Пролог
Явление самозванца.

Слова инока Григория, который своей рукой изложил «Историю самозванца Лжедмитрия Первого и сестры его Елены».

***

Я начну с того часа как стал помогать дьяку Ивану Тимофееву в составлении «Временника», в коем была изложена история государства Русского за четыре десятилетия от царя Ивана Васильевича Грозного до Василия Шуйского.

Имя мое инок Григорий, я монах Троице-Сергиева монастыря, и много лет состоял при монастырской книжнице (библиотеке). А когда дьяку Тимофееву понадобился переписчик, отец-игумен посоветовал ему меня, как знающего и книжного человека.

Дьяк выяснил, что сам я в молодые годы был очевидцем событий, которые произошли с лета 7110-го от сотворения мира (1602 от РХ) по лето 7113-е (1605 от РХ). Я не просто видел самозваного царевича Димитрия, но состоял при его особе и много раз беседовал с ним. Знавал я и воеводу Юрия Мнишека и дочь его Марину Мнишек, которая стала женой Димитрия и русской царицей.

Сказал я дьяку и про сестру самозванца Елену, чему тот подивился, ибо ранее ничего про неё не слыхал. А ведь как она блистала при дворе воеводы Мнишека в Самборе! Сколько шляхтичей потеряли тогда свои головы от любви. И затем сыграла она важную роль в походе самозванца и помогла ему достичь трона московского.

Дьяк показал мне свои записи, которые мне надлежало переписать. Я прочел, как после смерти царя и великого князя Ивана Васильевича трон наследовал его слабоумный сын Федор Иванович. Затем, после его смерти, венец Мономаха оказался у Бориса Годунова. А после трон занял беглый монах Чудова монастыря Григорий Отрепьев, выдавший себя за сына Грозного царя Димитрия Ивановича.

И все, что касаемо самозванца, было изложено с большими ошибками и недомолвками. Про сие я честно сказал дьяку, и тот попросил меня самого написать об этом периоде в истории государства.

Назвал я сии записки «История самозванца» и начал оные с 1602 года, когда первые слухи о беглом монахе, назвавшимся царским именем, появились на Москве.

Затем я сразу перескочил в лето 1604-е от Рождества Христова, когда сам непосредственно стал участником событий. Тогда совсем молодым человеком я впервые встретил Елену, редкой красоты женщину, которая, как, оказалось, была родной сестрой самозваного царевича. Я уже стар и плоть моя давно смирилась, но до сих пор волнует меня воспоминание о той первой нашей встрече в Самборском замке.

Сколько раз потом был я свидетелем смелости сей девицы. Как помогла она самозванцу взять многие пограничные крепости без единого выстрела, ибо сами они отворили ворота перед «царевичем». Какие страсти кипели вокруг неё, и какие мужчины добивались её любви.

А ныне у дьяка в его листах нет ни слова об этой женщине. Словно и не существовала она никогда, и шло все без её участия. И потому моя история может показаться кому-то странной, и кое-кто даже может не поверить мне, но стану говорить лишь то, что видел своими глазами.

Как давно сие было. Словно и не я то был, но иной человек. Ибо, как сказал царь Соломон: «Блажен человек, который снискал мудрость, и человек, который приобрел разум, потому что это лучше приобретения серебра, и прибыли от мудрости больше, чем от золота».

***

Далее все записи даются на основании «Истории самозванца Лжедмитрия Первого и сестры его Елены».

***

Сведения о самозванце

Январь 1602 года.

По снежной дороге мчались сани, запряженные четверкой вороных. Государев дьяк Посольского приказа Василий Шишкин ехал в Москву.

Радостно было дьяку. Давно мечтал он о дороге назад к родному дому. Еще два месяца тому хотел он отправиться в путь, но не желали недруги видеть его в Белокаменной. Слишком многим перешел он дорогу, и выгодно было врагам держать Шишкина подальше от дел настоящих, касаемых судеб государства Московского.

