Предисловие

Пишут, пишут, пишут, а сами и не знают зачем пишут. К тому же, сущая наивность полагать, что вдруг сподобишься выдать Нечто, не написанное до тебя. Тогда почему продолжают писать бесчисленные сонмы умеющих держать ручку в руках или тыкать пальцами на кнопки ноутбука? Вопрос вопросов, но ответ очевиден, однако многовариантен. Уподобиться Богу, творить миры. Заработать столько, чтобы стать свободным творцом и жить по-людски. Писать модно и тусоваться среди себе подобных, страждущих выше отмеченного. Много желающих, но мало дошедших.

Еще запредельное рядом, но не всем оно разрешено. Запредельное никогда само не проявится, как однажды вдруг проявился мир с приходом Слова. Понимаете, чувство постоянного присутствия запредельного в жизни рядом с нами, оно или есть или его нет, этого чувства. От рождения у вас плюс или минус. Тренируй не тренируй, все равно получишь максимум шиш с маслом в итоге. И не более того. Хотя масло тоже продукт съедобный, почему хотя бы не сподобиться, если никак.

Рождение и смерть, две сакральные даты. Детство определяет последующее прозябание. Вот ты еще не понимаешь ничего, не понимаешь даже, что не понимаешь. Потом шажок за шажком начинает для тебя проявляться окружающий мир – мама, папа, кушать, спать, читать книжки. Никогда в своей жизни человек не обладает столь безграничными когнитивными способностями, умением впитывать и пропускать сквозь себя окружающий мир, как тогда, в далеком счастливом детстве. Детство всегда закрывает тебя зонтиком от последующего, наносного. Вглядываемся в детство из сегодняшнего далека и видим все сегодняшнее в зародыше. Это нужно сделать тому, кому интересен ты сам по себе, а не для кого-то со стороны. Но для этого нужно, по крайней мере, дорасти до понимания, что ты понимаешь, что не понимаешь.

Дети и взрослые любят сказки. Чтобы всё и всегда. Как надо. Было. В них. Но что же все-таки в сказках такого уж особенного? Сказка дает возможность заглянуть внутрь, предположить, даже окунуться, бред придуманный, но бред логичный и непротиворечивый при взгляде на него изнутри, из самого себя, бреда. Чертову дюжину бредов придется одолеть читающему эту книгу, тринадцать попыток нырнуть и вынырнуть, прикоснуться к запредельному, на мгновение вернуть невозвращаемое в принципе.

Почему чертова и вообще откуда взялась примесь чертовщины в рассказах. Она не буквальная, эта примесь, черта нет и никогда не было, даже Пушкин не поможет. Жил на рубеже тысячелетий писатель Вячеслав Первушин. Писал черное фэнтези и хоррор. Попал он в унисон своим творчеством. Трагически погиб в расцвете сил и таланта. Присутствие чертовщины не главное, но берем на заметку: кто предупрежден, тот защищен.

Теперь вдоль по Питерской, прямо по рассказам, от первого до последнего, тринадцатого.

Кто такая баба Нюра? Она родом из детства. Противная бабка из соседнего частного дома, которую мы, мальчишки, толком и не видели, и не запомнили. Гоняла нас за что-то хворостиной по двору, потом слегла и долго, годами была лежачей, пока не преставилась, лишь её преданный муж, дядя Миша Гусев, добрейший человек, банщик из ближней бани, представлял от семейства Гусевых их небольшой щитовой домик, который почему-то все называли финским. Ишимбайская улица имени героя Гражданской войны Василия Ивановича Чапаева, район Новостройка, все это пришло на страницы книги оттуда. Как ни старалось будущее, ни в какую не сладило с прошлым.

Машина Душка посланец того мира, созданный руками в нашем, лучшем из миров. Попытка влобовую проникнуть за грань миров. Иллюзия проникновения или на самом деле все случилось так, как описано? В чистом виде сказка, за грань смерти не заглянешь, там нет ничего, кроме абсолютной тьмы. Там Ничто.

Даже деревянные куклы восстали против безграничной человеческой злобы. Зло за зло, смерть за подлое унижение человека человеком. Даже кукольный мир не вынес запредельного зла человека по отношению к человеку. Хотя зло оно всегда запредельно.

