Сегодня – позавчера

Пролог. Сегодня

Вот, блин, жара! Солнце нещадно палило. Прокалённый воздух маревом колыхался на месте. Ни дуновения ветерка. А тенёчка тут, на «горке», и не было никогда. Вода в канистре была тёплой и нисколько не помогала. Тут же всё выпитое выступило потом, заливало глаза, разъедая их. Одежда, горячая, пахнущая глажкой утюгом, стала жёсткой от впитанной соли пота. И снять нельзя. Так и жарься в рабочих ботинках, плотных синих рабочих штанах, в оранжевом сигнальном жилете.

Выпил третью кружку, четвёртую вылил в кепку, поболтал – прокалённый хэбэ выцветшей бейсболки не хотел впитывать воду. Да так с водой и напялил на голову.

– Ух, гля, хорошо!

– Да, на пять сек. Потом хуже будет. Ну чё, за водой сходим? – Максим жадно затягивался сигаретой.

– Ну её! С кем другим сходи. Ты же знаешь – я тягловая животина, не беговая.

– Ну, как хочешь. Я один пойду. А то опять Князь в истерику впадёт, заплюёт, если с собой кого возьму. Тады – засыпай.

Я пожал плечами. Укладка стрелочного перевода завершалась. Князев, руководитель работ, заканчивал выгрузку щебня-балласта на уложенную стрелку. Ребята из бригады, обречённо понурившись, старательно делали вид, что не понимают, что надо дальше делать, как-то по-тараканьи прятались от глаз Князева, по-детски наивно надеясь, что пронесёт. Устали. Очень устали.

И ничего удивительного. Время к семнадцати, работать будем до двадцати – двадцати одного. А начали в семь. И так уже третий месяц. Да и бригада должна быть 15–17 человек, а нас – 9. Каждый пашет за двоих. Не идёт народ в путейцы. Работа каторжная, оплата маленькая. Охранники за здоровый сон на рабочем месте больше получают. Ну кто пойдет в путейцы? Правильно – алкаши (им пить почти разрешают на рабочем месте), бездари и отчаявшиеся, типа меня. Поэтому и расшифровывают ПМС не как Путевая Механизированная Станция, а Последнее Место Ссылки. Ну нет работы в нашем городе! Да и в области нет. Вон – полбригады из других сел-райцентров. А Москва – она не резиновая. Да и там Рамшаны с Джумшудами всех выдавили. Двое из бригады – «москвачи». На заработки поехали – вернулись с тем же, с чем и уехали, только старее на пяток лет.

Я взял свою лопату, облокотился на неё, закурил.

Я, как и все остальные, ненавидел свою работу. Дело даже не в том, что она тяжёлая. Нет. Меня трудностями не напугать. Здесь из тебя выдавливают всё человеческое, гнобят, гноят, морально растаптывают и ноги вытирают. А ты терпишь. Отбрехиваешься только и всё. Уйти некуда – семья. Завод, где я проработал шесть лет, – встал, разворованный директорами и начальниками, как и остальные предприятия и хозяйства города и окрестностей.

– Заполняем шпальные ящики! – раздался надтреснутый голос. О, вот и мастер нарисовался. Голосок-то сел. Чё, укатывают сивку крутые горки? А, нет ещё. Вон опять с Морячком сцепился.

– Я только закурил!

– Не отвлекаясь от работы!

– Слушай, Богдан! Ты в армии служил?

Мастер ещё больше взъерепенился – упоминание о его неслуживости его задевали.

– При чём тут это?

– Даже в армии дают спокойно покурить.

– У нас не аамия!

– У нас турьма! – вставил реплику Дед, но шел уже с лопатой.

– Да вы специально сейчас закуу-или! Пока хопы-ы сыпали можно было укуу-ииться! Бо-осайте, я сказал!

– Или я тихо сказал? – продолжил Лёшка, бывший мастер, вспомнив, видимо, кавээновскую шутку.

– Потому что тишина должна быть в библиотеке, – это уже я вставил свои пять копеек, продолжив шутку.

– Не брошу! – это опять Морячок.

– Я тебя пъемии лишу.

– Тебя давно, наверное, не били, – вздохнул Морячок.

– Чё ты сказал?

– Показал! Пошёл ты, начальник!

Морячок бросил окурок, поднял совок и неспешно, прогулочной походкой пошел к нам – Князь нарисовался, вот Морячок и закруглил спектакль.

Грохот металла лопат о гранитный щебень заглушил все звуки. Попробовал бы кто-нибудь перекидать каждый вечер по несколько десятков кубов щебня. И диеты не нужны. Живот втягивается, горб растёт. Тут незаметно превращаешься в двуногого верблюда.

