или, как создавался первый «постмодернистский» роман.
А из-за чего весь скандал? В ответ на подборку писем Гоголя («Выбранные места из переписки с друзьями») Белинский написал свое второе нецензурное послание и стал распространять его среди единомышленников (первым посланием была цензурная рецензия в «Современнике», на которую Гоголь ответил личным письмом). Те – дальше. Из-за этого «те – дальше» сел Достоевский – и пошло-поехало. За калейдоскопом практического «пошло-поехало» довольно быстро забылась суть примечательного теоретического спора. Тем более, сегодня, когда книги читаются «брифли» трудно понять, кто был прав-неправ и почему. Хотя достаточно, собственно, обратиться к первоисточникам. Но письмо Белинского можно прочитать за 10 минут, переписку Гоголя с друзьями – часа за 4. В те времена, когда роман был развлечением на несколько вечеров, некоторое преимущество имел Гоголь, в наше время у него чисто хронометрически не осталось шансов. У читателей письма Белинского (они и сегодня есть, ибо 10 минут...) складывается стойкое ощущение, что критик высказывается по сути того, что присутствует у Гоголя.
Однако читать переписку уже с начала 20 в. можно было как прообраз прото-постмодернистского романа.
Но прежде договоримся вот о чем – не рассуждать о России. Не быть судьей в споре двух современников, о том, чем была Россия их времени. Оба они знали это плохо, нынешнее же образование и вовсе основано на подборке разнородных клише. Среди которых, увы, и переписка Гоголя с Белинским. Попробую рассказать, какие обвинения выдвигал Белинский, и что на самом деле было написано у Гоголя.
Шаг 1.
Между крайне многословным излиянием от «я любил вас со всей страстью...» и «...возненавидел вас...» содержатся некоторые конкретные обличения.
«Я думаю, это от того, что Вы глубоко знаете Россию только как художник, а не как мыслящий человек, роль которого Вы так неудачно приняли на себя в своей фантастической книге. И это не потому, чтоб Вы не были мыслящим человеком, а потому, что Вы столько уже лет привыкли смотреть на Россию из Вашего прекрасного далёка, а ведь известно, что ничего нет легче, как издалека видеть предметы такими, какими нам хочется их видеть».
Штука в том, что Гоголь никогда и не говорил, что он знает Россию. В его книге читаем прямо (в письмах разным адресатам):
«И меня же упрекают в плохом знанье России! Как будто непременно силой Святого Духа должен узнать я все, что ни делается во всех углах ее, – без наученья научиться! Но какими путями могу научиться я, писатель, осужденный уже самим званьем писателя на сидячую, затворническую жизнь, и притом еще больной и притом еще принужденный жить вдали от России, какими путями могу я научиться? Меня же не научат этому литераторы и журналисты, которые сами затворники и люди кабинетные. У писателя только и есть один учитель – сами читатели. А читатели отказались поучить меня».
«Велико незнанье России посреди России. Все живет в иностранных журналах и газетах, а не в земле своей. Город не знает города, человек человека...»
«Вы понадеялись на то, что я знаю Россию, как пять моих пальцев; а я в ней ровно не знаю ничего. Если я и знал кое-что, то и это со времени моего отъезда уже изменилось».
А знал ли Россию Белинский? Рожденный в Финляндии, детство он провел в уездном Чембаре Пензенской губернии (семья Белинского переехала туда в 1816 году, одновременно с назначением в Пензу губернатором Сперанского, в 1824 город посетил Александр I). Потом Москва, потом заграница. Письмо Белинского написано в Зальцбрунне. Они оба заграницей, оба лечатся. Оба не знают России, только Гоголь этого и не скрывает.
Шаг 2.
Следующая цитата Белинского непременно воспроизводится всеми «брифли»: «Вы не заметили, что Россия видит своё спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиетизме, а в успехах цивилизации, просвещения, гуманности. Ей нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и навозе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а со здравым смыслом и справедливостью, и строгое, по возможности, их выполнение».
Создается впечатление, что Гоголь призывает к мистицизму, аскетизму, пиетизму, проповеди и молитве и противится цивилизации, просвещению и гуманности. Скажу сразу, что ни «мистицизм», ни «аскетизм», ни «пиетизм» не встречаются в книге Гоголя ни разу. («Цивилизация» и «гуманизм» тоже.) Посмотрим, что он пишет о проповеди и молитве.
