Глава первая

А осень в этом году выдалась, действительно, золотая. Дни стояли солнечные, теплые, тихие. По ночам, правда, холодало, все-таки конец октября. Но заморозков еще не было. Клен за окном, старый, с корой, изборожденной глубокими морщинами, медленно ронял яркожелтые листья. Падая, они плавно кружились в воздухе, а потом, поворочавшись немного, чтобы улечься поудобнее, затихали на пожухлой траве.

Клен рос на полянке, что протянулась вдоль одной стороны этой короткой, тупиковой улочки, покрытой потрескавшимся, уже не первой молодости, асфальтом. А на противоположной стороне стояли всего два дома, задами они смотрели прямо в лес. Живя здесь, в Рэндолфе, одном из зеленых пригородов Бостона, Городецкий все не переставал умиляться трепетному чувству близости к природе. В «той» жизни типичный горожанин, коренной москвич, решившись на эмиграцию семнадцать лет назад, он поначалу попал в Нью-Йорк, не менее шумный и грязный, чем Москва. Математик с кандидатской степенью, Городецкий устроился там после долгих мытарств на работу простым программистом. А через несколько лет перешел уже с повышением в другую компанию, в Бостоне, стал прилично зарабатывать и обзавелся этим вот домиком.

Как же быстро канули семнадцать лет… Все силы и время были посвящены одной цели – преодолеть трудности, утвердить себя в новом, неведомом мире. Каждый раз думалось: вот еще одна преграда, а за ней наступит, наконец, настоящая жизнь. Но за взятой преградой объявлялись другие. И не успел оглянуться, как уже шестьдесят пять, уже три месяца на пенсии. Городецкому вспомнилось вычитанное где-то, кажется, у Солженицына, описание голодных зэков в лагере. Получив пайку, одни, жадно давясь, мгновенно проглатывали ее – обычно такие быстро «доходили». А другие, опытные, медленно жевали каждый кусочек, мяли его языком, подсасывали щеками, долго перекатывали во рту, стараясь сполна насладиться и вкусом, и запахом. Вот так бы человеку относиться к отпущенной жизни, просыпаясь каждое утро с убеждением, что наступивший день и есть самый главный, неторопливо и мудро впитывая его в себя минута за минутой, наслаждаясь и полуденным полетом шмеля к раскрытому зеву цветка, и вспышкой вечерней зарницы вполнеба, и женским шепотом на ночной подушке. Вот так бы… А он все куда-то спешил. И самая лучшая пора жизни, оказывается, давно позади.

Невысокий, худощавый, с седым ежиком на голове, в одних трусах (он только что проснулся), Городецкий вздохнул, почесал волосатую грудь. Но не в его характере было долго предаваться грусти, все равно от нее никакого проку. Да, если честно, и ныть-то грех. Здоров, для своих шестидесяти пяти достаточно бодр, есть пенсия, есть этот маленький домик. Вот и научись радоваться каждому дню. Жизнь, она продолжается…

Отойдя от залитого солнечным светом окна, Городецкий поприседал немного, помахал руками – это означало у него утреннюю зарядку. Потом босиком проследовал на кухню. Он считал, что ходьба босиком полезна, так как предупреждает простуду. Пол в домике всегда был безукоризненно чистым. Городецкий принадлежал к той редкой породе холостяков, жилье которых пусть и не отмечено женским уютом, но зато поражает стерильной чистотой и порядком.

На кухне, возле пустой кормушки его уже ждал котенок. Шерстка на голове, спине и боках котенка была черной с серыми подпалинами, а на груди, брюшке и кончиках лапок – белоснежной. Котенок сидел, не шевелясь. Глаза, не мигая, с обидой смотрели на Городецкого.

– Сейчас, сейчас, Лука, – заторопился тот. – Тебе завтракать пора, а негодный хозяин заспался…

Городецкий достал из холодильника большую консервную банку с кошачьей мордой на этикетке. Переложить консервы в кормушку было не так-то просто. Приходилось все время отпихивать котенка, который, норовя выхватить кусочек, крутился возле кормушки и сладострастно мяукал.

