове «Леонид» ты повернулся обратно. Как трогательно щиплет слух это сочетание – «слон Леонид». Причем только так, без сокращений имени и титула. То есть, чтобы никаких фамильярных «Лёнь», я вас умоляю.

Хорошо, что я тебя первый нашел и назвал. А то наверняка кто-нибудь возжелал бы тебя видеть каким-нибудь жутким Глебом, Максом, Олегом… Так что ты – мой слон. Слон Леонид.

Однако же нет.

– Наш слон! – кричат дети, выбегающие из соседнего двора и размахивающие чумазыми руками.

Но, всё-таки, стоит быть скромнее. Конечно, спору нет, он и их тоже. Главное – чтобы они ничего от него не ждали и не требовали. А так – делать с ним можно много всего. Стоять рядом и любить. Или, например, гладить и щупать. Гладить и щупать его, кстати, можно везде – он одинаково смущается от любого прикосновения. И вообще он очень совестливый и по любому поводу, особенно тактильному, рефлексирующий. Всем своим поведением он как будто извиняется за свою физическую избыточность. Но на побегушках он у вас не будет, не обольщайтесь. Потому что слон пребывает по ту сторону властных и зависимых отношений.

Что-то я заговорился. Как бы он снова не ушел. А то так, глядишь, и сам Борис Борисович не сможет нам вернуть слона Леонида.

И, однако же, мы имеем того слона, которого мы заслужили. Или, соответственно, напротив, не имеем. Если он всё же уйдет без возврата… делать нам здесь друг с другом будет нечего. На данный момент это единственный прогноз, который я могу дать совершенно точно. Поэтому я буду аккуратно перемещаться вслед за ним, быть всегда при своей любви и все время начеку. И сообщать вам наиболее важные новости. Можете, конечно, смеяться, но всё это более серьезно, чем кажется на первый взгляд.

1.2. Новый и последний слон

Когда в наших краях появился второй слон, это вызвало почему-то гораздо больше противоречивых реакций, чем в случае со слоном Леонидом.

– Ерундовина какая-то, – сказал менеджер Лаптев, не отрываясь от новой и хитрой техники.

Арт-верстальщик Комаров тоже не оценил. Всё, что могло подразумевать умиление, встречало в нем решительный и брезгливый отпор.

Новый слон был еще более робким на вид и излучал чуть меньше обаяния. Этим он тут же настроил против себя примерно половину города.

«Одного достаточно», – писали умные бизнес-эксперты, подсчитывая потенциальные издержки.

– Лучше меньше, да… лучше! – повторял водитель Ярцев незадолго перед своим автобусным исчезновением.

Нам было мало этих эмоциональных мнений от не самых авторитетных лиц. И мы побежали на Пушкинскую улицу, к Борису Гребенщикову. Мудрец был не в настроении, прятал взгляд и довольно быстро выпроводил нас за красивую дверь, срезюмировав что-то вроде:

– Слон всегда один. Даже если их два.

– То есть это один и тот же слон, да? – с неподдельным интересом спросил я.

Патриарх отечественной музыки и поэзии чуть вытянул губы и закачал головой.

– Не уверен, что мы с вами имеем в виду одно и то же, – сказал он, как выдохнул, щелкая ногтями внутри завидной бороды.

Оставалось уповать только на себя.

А тут еще появились трудности и у детей. Их принялись ревновать.

– Сидите с нами, – гнусаво растягивали букву своего же закона Ячейки, в смысле, мамы с папами. – Не надо со слоном. – Они говорили это тоном, капризнее, чем у самых противных малышей.

Регулярно случались комичные совпадения. Именно в моменты, когда детей журили за плохие знакомства, новый слон проходил мимо окна и хоботом накладывал себе что-то в несерьезную пасть, уничтожая весь глупый пафос сторонней беседы. Дети тут же мчались к окну, барабанили в него и совсем переставали слушать нелепые назидания.

Новый слон показался кому-то менее обаятельным, зато, вместе с тем, вне всякого сомнения и со всей очевидностью, поразительно деятельным и смелым слоном. Он был, вопреки книжным представлениям о слонах, далеко не самых крупных габаритов, и это давало ему несколько преимуществ. То, как он стал ими пользоваться, делает ему честь.