Гоголь, несколько ранее, «варвару-помещику»:
«Что же до проповеди, которую ты полагаешь нужною, то на это я тебе скажу вот что: я скорей того мнения, что священнику, не вполне наставленному в своем деле и не ознакомленному с людьми, его окружающими, лучше вовсе не произносить проповеди. Подумал ли ты о том, какое трудное дело сказать умную проповедь и особенно мужикам? Нет, лучше немного потерпи, по крайней мере до тех пор, пока и священник побольше осмотрится, да и ты также. А до того времени посоветую тебе то, что одному уже посоветовал и что, кажется, ему пошло уже впрок. Возьми святых отцов и особенно Златоуста, говорю потому Златоуста, что Златоуст, имея дело с народом-невежею, принявшим только наружное христианство, но в сердцах остававшимся грубыми язычниками, старался быть особенно доступным к понятиям человека простого и грубого и говорит таким живым языком о предметах нужных и даже очень высоких, что целиком можно обратить места из проповедей его к нашему мужику, и он поймет. Возьми Златоуста и читай его вместе с твоим священником, и притом с карандашом в руке, чтобы отмечать тут же все такие места, а таких мест у Златоуста десятками во всей проповеди. И эти самые места пусть он скажет народу; не нужно, чтобы они были длинны: страничка или даже полстранички; чем меньше, тем лучше... Увидишь, что это будет действительнее, нежели его собственная проповедь. Народу нужно мало говорить, но метко, – не то он может привыкнуть к проповеди так же, как привыкнул к ней высший круг, который ездит слушать знаменитых европейских проповедников таким же самым образом, как едет в оперу или в спектакль. У К** священник не говорит никакой проповеди, но, зная насквозь всех мужиков, поджидает только исповеди».
А вот еще о проповеди и молитве:
«Еще не ясно и не совсем открылась страшная истина нынешнего века, что теперь все грешат до единого, но грешат не прямо, а косвенно. Этого еще не услышал хорошо и сам проповедник; оттого и проповедь его роняется на воздух, и люди глухи к словам его. Сказать: "Не крадьте, не роскошничайте, на берите взяток, молитесь и давайте милостыню неимущим" – теперь ничто и ничего не сделает. Кроме того, что всякий скажет: "Да ведь это уже известно", – но еще оправдается перед самим собой и найдет себя чуть не святым. Он скажет: "Красть я не краду: положи передо мной часы, червонцы, какую хочешь вещь – я ее не трону... молиться я молюсь, вот и теперь стою в церкви, крещусь и бью поклоны; помогать – помогаю: ни один нищий не уходит от меня без медного гроша...". Словом, он увидит себя не только правым после такой проповеди, но еще возгордится своей безгрешностью!»
Вообще, исключая предисловие, где Гоголь просит помолиться о нем самом, призыв молиться есть только в одном-единственном письме №24.
Шаг 3.
Белинский:
«Самые живые, современные национальные вопросы в России теперь: уничтожение крепостного права, отменение телесного наказания, введение по возможности строгого выполнения хотя бы тех законов, которые уже есть... И в это-то время великий писатель, который своими дивно-художественными, глубоко-истинными творениями так могущественно содействовал самосознанию России, давши ей возможность взглянуть на себя самое, как будто в зеркале, — является с книгою, в которой во имя Христа и церкви учит варвара-помещика наживать от крестьян больше денег, ругая их неумытыми рылами!.. если бы Вы действительно преисполнились истиною Христова, а не дьяволова ученья, — совсем не то написали бы Вы Вашему адепту из помещиков. Вы написали бы ему, что так как его крестьяне — его братья во Христе, а как брат не может быть рабом своего брата, то он и должен или дать им свободу, или хоть по крайней мере пользоваться их трудами как можно льготнее для них, сознавая себя, в глубине своей совести, в ложном в отношении к ним положении».