Имя для него Городецкий взял из своего далекого московского детства. Там, в шумной коммунальной квартире, где они с мамой занимали одну комнату, жила в длинном коридоре «ничья» кошка по имени Лукерья. Поначалу Городецкий так и назвал котенка. Но потом, обнаружив, что явно ошибся, переделал Лукерью в Луку…

Котенок припал, наконец, к кормушке. Сидя на корточках, Городецкий погладил мягкую, вылизанную до блеска шерстку.

Котенок был приблудный. Он стал для Городецкого любовью с первого взгляда. Как-то, месяца полтора назад, открыв дверь на крыльцо, Городецкий обнаружил там это маленькое, жалобно мяукающее существо. К шерстке прилипла лесная паутина, на хвосте торчал большой репей. Видимо, удрав от хозяев, котенок долго блуждал по лесу. На всякий случай Городецкий наведался тогда к соседнему дому. Возившийся во дворе верзила с длинным бугристым шрамом поперек правой щеки подошел к калитке, смерил Городецкого с котенком на руках подозрительным взглядом, буркнул, что они никаких животных не держат. И калитка захлопнулась. Довольный Городецкий понес котенка к себе.

Раньше этот большой, дорогой дом – не чета домику Городецкого – принадлежал приветливой пожилой паре. Но полгода назад, выйдя на пенсию, те перебрались во Флориду, а дом продали. С новыми соседями Городецкому познакомиться еще не довелось, они оказались какими-то нелюдимыми. После покупки весь участок вокруг их дома был сразу же обнесен высоким глухим забором. Роскошная машина соседей, большой черный «кадиллак», тянула так тысяч на сорок – никакого сравнения с дешевеньким «эскортом» Городецкого.

На днях, проходя со своим дружком Ваней Белкиным мимо соседского дома, Городецкий увидел «кадиллак», выезжавший из ворот. За рулем был тот самый верзила, а сзади – пара, он и она. Ближе к Городецкому, у открытого бокового окна сидел мужчина. Несмотря на теплую погоду, он был в плаще с поднятым воротником. Из-под шляпы с обвисшими полями выбивались густые, давно не стриженные волосы цвета соли с перцем. Такого же цвета были широкие усы. Городецкий, как и положено воспитанному человеку, поздоровался с соседом. Тот скользнул по Городецкому пустым взглядом; нажав кнопку на подлокотнике, поднял боковое дымчатое стекло. «Кадиллак» укатил.

Ваня Белкин, наблюдавший эту сценку, присвистнул.

– Ну, и жлобы достались тебе в соседи!

Помнится, потом, сидя на кухне у Городецкого и выпивая по маленькой, они даже поспорили. Ваня, как всегда, сделав из единичного случая широкие обобщения, обличал американцев в черствости и бездуховности. Городецкий, напротив, в смысле внешней культуры ставил их намного выше среднестатистического «совка».

– Ах, учтивые американцы обязательно спрашивают при встрече, как ты поживаешь, – кипятился Ваня. – И не вздумай по наивности рассказывать. Им, зацикленным только на себя, это абсолютно неинтересно!

Размахивая пустой рюмкой, зажатой в могучем кулаке, Ваня тогда разгорячился. А Городецкий лишь посмеивался в ответ. В былые московские времена он и сам предпочитал такую вот манеру безоглядного выяснения правды-матки. Но, пожив в Америке, научился обсуждать сложные вопросы, избегая категорических ноток, а в случае, если собеседника убедить не удается, миролюбиво уводить разговор в сторону. Ведь это – тоже признак внешней культуры. Ване, пожалуй, было до этого еще далеко. Что не мешало Городецкому с искренней дружбой относиться к Ване.

Как и Городецкий, тот эмигрировал в «застойные», брежневские годы. Но не из Москвы – из Одессы. Они познакомились здесь, в Рэндолфе. Как-то в местном супермаркете Городецкий услышал за спиной русскую речь. Повернувшись, увидел маленькую, хрупкую женщину и двух крепких мужиков, пожилого и молодого. Женщина распоряжалась, а мужики послушно ходили по рядам, отыскивая то, что следовало купить. Городецкий подошел, сказал по-русски: «Здравствуйте». Те сразу заулыбались в ответ. Это и был Ваня со своим семейством – женой Ритой и сыном Павликом.