Не знаю, как у них, не была, но у нас писатель тоже друг человека. Не столь очевидное утверждение, которое требует доказательств. Подвернулся случай, который, кстати, всегда почему-то подворачивается очень вовремя, и все встает на свои места. Писатель как спаситель города, это вам не фунт изюма.

Она вернулась в образе нежити. Строго документальная основа. Была такая Оля Кузьмина, больная головой на интимном, и она повесилась на чердаке девятиэтажки, куда позднее я переехал, не зная о случившемся в этом доме. Поразительное совпадение. Вернулась оттуда, чтобы доказать собственную женскую правоту.

Детский сад как тюремная клетка. Воспитательница как необузданное чудовище. Откуда это в сознании, не знаю. Флуктуация пошла не туда? Садик № 3, который существовал когда-то на Новостройке, и он ничем не напоминал этот, с Инессой Казимировной. Но с сознанием не поспоришь.

Птичка-вещунья существует, и она вещует, то есть знает наперед, что произойдет. Как бы хотелось нам знать свое будущее. Но, с другой стороны, зачем? Чему быть, того не миновать. Однако это совсем не означает, что сложить ручки и ждать у моря погоды. Будущее многофакторно и абсолютно непредсказуемо. Живи и помни про это.

Что чувствуешь, когда придет пора умирать. Конец подкрался незаметно. Когда остается только вспоминать, а вспомнить-то и нечего. Вернее, вспомнить всегда есть что, да все, оказывается, было пустым, неправильным, мало того, совсем даже не добрым. Когда ничего вернуть нельзя, а все уже прошло. То-то обидно будет, а поправить нельзя.

Котик Базилька, был такой. Замерзал по осени на даче, кем-то брошенный. Забрали домой, накормили, подлечили от глистов. Такой добрый котик, породы русский голубой. Однажды стрижа поймал на лету лапой, сидя на окне в лоджии. Прихожу с работы, кровища на полу. Что поделаешь, зверь, хоть и домашний. И гибель обидная у Базильки случилась. Упал с седьмого этажа на асфальт, сорвался. Дети стучат в дверь, это ваш кот внизу? Спускаюсь, да, бедный Базилька. Похоронил у дома в перелеске, меж двух высоких сосен.

Жили такие ребята на Новостройке, которым все было нипочем. Даже завидно. И было противостояние. Не критичное, не то что драки в кровь, но было. Порой идешь по приезду в Шимбай по улице Чапаева, и вдруг всплывает.

Быстрая мутация тараканов при облучении. Радиация страшная вещь, но вот насчет быстрой мутации конечно шутка. Однако обстановка в НИИ была реальной, работа с облученным материалом в защитных камерах с манипуляторами. Так все и было. Только вот с тараканами беда. За почти тридцать лет работы в этом НИИ, кажется, один раз только и встретил усатого в санпропускнике. Заблудный какой-то. Но вот попал таракан в камеру и подрос до гигантских размеров. Весело.

Родные люди чувствуют боль друг друга на расстоянии. Тяжело больная мать и сын в другом городе. Сын приезжает очень вовремя, прочувствовав издалека критический момент. Мать умирает, а за ней уходит и сын.

Кладбище, последнее пристанище. Воскрешение из мертвых, сын магией возвращает в наш мир свою мать, и что из этого получается в итоге. Ничего хорошего. Прошлого счастья не вернуть.

Итак, перед вами полным-полно спойлеров. Просто хотелось пояснить Читателю, что не бывает дыма без огня. Ноги всегда растут только оттуда, из далекого-предалекого прошлого. И эволюционируют те ноги в настоящее, чудесным образом преломившись во времени.

Баба Нюра

Так уж сложилось, что я годами не бывал у родителей. Они жили в небольшом уральском городке, а я мотался по делам фирмы в Москве и ее окрестностях. Конечно, я их не забывал, звонил, но вырваться к ним последние три года не получалось. Последний раз говорили по телефону неделю назад. Вроде обычные слова о житье-бытье, здоровье, соседях, но между слов сквозили тоска и печаль, ранее им никак несвойственные. Я тоже сильно соскучился по старикам – все-таки три года не виделись, – поэтому, не особо раздумывая, завершил неотложные дела и взял билет на самолет на ближайшие дни.