Когда я только устроился, именно этот щебень меня больше всего убивал. Совок лопаты категорически отказывался лезть в кучу щебня – надо потряхивать лопату, толкая её. Руки немели сразу. Пробовал подталкивать корпусом – к ночи синяк в паху и порванные на ширинке штаны. Нелегко это. Совок за месяц стирается о щебень наполовину длины. А люди? А люди – не заметно. Да и не нужно это никому. Сейчас уже обвыкся. Но, блин, не на этой жаре. И так дышать нечем, ещё и пыль эта кремнево-гранитная столбом стоит, окутала. Пот все глаза выел.

– Чё вы как военнопленные?!

О, Княже проявился. Скучно, видно, стало. Сейчас будет театр одного актёра. А где же зрители? Без посторонних он так не разоряется. А, вот и зрительный зал – это я через плечо оглянулся. Зам ДС, руководящий манёврами в «окно», манёвры-то закончились. Сейчас кран УКСП приведут в транспортное положение, нацепляют на него остальные подвижные единицы и алес. А вот и ШЧ. Да много шнурков – аж четверо. Местные – мастер, бригадир, путейцы горочного околотка. Какое представительное собрание. Спектакль будет фееричным и обидным.

– Чё вы еле шевелитесь? Вам эсэсовцев надо, чтобы вы, мудаки, работать начали нормально! И овчарок, да автоматы эсэсовцам! Живее! «Окно» заканчивается, а мы не пробивали ещё! Где этот долбак? Вот он ты! Где люди твои? Почему троих не хватает? Чё ты мямлишь? Какой обед? Какая вода! Сейчас я тебе дам и обед, и воду! Они же у тебя пьяные все! Ты чем тут занимаешься? Я – и стрелку ложи, и отсыпай! А ты – за людьми не можешь отследить? На хрен ты тогда нужен? Сам тогда лопату бери, раз с этим бычьём не можешь справиться. Вон они – я ж говорю – ужрались!

Все поворачиваются. Точно – два Гуся. Уже хороши. Богдан подрывается и к ним бежит, что-то орёт, руками машет. Игорь горестно кивает в ответ, кивает и идет. Он всегда согласный. Каждый день напивается под завязку этими дешёвыми «портвейнами» «Три сапога», официально именуемыми «777». А потом кивает. Хоть ты ори, хоть разорвись от визга – он кивает, но пить будет. Это он «москвач». Работал, работал, деньги обещали, обещали, да так и исчезли работодатели. Скоро сорок лет ему – ни дома, ни семьи, ни детей, но самое страшное – не будет. Лишь приобретённый алкоголизм да пустота безнадёги в глазах. Он кивает.

Женька, тоже Гусев, он другой. Отсидел по малолетке за грабёж, в армии опять склад грабанул, так по жизни и будет никчёмным. Но взрывоопасный. Идёт, набычился. Он, может быть, считает, что вообще одолжение сделал окружающим, тем, что пока работает тут. А на него орут!

– Лёнь, смотри, ща чё-то будет! – толкаю я бывшего мастера.

Тот тоже перестаёт грести щебень, ставит лопату, черенок – подмышку, опёрся так. И я так же, повиснув на лопате, закурил.

А действо меж тем развивалось. Женька уже не молчал, а яростно «дискутировал», тоже жестикулируя. И тут Дылка (прозвище мастера – на железной дороге нет дырок, а лишь отверстия, кроме того, он картавил, проглатывая «р»), совершил ошибку – встав на пути Женьки, толкнул его двумя руками в грудь. А он пьяный. Полетел назад, запнулся, упал. Но пьяный под защитой неведомых сил – упасть так на спину на путях очень опасно – одни камни да металл. Женька тут же вскочил, ужом метнулся, схватил лопату, замахнулся резко, ударил. Богдан-мастер увернулся, лопата грохнула о рельс, черенок переломился у основания, Женька опять взмахнул получившимся колом и погнал уворачивающегося Дылку по путям через «горловину» «парка» к зданию диспетчерской.

Мы ржали. От души. Истерично, зло.

Князев в это время звонил в милицию, но там его, видимо, послали «по инстанциям». Он кинулся на ДС:

– Вызывай охрану, что стоишь? А если он его убьёт?

Тот пожал плечами:

– Твои люди – ты и суетись. Убьёт – и поделом.

Ага! Получил от ворот поворот! А ты думал, авторитет для них великий? Обломись, дядя! Ты – клоун! Хотя нам же хуже. Сейчас на нас кинется. Ну вот, точно.