Он редко ходил без каких-либо предметов в хоботе или на спине. Предлагаю распространять и на слонов презумпцию невиновности, а потому возьмем за условие, что слоны не воруют. Однако же он постоянно перетаскивал чью-то собственность – хотя… почему именно чью-то? Готов верить в то, что он специализировался только на бесхозных вещах. А дело в следующем. Ночью он зорким участливым взглядом проверял, кто насколько тепло спит. Издалека он устрашил бы любого, так как весь был обвешан чем-то белым. Тем или иным способом – когда с помощью хитрого открывания окна, а когда и посредством фронтального проникания в дом – он накрывал дополнительным одеялом всех, этого одеяла лишенных. Один раз он проделал это с владельцем посудной лавки, заснувшим на службе, и только в последний момент оставил следы, уже на выходе опрокинув глупую полную сахарницу, занимавшую совершенно не свое место. Если забыть об этом исключении, то всему остальному городу достался грациозный, безупречный слон.

Дети окончательно потеряли голову. Когда они не могли отыскать слонов, то бегали по городу и от каждой вывески «Салон красоты» отламывали первую гласную в первом слове, если это был ощупываемый элемент благоустройства, или закрашивали ее, если это была заметная надпись. Но вскоре отыскать слонов стало непосильной задачей. Власть при помощи грязных информационных кампаний дискредитации добилась своего, демонизировала слонов. И всё же детям было небезразлично – слоны ушли сами, или их бесцеремонно депортировали?..

Умолчу о подробностях, произошедших в последующие две недели. Если обобщать, то над всеми хоть чем-то интересующимися, кроме своей еды и понтов, горожанами довлела мрачноватая неопределенность – кто-то утверждал, что видел слонов, а кто-то насмешливо объявлял это враками. Кроме того, кто-то вероломный спекулировал этой информацией с явной коммерческой выгодой для самого себя. Глашатай лжи! Я же пока прокручу вперед, дам грустноватый финал и простор для личных размышлений. Неинтересно всё пересказывать в ступенчатом виде: обидно видеть падение и деградацию во всей их логике и последовательности, констатируя вместе с тем всеобщее и собственное бессилие.

Итак, четырнадцать дней спустя, в еженедельном журнале «Тропа здоровья» я опубликовал традиционную авторскую колонку, сильно поломавшую мне жизнь.

Слонам трудно понять не слонов. То есть, полюбить они могут почти любого – нас же, например, они любят. А понять – очень сомневаюсь. Во многом это обусловлено принципиально разными ценностями – нашими и слоновьими. Чем мы в основном занимаемся? Мало того, что преимущественно чушью, так еще и вредительской. Подсидеть, надавить, насесть, занять место, добиться, пробиться… Сплошные хищнические и шкурные устремления. Даже тихо пожалеть кого-то у нас стало чем-то неприличным: самая, пожалуй, неподдельная и бескорыстная эмоция из тех, что дарованы человеку, приравнена к почти позорным слабостям. Всё вышеперечисленное – лучшее свидетельство того, что каждый сам по себе, что мы сообщество организмов, расположившихся по своим углам и глядящих оттуда исподлобья, с осознанием чужой неправоты. Нахрап и дарвинизм! Вместе с неадекватным гонором.

А у слонов не так. Их расстраивает, озадачивает борьба «точек зрения», обличительные выпады в массмедиа, запреты родителей и куча всего, к сожалению, являющегося исключительно человеческим. Им всё это очень претит, слоны тяготятся любого рода разновидностью борьбы, сторонятся адреналиново-тестостеронового соперничества как самоцели. Притом, и сие есть самое важное, они лучше нас понимают друг друга, не говоря уже о сравнении нашей и слоновьей способности к любви: результат такового сравнения заранее очевиден любому аутисту. Короче говоря, они единое целое, особенно когда их двое на весь наш гиблый городишко. А вы хотите одного из них транспортировать или, не знаю, запереть. Короче говоря, перед тем, как вы наделаете делов, скажу вам – либо так же тритесь щечками и обаятельно сопите, как они, после их насильственного разлучения вашими же руками, либо не трогайте их.

И вообще говоря, делайте, что хотите, но

СЛОНИКИ НЕ ДОЛЖНЫ РАЗЛУЧАТЬСЯ!

До встречи на следующей неделе, на тропе здоровья.

Владимир Дуев

Из газеты меня уволили, и больше ни в одно издание, как бы сильно я ни просил о помощи, не принимали. На следующий день после этой дисциплинарной меры слоны ушли сами, о чем стало доподлинно известно. На улицах тут же стало меньше детей, меньше солнечного света, а у меня были готовые мемуары и самые главные слова, и гордость оттого, что их услышали:

СЛОНИКИ НЕ ДОЛЖНЫ РАЗЛУЧАТЬСЯ!