У калитки дежурил Шарик. Он сразу вспомнил меня, радостно вертел хвостом и норовил прыгнуть повыше, чтобы лизнуть в лицо.

Родной городок утопал в снегу, и в новогоднюю ночь ужасно завьюжило. Ветер выл голодным волком в печных трубах, бревенчатые стены дома ощутимо вздрагивали от мощных порывов ураганного ветра. За окном бесновалась сумасшедшая вьюга, а в самом доме, как всегда, было тепло и уютно.

Я сидел, разомлевший, за праздничным столом и смотрел на отца, который что-то рассказывал. Я даже не вслушивался в его речь, лишь следил за лицом, светящимся радостью и безмерно усталым одновременно. Рядом с ним уютно устроилась мама; она смотрела на меня, и видно было, что ей хочется что-то сказать, о чем-то расспросить, но как будто не смеет.

А за окном ветер набирал обороты. Его вой порой напоминал то ли стон, то ли хохот неведомого чудовища, которое билось во тьме, не в силах смести со своего пути бревенчатые стены старенького дома. Казалось, нас окружал космический холод, ужасающая бездна, дикая стихия, которым противостоял родительский очаг – искорка тепла в зияющей пустоте этого мира.

Что-то как будто толкнуло меня изнутри, я поднялся из-за стола и подошел к окну, вгляделся.

Она не была сплошной, эта темнота за окном, несмотря на то, что уличный фонарь на столбе у дома не горел, и улица освещалась только светом из окон дома.

Смутные, зловещие тени снежной круговерти проплывали мимо окна. Эти тени, мелькающие за окном, буквально гипнотизировали, приковывали мой взгляд, заставляя безотрывно следить за их метаморфозами. Я отвлекся от происходящего по эту сторону окна, в доме, голос отца звучал все глуше, а я, словно в оцепенении, не мог оторвать глаз от всепоглощающей тьмы за хрупким стеклом. На мгновение я как будто отключился, потерял сознание, но почти сразу пришел в себя, вернулся к привычному восприятию окружающего мира. Мой взгляд медленно сфокусировался на стекле окна, и… Я всем телом вздрогнул от мгновенного ужаса, пронзившего мое сердце и заставившего его беспомощно затрепыхаться в груди: за окном кто-то был! Смутное, темное пятно, очертаниями напоминающее человека, медленно приближалось к дому. Какое-то неприятное чувство, безотчетный страх вызывал этот человек, сквозь холод и снежную бурю подкрадывающийся к стенам нашего дома.

Я отпрянул от окна и оглянулся на родителей. Кажется, они не заметили моей нервной реакции и продолжали заниматься своими делами. Мама убирала со стола посуду, кошка Мурка путалась у нее под ногами, а отец перелистывал страницы огромного семейного альбома. Домашний вид отца с альбомом в руках быстро успокоил меня и заставил усомниться в реальности нелепых страхов, порожденных всего лишь непогодой за окном.

Я, хоть и с некоторой опаской, повернулся, приблизив лицо к стеклу. Первое мгновение я не мог ничего разглядеть в бушующей снежной толчее, но уже через секунду сквозь стекло начало медленно проступать чье-то лицо, и это лицо было безобразным ликом древней старухи! Изрытое сеткой глубоких морщин, с огромными темными контурами впавших глаз, худое и сморщенное, лицо находилось прямо передо мной! Ее жидкие седые волосы развевались на ветру, выбиваясь из-под темного платка, повязанного вокруг головы. Вперив в меня внимательный, изучающий взгляд, старуха ухмылялась одними уголками тонких, свинцово-синих губ. Я в изумлении глядел на нее, и что-то знакомое проступало сквозь ее страшный облик…

Сколько я простоял у окна – не знаю; из странного, тяжелого оцепенения вывел лишь голос мамы. Я как будто очнулся от тяжелого сна, встрепенулся, кинув напоследок настороженный взгляд на темное окно. Там уже никого не было, лишь мутно-белая лихая метель продолжала свою шальную круговерть.