Выслали его в Новгород, и велено было Шишкину сидеть там и носа на Москву не казать. Не было у дьяка среди больших людей доброхотов, которые могли бы его от недругов прикрыть. Роду он был незнатного и предки его больших мест не занимали. Никто из них выше подьячего с приписью не прыгал, на хлебных местах не сиживал, и потому не досталось Шишкину ни казны богатой, ни связей добрых. Однако был сей дьяк зело умен и сам продвинулся по службе, ибо и иноземные языки знал, и книги читал, и хитрости разные ведал. От того и пошел служить в Приказ посольских дел. Стал толмачом, затем подьячим, а затем и до дьяка дорос. Но Фортуна отвернулась от Шишкина.

Слишком многие стали завидовать на его удачу. Заговорили недруги, что не по чину вознёсся худородный мужичина. И стали Шишкину всяко мешать: чернили перед начальными людьми, обвиняли во мздоимстве¹, в глупости и еще много было чего. И поносные кляузы² сделали дело. Время царствования государя Федора Ивановича не стало для Шишкина хорошим временем, особливо после страшного дела в Угличе³.

Был Шишкин в те поры в подручных у думного дьяка Битяговского, что надзор за малолетним царевичем Димитрием имел по поручению великого боярина Бориса Годунова. Отрядили его из Приказа посольского в Углич. Шишкин поначалу обрадовался. Хоть и выслали из Москвы, но не куда-нибудь, а в удел царевича, наследника трона. Выдвинется дьяк при малом дворе, а там, глядишь, и Димитрий⁴ царем станет, и двор из малого в большой оборотится.

Однако через месяц, как прибыл в Углич Шишкин, царевича зарезали. Конечно, самого дьяка посольского приказа никто и ни в чем не винил. Не был он близок к угличскому двору и больших дел не делал. Но в опалу все равно попал, хотя истинные виновники убийства не только не понесли наказания, но и возвышены были.

С тех пор, хоть и был Шишкин дьяком, а поручения исполнял самые мелкие. Ни почета, ни злата не нажил и стал пить горькую. Много пропадал дьяк в государевых кабаках, заливал обиду и через то многие ссоры были у него с женой. Когда московский трон занял государь Борис Федорович, появилась у дьяка надежда. Этот умный и деятельный правитель возвышал людей не по знатности, а по разуму. Но и здесь дьяку не повезло. Не допустили его ни разу пред государевы очи, и не было у царя возможности оценить Шишкина. А женка все грызла и грызла его. Пришлось дьяку идти на поклон к большому боярину Ивану Мстиславскому. Был у него один ход в дом сего вельможи. Знал дьяк боярского дворецкого, который приходился родней жене Шишкина.

Но и здесь капризная Фортуна не повернулась к дьяку ликом. Как только был он принят большим боярином, и было ему обещано кое-что, как звезда самого Мстиславского закатилась. Боярин примкнул не к тем людям при дворе и по царскому приказу его постригли в монахи.

Вот и добрались недруги до Шишкина. Ему все припомнили. И угличское его сидение, и питие горькое, и разговоры ненужные, и слова, спьяну сказанные про порядки московские. Отослали с глаз долой с мелким поручением в Новгород. А оттуда, дабы вернуться обратно в Москву, надобно было нечто важное свершить. Занимался же Шишкин делами токмо незначительными. Вот и получалось, что надолго его услали. Просидит в Новгороде год-другой-третий и спишут его за ненадобностью, ибо нет у сего дьяка ни родни, ни злата, и государству от него прибыль небольшая…

***

И вот пришло его, Шишкина, время! И потому мчится он сейчас на Москву!

Мороз стоял крепкий, и дьяк кутался в лисью шубу. Под кафтаном у него крепкий панцирь – дороги были неспокойны. Всюду шалили разбойники и часто резали путников, коли те без большой охраны путешествовали. А откуда у Шишкина люди для охраны? Каковы его прибытки? Токмо один слуга, что был и за возницу, и за конюха, и за конвоира.

Но все равно отправился дьяк в путь. Пора было заставить Фортуну повернуться к нему лицом. Может она сама и дала ему возможность наверстать упущенное?

К самому царю Борису Федоровичу намеревался пробиться пронырливый дьяк и первым доложить про открытую им измену на великого государя.

Появился в пределах земель Речи Посполитой некий человек, назвавшийся именем царевича Димитрия Иоанновича. Дескать, не был он убит тогда злодеями в Угличе, но был спасен верными слугами и до сроку скрывал своё истинное прирождение (происхождение).