Городецкий как-то удивительно быстро сдружился с ними. Когда минувшей весной он простыл и расхворался, Рита готовила для него особые, целебные бульоны, а Ваня приносил эти бульоны, ходил за лекарствами в аптеку. Милые люди… Ваня был на девять лет моложе Городецкого, пенсия еще не скоро. Английский неважный, да и специальности, считай, никакой – окончил когда-то институт физкультуры, работал в одесском «Буревестнике» тренером по борьбе. В новой стране, трезво взвесив свои возможности, Ваня подался в таксисты. Рита тоже подрабатывала – давала уроки фортепианной игры. Скромно, но перебивались, на вэлфере этом и дня не сидели. А после того, как Павлик закончил колледж и сам стал зарабатывать, почувствовали себя почти богачами. Сегодня Ваня вкалывал – гонял где-то там по Бостону свое такси.

Накормив котенка, Городецкий принял душ и приступил к ответственной процедуре – приготовлению утреннего кофе по собственному рецепту. Размолол кофейные зерна, порошок высыпал в большую стеклянную чашку, залил холодной водой. Добавил туда чайную ложку сахара и пару тоненьких ломтиков лимона. Поставил чашку в микроволновую печку. Через минуту вынул чашку, перемешал ложкой содержимое и поставил обратно. Теперь следовало быть начеку. Когда коричневая пена, грозно вспучиваясь, устремилась к краю чашки, Городецкий нажал на кнопку, выключил микроволновку. Кофе готов, пусть отстоится.

И тут зазвонил телефон. Это был Ваня – легок на помине.

– Ефимыч, уже начало десятого – ты встал, надеюсь?.. А я с шести за баранкой. Из забегаловки звоню, заскочил на минутку кофе хлебнуть… Только ему далеко, конечно, до твоего кофе… Слушай, я тебе почему звоню – тут в центре, в даунтауне ихнем, что-то серьезное случилось. Знаешь остановку сабвея на углу Парк стрит и Тремонт стрит?.. Десять минут назад я хотел отсюда проехать к Южному вокзалу, с утра там пассажиров всегда навалом, которые с пригородных поездов… Но обе улицы – и Тремонт, и Парк – перекрыты, полно машин «Скорой помощи», полицейских машин. Ты пошуруй по телевизору – может, что-то об этом уже есть в новостях. А я тебе позднее перезвоню…

Городецкий включил телевизор, нашел канал, по которому в течение дня регулярно передавали местные новости. Показывали какой-то дурацкий телесериал для домохозяек. На экране герои сериала упражнялись в примитивном остроумии, а за экраном периодически раздавался бодрый хохот, чтобы тупоумный зритель знал, когда ему должно быть смешно. «Все-таки, критикуя американцев, Ваня иногда прав, – подумал Городецкий. – Действительно, передача для идиотов».

Вдруг хохот оборвался, экран на мгновение погас; потом на нем появился телеведущий, знакомый Городецкому по вечерней программе новостей. Но в отличие от вечерней программы его лицо сейчас было без грима и, наверное, поэтому выглядело бледным, постаревшим.

– Мы вынуждены прервать на минуту демонстрацию телесериала, – торопливо заговорил тот. – Только что получено сообщение о массовом отравлении пассажиров сабвея неизвестным газом. Это случилось двадцать минут назад одновременно во всех шести вагонах поезда на подходе к станции «Парк стрит». По словам потерпевших, в воздухе внезапно появился сладковатый запах. От него перехватывало дыхание, начинались рвота, судороги, у некоторых наступила потеря зрения. По предварительным данным, многие пассажиры найдены в вагонах в бессознательном состоянии. Есть погибшие. Сейчас на станции «Парк стрит» работают спасательные бригады; ФБР приступило к расследованию. Наша телевизионная группа – на пути к месту трагедии. Всю новую информацию мы будем сообщать вам немедленно по ее поступлении…

И на экране опять забегали герои дурацкого телесериала. Городецкий покачал головой. Да, в этом сумасшедшем мире не соскучишься. Уже который раз города Америки сотрясаются от террористических актов с массовыми жертвами. Теперь, видать, пришла очередь Бостона.

Что-то мягкое и теплое потерлось о босую ногу Городецкого. Это был Лука. Поев, он никогда не забывал поблагодарить. Славное существо. А кофе, конечно, давно остыл, придется разогревать…