И будьте здоровы.

1.3. Ёж

– Буду ежом, – ответственно сказал официант Борис в свой выходной на пленЭре. – Кто, если не я? Кто, если я? Неважно.

Он возмужал и изменился. В книге жалоб появилась следующая запись:

«Ваш Борис больше не нагибается и басит. А еще он быстрее обычного приносит рис.

Вера с Надеждой».

Вскоре после того, как город покинули слоны, у Бориса умер ёж. Ёж был для него сосредоточением вселенского добра. Борис купал его в специальной маленькой ванночке и на ночь целовал в глазик. Иногда еще и в носик. Ёж выглядел все хуже и хуже и чах. Во время одного из таких купаний у Бориса зазвонил телефон. Дело в том, что все близкие без конца волновались за ежа, и этот роковой звонок от мамы имел целью узнать следующее:

– Ты не забыл о купании?

– Мама, я, между прочим, этим сейчас и занимаюсь! – парировал официант Борис.

Было еще несколько праздных вопросов, и они сильно отвлекли официанта Бориса от водных процедур. Оставленный один на один с переполненной ванночкой, ёж захлебнулся и почти мгновенно умер. Борис достал его мертвого и не поцеловал. Положил его на полочку с зубной пастой и загрустил. Жизнь в тот день круто переменилась.

– Буду ежом, – ответственно сказал вроде бы еще раз официант Борис.

У него только-только начали отрастать настоящие черные волосы на подбородке вместо извечного несолидного пушка. Борис отрицал всякое бритьё, желая казаться солидным половозрелым человеком, на вид от двадцати до тридцати лет. По вечерам он слушал радио «Мария» и пукал. Всё стало происходить само.

Знакомые и коллеги стали замечать неладное. Борис довольно часто объявлял посреди разговора:

– Я ёж!

Борода росла. Вместе с ней росла потребность в нежном к себе отношении. Последнего, в свою очередь, не было. Борис жалел о том, что ёж умер после ухода слонов, что они не сумели предупредить своим безошибочным чутьем этот несчастный случай. Но это он зря – как будто у них был счастливый.

– Они должны были забрать его и спасти! – беспомощно заявлял он куда-то в раковину, когда мыл посуду – то днем, то ночью.

Борис стал хуже работать, больше купаться, но это не приносило никакого результата, поскольку вокруг не было ни слонов, ни ежей. Город представлялся ему гиблым и загнивающим.

Как-то он попробовал поцеловать в глаз маму. Это привело ее в негодование и навело на мысль о пошатнувшейся сыновней нормальности. Помешательство Бориса не входило в ее весьма эгоистичные жизненные планы: она всюду намеревалась им гордиться, а на самом деле, конечно же, только собой и своим мастерством управления.

Борис продолжал работать, но отказывался выносить блюда, не содержащие грибов и яблок.

– Хорошие грибочки ёжик вам принес? – спрашивал он иногда у клиентов и спешил на кухню узнать, нет ли чего еще грибного или яблочного, окончательно потеряв меру во всём.

Тем не менее, гости полюбили его еще больше. Руководство даже взялось подумать об его повышении. А книга жалоб писалась будто бы только о Борисе.

«Ваш Борис дружная прелесть. Для моей персоны он как ёжик, всегда спешащий на помощь. Моя персона – ваше преданное сердце.

Любовь».

Спустя пару недель Бориса сделали администратором. Следует сказать, что за эти две недели он так ни разу и не побрился. Кафе виртуальным велением владельца зачем-то переименовали в кафе «Бородин».

Работа Бориса была непыльной – сидеть у окна и изображать включенность в эфемерную успешность, о которой он ничего не знал. Гений вечно развивающегося места. На новом поприще ему устойчиво везло: командовать никем не было необходимости, а конфликтов с гостями не происходило вовсе. Никто даже нажраться по-ублюдочному не мог. Похоже, что лень и апатичность побороли в людях агрессию. Не самое плохое загнивание – часто думал Борис, задней мыслью в такие минуты критиковавший про себя город собственного урождения.

В один из дней он уже привычно глядел в окно на мелькающие двадцать четвертые автобусы, на брусчатку, на людей с рекламными вывесками, приколотыми к грудным клеткам. Они куда-то заманивают, он кого-то заманивает… Но на этот раз общую картину заслоняло что-то большое, серое и выпуклое. Часть оконного стекла быстро вспотела.