Был тот самозванец принят в замке князя Острожского. А затем и князя Вишневецкого. Слышно было, что заинтересовала особа сего человека и короля Сигизмунда Третьего…

***

Попал к дьяку опросный лист попа, которого повязали в государевом кабаке за поносные слова на царя Бориса Федоровича.

– Что сие за бумага? – спросил Шишкин у подьячего.

– Дак поп безместный Васька Шугаев набуянил во хмелю. Сие не в первый раз он за караул угодил.

– Но отчего к нам сия бумага пришла? Поношение государя не наше дело.

– Дак поп сей не прост. Он родня владыки новгородского. Вот его и спровадили к нам, – ответил подьячий.

– Но коли он родня владыке, то отчего поп сей без места обретается?

– Да владыко наказал его за пьянство. Больно поп Василий любит зелено вино. Но разбойного приказу дьяк опасается сего попа трогать и потому нам сие дело сплавил.

– Мало мне опалы царской. Еще и сие дело.

– Дак прикажи попишку отпустить, а бумаги в огонь. И всего делов!

– А чего же дьяк разбойный сего сам не сделал? – спросил Шишкин.

– Дак осторожен он. Мало ли как дело повернется. А так передал нам лист и умыл руки.

Стал Шишкин читать опросный лист со вниманием. Выходило, что не просто ругнул поп государя Бориса Федоровича, но сказал «слово и дело».

– Отпустить говоришь? – Шишкин посмотрел на подьячего. – Ты меня к нему сведи нынче. Я сам опросный лист составлю.

– Пытать станешь?

– Нет, – сказал Шишкин. – Покуда без пытки обойдемся.

И вскоре Шишкин имел в подземельях разговор с дородным попом. Никого при сем разговоре не было.

– Ты стало «слово и дело» знаешь? – спросил дьяк.

– Сболтнул спьяну, – угрюмо ответил поп.

– Дак и мне про сие расскажи. Что знаешь? Повинись.

– Ничего не знаю. Просто сболтнул. Мало ли? Чего спьяну не скажешь?

– Ты, мил друг, не понял куда попал? Не впервой тебя ловят. Про то мне известно. Но ныне ты сказал про изменное дело. И я про сие дело хочу все знать. Коли скажешь добром, прикажу отпустить. А коли нет, то все одно скажешь с пытки. Но тогда отпустить не смогу. Подьячие-то пыточные листы составят. И тогда шила в мешке не утаить.

– Да ничего я не знаю! Токмо слух один передал и все.

– И что за слух?

– Просто так скажу. Но записать ничего не дам! Одному тебе и скажу!

– Говори!

– Объявился в землях польских некий человек. И признали в нем сына государя Ивана Васильевича.

– Сына? Грозного царя? – не поверил Шишкин.

– Царевича Димитрия Ивановича.

– Дак помер он.

– И приняли того человека в замке князя Вишневецкого и слышно было, что признал его князь за истинного царевича. А Вишневецкий Рюрикова корня…

***

Шишкин понял, какая тайна попала к нему в руки, и потому быстро собрался и помчался один в санях со слугой-возницей, никого не уведомив об отлучке. Ежели доложить про то самому царю, то милости его будут к Шишкину великие. Ведь дьяку уже за сорок, а что у него есть? Домишко в Москве, да рухлядишки кое-какой на сотню рублев, да жалование государево. А ведь три дочери у дьяка скоро заневестятся. Как их замуж выдавать без приданого? Да и женка всю плешь проела дьяку, до каких пор в бедности жить будут? Не в пример иным дьякам Шишкин жену подарками радовал мало.

Жаловалась она, за что бог наказал её таким мужем? Ни кожи, ни рожи, ни серебра, ни рухлядишки стоящей.

Шишкин был худ, высок ростом, и бороденку имел редкую козлиную. Оттого и женка его не захотела с мужем ехать в Новгород. На Москве осталась. Чего говорит мне с тобою таскаться? Авось к весне и возвернешься.

Уж он возвернется! Тогда всем покажет кто таков Васька Шишкин! И женка его будет в ногах валяться и слезами умоется! Дай срок!