– Чего вылупились? Придурков не видели? Сами такие же. Засыпайте! Бригадир! Где ты, твою мать? Чего ты опять там копаешься? Рельсорез не нужен будет больше сегодня. Давай засыпай! Распустил бригаду! Как штрафники! Ходят, как в штаны наложили!

И так далее по тексту. Всё это мы уже не раз слышали. А Бугор (бригадир) и того больше. И копается с рельсорезом не потому, что тому ремонт нужен, а потому что пьян. Развезло его на жаре сильно. Вот и сидит там с Воробьём. Оба в бессознательном состоянии, видимость создают, от Князя прячась.

Но услышали. Но за лопаты не взялись. Еще бы. Пьяные-пьяные, но дело своё туго знают. Типа они «механики», им не до лопат. Доковыляли до ЖЭСки (ж. д. электостанция бензиновая), подвигали её туда-сюда. Начали дёргать за шнур. Она, конечно же, не заводилась – принялась и заглохла. Я отсюда вижу – кранчик подачи топлива-то они не открыли. Специально, конечно. Сейчас подрыгают, провозятся, мы и засыпем всё без них к этому времени.

– Чё вы за ЖЭСку схватились? Рано ещё обвариваться. Лопаты берите. Лопаты берите!

Князь схватил их за шкирки, как котят нашкодивших, дёрнул. Они поднялись, пряча глаза, поплелись к лопатам, достали сигареты.

– Прячь курево! Лопаты берите!

Они мучительно долго надевали грязные, прорванные рукавицы, долго перебирали совки – у них «персональных», как у меня, не было сроду, они же «МЕХАНИКИ!». А те, что там остались – уже не лопаты, а огрызки. Наконец, выбрали. Захрустели щебнем, загрохотали. А Князь всё это время над их головами разорялся какие он им «кары небесные» обеспечит. Как увольнять нас всех будет, как мы по миру пойдём, как мы зарплату больше «в глаза» не увидим. Старая песня. Надоевшая. До боли душевной.

– Мы не рабы, рабы не мы. Или уже рабы? – это опять у меня с языка сорвалось.

– Рабы. Мы ещё в ноги должны поклониться Князю, что уже месяц ночевать домой ходим, – ответил Лёня. – «Горку» закончим, уедем куда-нибудь в Ебуня, где и связи сотовой нет. Вот тогда! Хорошо если ночь с субботы на воскресенье дома проведёшь.

– Как в апреле?

– Под Воронежем-то цветочки были. Связь была, вода, помыться-искупаться. Вагон-столовую давали. Это потому, что шесть бригад было. А если одни поедем, с этим придурком – ни столовой, ни ноги помыть. Только и будет – давай, давай!

– Лёнь, никак к нам летит?

Правда, вот он прискакал:

– Вы соединители снимали?

Мы жмём плечами. Это забота Князя и Бугра – определять, что снимать (сгружать) с «прикрытия» (платформа, половину которой занимает металлическая будка под инструмент), а что нет.

– Эти два Гирея – не мычат, ни телятся. Так! Ты, – это он мне, – на ключи, принеси приварные соединители. Сколько надо-то?

– Четырнадцать.

Вчера укладывали точно такую же стрелку, ушло четырнадцать. Я запомнил. Я же за ними ходил вчера. Они их и вчера не сгрузили.

– Сейчас идти?

– Э-э, – Князь задумался. Блин, какой сложный вопрос! Тут столько думать надо!

– Может, после Компакта? – подсказал я.

– Да, как пробьём – иди.

– Чё сейчас не пошёл? – спросил тихо Лёня, когда Князь отошел. – Пошкерился бы где-нибудь.

Я пожал плечами. Что сказать? Ступил.

– Придурок ты в натуре, Витёк. В нашем деле что главное? Поменьше хребет поломать. Потупить. Не как ты сейчас, а чтоб поменьше повкалывать. Пусть другие вкалывают. Как вон Бугор. Видел?

– Видел.

– А ты? Всё за общее дело переживаешь? А оно твоё дело? Оно Князя дело. Если всё получилось – он грудь колесом – он сделал! Вот он – какой молодец! А обсирается всегда не он. Всегда других своим гуаном засыпает. Который день он про соединители забывает, а виноват – Бугор. А их там всего двадцать штук осталось. На завтра не хватит. Ему говорил ты вчера? Говорил. И чё? Ничё! Завтра будут «героические» метания «по недопущению срыва окна». На уши всех поставит.