Наутро я проснулся поздно. Метель утихла, небо прояснилось, и в окно легким, осторожным бликом заглядывало зимнее, багрово-красное солнце. От ночных страхов не осталось и следа, на душе было радостно и свободно. Впереди целая неделя в родительском доме, и я намерен был хорошенько отдохнуть, окунувшись в такую знакомую и родную атмосферу тепла и доброты.

Ближе к полудню мы с отцом с большим трудом выбрались наружу из занесенного по самые окна дома. Предстояла немалая работа – пробить ход от входной двери к хозяйственным постройкам за садом. Эта дорожка, ведущая к сараю с погребом и бане, была жизненно необходима, поэтому мы дружно взялись за дело.

Снег был пушистый, легкий и рассыпчатый, он искрился и переливался фиолетово-оранжевыми блестками на ярком солнечном свете. Мы с отцом резво махали огромными деревянными лопатами, расшвыривая снег и постепенно уходя все дальше от дома в сторону серого пятна сарая, занесенного под крышу. Добравшись до него, мы остановились перекурить. Я сильно вспотел от непривычной физической работы, поэтому расстегнул полушубок и с удовольствием ощутил прикосновение морозного воздуха. От промокшего вязаного свитера клубами повалил пар.

– Не простудись, сынок, мороз – обманчивая штука, не заметишь, как прихватит, – сказал отец, ласково глядя на меня.

Я кивнул и застегнулся, а отец начал ровнять подход к сараю, забрасывая снег на ближайший сугроб.

За прошедшие три года внешне отец почти не изменился – жуковые, с легкой проседью волосы, плотная фигура с легким брюшком, цепкие натруженные руки… Тем не менее, мне все время казалось, что в нем появилась какая-то настороженность, и он находится в напряженном ожидании чего-то неизбежного…

После обеда решили соорудить баньку. В сильный мороз на ее растопку требуется часов пять, не меньше, поэтому припозднились, и саму процедуру парения завершили уже к девяти часам, аккурат к программе «Время», которую родители добросовестно смотрели на протяжении десятков лет.

Ощущая необыкновенную легкость во всем теле, я шел после бани последним по расчищенной дорожке к дому и случайно взглянул в усеянное яркими звездами ночное небо. Я в который уже раз поразился не звездам, нет, а чернильному мраку, заполонившему пространство между небесными искрами. Эти бесчисленные огоньки лишь прикрывают своим фальшивым светом дьявольскую черноту и пустоту ужасающей бесконечности.

Я задержался во дворе минуту, – не больше, – а безжалостный холод уже начал просачиваться сквозь одежду и стягивать разгоряченное тело ледяным обручем. Я кивнул Шарику, который высунул нос из конуры, встречая меня, и поспешил домой, закрыв за собой входную дверь на засов.

Мама постелила мне в дальней комнате, на железной кровати с тугими пружинами. Эта кровать была моим всегдашним спальным местом с раннего детства. Из из спальни до меня доносились приглушенные голоса; родители негромко беседовали перед сном, наверно обсуждали нехитрые новости, день минувший, да что будет завтра…

Я лежал на спине, закинув руки за голову, смотрел на потолок, по которому пробегали тусклые сполохи света и улыбался. Сон не шел, в голову лезла всякая чушь, но я относил эти странные мысли на возбуждение после бани. Я находился в странном пограничном состоянии между явью и сном, когда все вокруг становится призрачным, зыбким, нереальным. Я все видел и слышал, ощущал себя, но при этом не мог пошевелить даже пальцами рук. Движение света и тени вокруг было медленным и равномерным, оно странным образом завораживало и гипнотизировало меня.

Наконец, усилием воли сбросив охватившее меня оцепенение, я встал с кровати, подошел к окну и одернул занавеску. В то же мгновение сердце у меня зашлось, и я в ошеломлении замер от развернувшегося передо мной поразительного зрелища. Окно выходило во двор в сторону сарая и бани, которые темнели в дальнем конце двора. Под самый же уровень окна лежал снег, нанесенный последними снегопадами. Непостижимо странным было лишь то, что этот свежевыпавший снег светился! Светился изнутри, светился бледно-голубым ледяным светом! И этот странный свет явно не был отраженным светом уличных фонарей, которые находились довольно далеко отсюда. Присмотревшись, я увидел, что по снежной поверхности иногда плавными волнами пробегают желтые огоньки, из-за чего казалось, что голубое полотно снега слегка колышется.