Царь Борис его отметит и приблизит. А с самозванцем он царю пособит. То хорошо, что объявился человечишко, коий дерзнул себя именем царевича наречь! Сие как раз дело для него – для Шишкина. Главное, дабы не обошел его никто! Первым надобно сие государю сообщить.

Но вот как попасть к царю? То дело многотрудное. Коли в приказ пойти Посольский, то его и слушать не станут. Скажут, для чего службу покинул без дозволения? И поди докажи им, чурбанам, что де по государевой надобности. А коли рассказать все, то они славу всю себе припишут, а ему Шишкину сунут рублев сто и со двора вон!

Э, нет! Так он делать не станет!

Надобно человека сыскать, что к царю его проводит. Человека не великого, но и не малого. И такой есть при особе царской. Оружничий⁵ Клешнин!

Где-то недалеко послышался удалой свист. Дьяк вздрогнул и прочитал молитву, прося бога сохранить его от разбойников. Много удалых шаек рыскало нынче по большим дорогам. Налоги и войны высасывали все из мужика, и потому пустели деревни, и все больше народу уходили в бега. Кто подавался на Дон, кто бежал за Великий Камень, а кто просто разбойничал и резал проезжих, зарабатывая себе тем на хлеб и вино…

***

Но судьба хранила Шишкина, и он благополучно до Москвы добрался. И сразу направился к дому царского приближенного Семена Клешнина.

Хоромы царского оружничего в Белом городе сразу за Неглинкой у самого Кремля. Дом большой, добротный. Подклети и клети, предназначенные для хозяйственных нужд, сложены из камня, а верхние этажи, где комнаты и горницы, были деревянными. Оно и понятно – жизнь в деревянных комнатах считалась здоровее.

Шишкин с завистью смотрел на хоромы Клешнина.

«Вон как живет царский оружничий! Не мне чета! И слуг у него много и всякой рухляди несчитано. И дочек как у меня трое. Небось, от женихов отбоя нет. Не то, что мои бесприданницы».

Дом Клешнина был огорожен высоким забором. Шишкин подошел к воротам и постучал рукоятью сабли. Залаяли псы, и отворилось воротное окошко.

– Кого бог принес? – послышался голос привратника.

– Дьяк Посольского Приказа Василий Шишкин к боярину!

– Чего? – переспросил привратник.

– Али не расслышал, старый пень? Дьяк Посольского Приказа к боярину по государеву делу!

Старик отворил калитку и впустил Шишкина.

– Коли по делу государеву, то доложу про тебя господину. Но боярин наш гневен нынче. Смотри, как бы тебе батогов не отведать, дьяк.

– Ты только доложи про меня, мил человек. А дальше моя забота.

Старик ушел и передал слова дьяка слугам.

Скоро к Шишкину вышли. Это был ключник оружничего именем Неждан.

– Заходи! Иди за мной! Боярин ждет тебя немедля!

Шишкин вошел в дом…

***

Царский оружничий, высокий средних лет мужчина, плотного сложения, с красивым лицом, обрамленным русой бородой, был верным человеком Годунова. Потому хитрый дьяк знал, как начать разговор.

– Ты назвался дьяком Посольского Приказа? – спросил он, внимательно изучая Шишкина.

Дьяк низко поклонился.

– Ты сказал государево дело? – снова спросил Клешнин дьяка.

– Знаю дело государево! – сказал дьяк и перекрестился на образа.

– Государево?

– Да, господине.

– Имя?

– Василий Шишкин!

– Отчего ко мне пожаловал? Отчего не в Приказ? – спросил оружничий.

– Я покинул свой пост тайно, господине! В Приказе меня беглым объявят и к батогам приговорят.

– И верно сделают!

– Дак коли за службу такое положено, то готов я отвечать перед государем! – сказал дьяк.

Клешнин смягчился.

– Ишь ты, каков гусь. Ладно! Говори дело!

– Я сюда примчался, как мог быстро. Один ехал без провожатых. Ни волков, ни разбойников не убоялся.

– И с чего это?

– Изменное дело на великого государя! Дело важное и страшное!

Клешнин встрепенулся.

– Не врешь? – строго спросил он.

– Не вру! – дьяк еще раз перекрестился. – Сведения имею точные. Появился на землях Речи Посполитой некий беглый из Московии. Именует себя Димитрием Иоанновичем!