Меж тем всё засыпали. Макс приволок воду. Холодную. Отпивались, отливались, пока заходил Компакт – австрийская выправочно-подбивочная машина. С рёвом и грохотом Компакт начал работу. Земля под ногами сильно и часто завибрировала. Я закурил. Лёня не курил. До ста лет, наверное, дожить хочет. Или помереть здоровым.

– А нам-то что? – продолжал Лёнька. – Много мы положим стрелок или мало, много нас народу будет или мало – зарплата не изменится. Вот и скажи, что мы сдельщики. Вот сейчас ты наряды за этих горлопанов пишешь, вот скажи – так или не так? Не закроют они больше ста пяпнадцати процентов выработки, хоть ты тресни по шву. А у нас больше двухсот пятидесяти процентов. Все наряды перерисуют. Или расценки срежут. А вот Князю будет разница. Да и начальнику будет. Объёмы-то приличные, зряплата та же, по фонду зарплаты экономия. Начальнику – премию за экономию, ему же с Князем по ордену от «железки» за заслуги, за перевыполнение плана по штуко-километрам, ещё по премии. А нам – сосите вы, ребята, сосновые шишки в Новоебуново.

– Орден Сутулого, – поддакнул Дед, – с закруткой на спине.

Появился мастер. Живой. И даже не побитый, тварь! Один пришёл.

– А Женька где? – это Бугор.

– Менты забрали. Он и с ними подрался. Дубинками его откиздели.

– Ну, ты и сука, начальник!

– Кто сказал?

– Да все! Чё, всех сдашь? Сдавай! Давай! Щас звони! – Бугор вскочил, рванул на груди «желтуху» (сигнальный жилет), петухом пошёл на мастера.

– Хорош, Бугор, – это я уже встреваю, – охолони!

– Шёл бы ты, мастерок, к остальным ублюдкам, в смысле начальникам. Тебе с ними привычнее. Да и нам спокойнее, – это Морячок.

– И вонять перестанет, – это Дед.

Мастер, «сделав обиженного», отошёл, но к Князю не пошел, присел в сторонке, закурил.

– Вот уроды!

– Да Женёк и сам виноват, – сказал Игорь, – я ему говорил – тебе хорош, по тебе охереть, как видно. Да и пить он не умеет. Псих.

– Ты умеешь? – спросил я его. Люблю Игоря подколоть. – Клоун.

– Да достал ты. «Клоун, клоун». Зато не псих. Выпил – не отсвечивай. А этого постоянно на приключения тянет. И Максимку нашего за собой тащит.

Хороший он мужик, Игорь. Но потерялся он где-то по жизни. Заблукал. Потому и беспутный. Попал в замкнутый круг без надежды выбраться. Да и я тоже в ж… в ентом самом месте, но я не пью. Совсем. Потому пока и сохранил и жену, и сына. А запью – с горя да с безнадёги – стану ну точно Игорем. Себя вероятного в нём вижу.

Максимка – иной вариант. Он не стал взрослеть. В двадцать пять он сохранил разум подростка. Чисто дитё. Тоже своеобразная защитная реакция психики – нежелание воспринимать мир всерьёз. Тоже сильно пьёт. Но больше – просто за компанию. Не может отказать. Возможно, считает, что это круто. Дитё есть дитё. Этого принять я не могу. Какая-то страусиная позиция – спрятаться.

Одни прячутся в опьянении, этот – в детстве.

Компакт закончил работу. Князь поднялся в машину – маршрутный лист бригаде подписывать, Дылка схватил шаблон. Я подошел к домкрату, проверил его. На домкрате легче. Не то чтобы Лёнькины слова дошли до меня, просто эта жара меня доконала. Пусть подбойками другие поработают. Они же решили опять поиграть в тупых – ничего не знаю, ничего не слышу, не вижу, ничего никому не скажу. Князь рявкнет – пойдут. А домкраты заняты – Лёнька за второй вцепился.

– Пробиваем флюгарочные брусья! – Княже проявился. Мастер уже уровень выставляет. Потащил и я двухпудовый домкрат.

– Принёс соединители? – похоже, это он мне.

– Нет ещё.

– Ну так неси. Домкрат вон Дед возьмёт.

Он поднял рацию:

– Горка?

– Да, горка, слушаю, – прошипела рация.

– Докладывает руководитель работ Князев. Работы по замене стрелочного перевода №… закончены. Ограждения сняты. Можно распускать.

– Поняла… ш… п… – Дальнейшего шипения я не слышал – всегда плохо воспринимал речь через рацию или громкоговорители, не разбирал.