От созерцания светящегося снега меня отвлек термометр, закрепленный снаружи к раме окна. С ним явно что-то было не так, выходило за рамки привычного. Я скосил глаза вниз и легко разглядел алый столбик спирта, исправно мерцавший в стеклянном капилляре. Я непонимающе смотрел на термометр, пытаясь осознать увиденное. Не сразу, но, наконец, до меня дошло, в чем дело. Оказывается, за окном свирепствовал ужасающий мороз! Я приник к стеклу, чтобы лучше разглядеть цифры на термометре, и все никак не мог их разобрать. Какая же во дворе температура – это становилось невероятно интересным! Ясно просматривалась лишь вторая цифра – это был ноль, но вот что стояло перед ней – два, три?.. Приглядевшись, я охнул и протер глаза – никакого сомнения, это была цифра пять. Бред какой-то! Пятьдесят градусов мороза – такого никогда не было в нашем регионе. Что за чертовщина здесь творится?

Продолжая машинально наблюдать за столбиком термометра, я чуть не вскрикнул от ужаса. Верхний край столбика продолжал свое неуклонное падение! Я даже растерялся: такими темпами через час-другой температура за окном опустится до абсолютного нуля!

Оторвав взгляд от термометра, я посмотрел в окно на колышущееся марево голубого света. По-видимому, я ранее попросту не обратил внимания, но сейчас довольно ясно разглядел, что посреди двора, рядом с запорошенными снегом кустами вишни темнеет человеческая фигура. До рези в глазах вглядывался в загадочную фигуру, но не мог понять кто это. Самое неприятное заключалось в том, что и я сам ощущал пристальное внимание с ее стороны!

Неожиданно темная фигура шагнула в мою сторону. Прошло несколько мгновений, и она уже приблизилась к окну и заслонила собой играющее светом полотно снега. Человек наклонился к стеклу, и наши лица оказались совсем рядом, почти соприкасались.

С ужасом и отвращением я узнал старуху, которая заглядывала в наше окно в самый разгар вчерашней пурги! Ее отвратительная ухмыляющаяся физиономия с дряблыми щеками и беззубым ртом заполнила собой все вокруг меня, ее пронзительные глаза сверлили меня насквозь, и я вдруг понял, что именно я являюсь целью и смыслом ее ночных визитов!

Старуха медленно подняла костлявые руки. И тут мне показалось, что стены дома дрогнули, начали терять свою вещественность и монолитность, стали зыбкими и податливыми, они как будто поплыли и начали растворяться в воздухе. Со двора в дом хлынул ледяной, могильный холод. Не в силах пошевелить даже пальцем, цепенея от ужаса, я почувствовал как в мгновенно стынет мое тело; за окном беззвучно хохочет страшная старуха, тыча мне в лицо крючковатыми пальцами, и тут взрывается снежное полотно на мириады огненных искр, уносящихся в бездонное небо…

– Сынок, проснись, что с тобой, проснись!

Я постепенно приходил в себя, открыл, наконец, глаза и увидел склонившуюся ко мне маму. Она с беспокойством глядела на меня:

– Ты так кричал, тебе приснилось что-то нехорошее?

– Нет, мама, ничего, все в порядке, иди спи.

Еле переведя дыхание, я прикрыл глаза и пытался унять готовое выпрыгнуть наружу сердце.

Так, значит, это был всего лишь сон? Но насколько же ясной была картина, как живо я видел перед собой и светящийся снег, и мерзкую старуху! Я приоткрыл глаза и взглянул на потолок. Он был темным, никаких бликов и сполохов света на нем не было видно.

Наутро с отцом мы пошли на местный рынок за продуктами. Мороз под тридцать, поэтому мы оделись в мохнатые овчинные тулупы и огромные черные разношенные валенки на одну ногу. Шатались до полудня, купили мяса и другой снеди.