Клешнин приблизился к Шишкину. Он схватил его за ворот кафтана.

– Ты что сказал, пес?!

– Изменное дело, господине. И того беглого в замке князя Вишневецкого приютили.

– Верно ли сие?

– Вот те крест! Назвался тот бродяга сыном умершего царя.

Клешнин отпустил дьяка.

– Но всем ведомо, что умер Димитрий Иванович больше десяти лет назад!

– То всем ведомо, – согласился дьяк. – Но тот бродяга сказал, что де избегнул смерти он, и вместо него был убит иной. А его верные слуги спрятали.

– И тому поверили?

– Дак коли в замке Вишневецкого того бродягу приняли с почетом? Сам посуди, господине. Князь Вишневецкий Рюрикова корня. Сын Грозного – Рюрикова корня, но старшей ветви. А стало, признал князь родство, и признал, что сей самозванец первый из ныне живущих Рюриковичей.

– Пойдем со мной в горницу, дьяк. Там все обскажешь. И коли не соврал, то быть тебе в большом почете за верность! В том слово даю.

Дьяк рухнул на колени и обхватил руками ноги Клешнина.

– Да я все сделаю, господине! Ты не сумлевайся!

– Встань! Не время сейчас по полу ползать! Дело ждет…

***

Дьяк Шишкин все поведал Клешнину. Надеялся он, что оружничий допустит его до самого царя. Но Клешнин задумал иное.

– Ты, мил друг, службу царю сослужил! То добро! Но надобно тебе еще послужить.

– Я готов.

– Ты сразу ко мне прибыл?

– Да, господине.

– Дома не был?

– Нет, господине.

– И женка твоя не видала тебя?

– Нет, господине.

– И не знает о том, что ты на Москве?

– Нет, господине.

– Добро! Скоро, дьяк, быть тебе в большом почете. Быть тебе думным дьяком при государе!

– Да я… да я готов… да я заради государя…

Шишкин бухнулся на колени и захотел облобызать руку Клешнина. Но тот властно вернул его на место.

– Тихо. Не суетись!

Дьяк сел на место. Клешин хлопнул широкой ладонью по столу и продолжил:

– Слушай далее. Тебе надобно сразу назад возвертаться.

– Назад? – удивился дьяк.

– Поедешь по следам того самозванца. И станешь одним из его людей.

– Но сие многотрудно, господине!

– Ничуть. Скажешься беглым дьяком.

– Беглым?

– Так веры тебе будет больше. Ежели самозванец измену затеял, то ему русские слуги будут надобны!

– То верно, – согласился Шишкин.

Дьяк стал понимать какие возможности открывались для него. Тайную службу править куда как выгодно. Да еще в землях иностранной державы.

– На сие деньги надобны, господине! – заявил дьяк. – И деньги немалые.

– Дам тебе поначалу тысячу золотых.

У Шишкина перехватило дух. О таком богатстве он и мечтать не мог.

– Провожать тебя станут пятьдесят казаков. До самой границы доставят. Про то, кто ты есть, никто знать не будет. Когда пересечешь рубеж литовский, будет грамота о беглом дьяке. Что де враг ты государю великому. То веры тебе при самозванце добавит.

Клешнин снял с пальца драгоценное кольцо и передал дьяку.

– Запомни сей перстень, дьяк.

– Для чего оно, господине?

– По сему кольцу узнаешь посланного от меня.

Шишкин изучил кольцо и вернул его владельцу. Не запомнить большого изумруда, вставленного в золото, было нельзя…

***

Семен Андреевич Клешнин всем в жизни был обязан Годунову. Это его, захудалого дворянского сына, приблизил к себе боярин Борис в день свадьбы своей сестры Ирины с царевичем Федором Ивановичем.

До того Клешнин долго пребывал на Москве и пробовал пристроиться на теплое место при дворе. Много слышал он дома от бати своего, как мелкие люди поднялись при царском дворе до высот.

Говорил Андрей Клешнин сыну:

– Я всю жизнь в ополчении маялся. Службу служил государю и воевал с войском его под Казанью. Увечье получил. А чего нажил с того? Имение наше почти в разор пошло.

– Бог милостив, батюшка.