Гоголь, тому адепту из помещиков:
«Разбогатеешь ты как Крез, в противность тем подслеповатым людям, которые думают, будто выгоды помещика идут врознь с выгодами мужиков. Ты им докажешь делом, а не словами, что они врут и что если только помещик взглянул глазом христианина на свою обязанность, то не только он может укрепить старые связи, о которых толкуют, будто они исчезнули навеки, но связать их новыми, еще сильнейшими связями – связями во Христе, которых уже ничего не может быть сильнее... Что ни говори, но поставить 800 подданных, которые все, как один, и могут быть примером всем окружающим своей истинно примерною жизнью, – это дело не бездельное и служба истинно законная и великая».
Каковы же методы, предлагаемые Гоголем помещику, дабы разбогатеть вместе с крестьянами?
«Возьмись за дело помещика, как следует за него взяться в настоящем и законном смысле... скажи им, что заставляешь их трудиться и работать вовсе не потому, чтобы нужны были тебе деньги на твои удовольствия, и в доказательство тут же сожги ты перед ними ассигнации, чтобы они видели действительно, что деньги тебе нуль, но что потому ты заставляешь их трудиться, что Богом повелено человеку трудом и потом снискивать себе хлеб, и прочти им тут же это в Святом Писании... Во всех упреках и выговорах, которые станешь делать уличенному в воровстве, лености или пьянстве, ставь его перед лицом Бога, а не перед своим лицом; покажи ему, чем он грешит против Бога, а не против тебя. И не упрекай его одного, но призови его бабу, его семью, собери соседей... Собери силу влиянья, а с нею и ответственность на головы примерных хозяев и лучших мужиков... Негодяям же и пьяницам повели, чтобы они оказывали им такое же уваженье, как бы старосте, приказчику, попу или даже самому тебе; чтобы, еще завидевши издали примерного мужика и хозяина, летели бы шапки с головы у всех мужиков и все бы ему давало дорогу; а который посмел бы оказать ему какое-нибудь неуваженье или не послушаться умных слов его, то распеки тут же при всех; скажи ему: "Ах ты невымытое рыло! Сам весь зажил в саже, так что и глаз не видать, да еще не хочешь оказать и чести честному! Поклонись же ему в ноги и попроси, чтобы навел тебя на разум; не наведет на разум – собакой пропадешь".
Несколько идеалистично? Пожалуй. Но совсем иное впечатление о советах Гоголя складывается из комментариев Белинского.
«А выражение: ах ты, неумытое рыло! Да у какого Ноздрёва, какого Собакевича подслушали Вы его, чтобы передать миру как великое открытие в пользу и назидание русских мужиков, которые, и без того, потому и не умываются, что, поверив своим барам, сами себя не считают за людей?»
Но, совершенно очевидно, что Гоголь имеет в виду других типов: «знаешь, да и они знают, что, заленившись, мужик на все способен – сделается и вор и пьяница, погубит свою душу...»
Пойдем дальше. Гоголь:
«Припомни отношения прежних помещиков-хозяинов к своим мужикам: будь патриархом, сам начинателем всего и передовым, во всех делах. Заведи, чтобы при начале всякого общего дела, как-то: посева, покосов и уборки хлеба – был пир на всю деревню, чтобы в эти дни был общий стол для всех мужиков на твоем дворе, как бы в день самого Светлого Воскресенья, и обедал бы ты сам вместе с ними, и вместе с ними вышел бы на работу, и в работе был бы передовым, подстрекая всех работать молодцами, похваливая тут же удальца и укоряя тут же ленивца. Когда же наступит осень и кончатся полевые работы, воспразднуй таким же образом и еще большим пиршеством окончание работ, в сопровожденье торжественного и благодарственного молебна... И, где ни появляйся, появляйся так, чтобы от твоего прихода глядело все живей и веселей, изворачиваясь молодцом и щеголем в работе... Возьми сам в руки топор или косу...»
Задолго до толстовского Лёвина.
Вообще, Гоголь нигде не обсуждает крепостное право, он обсуждает вопросы управления.
Белинский:
«А Ваше понятие о национальном русском суде и расправе, идеал которого нашли Вы в словах глупой бабы в повести Пушкина, и по разуму которого должно пороть и правого и виноватого?»
Ни в контексте Пушкина, ни во всей книге Гоголя о порке нет ни единого слова. У Гоголя так:
«Мы только спорим из-за того, кто прав, кто виноват; а если разобрать каждое из дел наших, придешь к тому же знаменателю, то есть – оба виноваты. И видишь, что весьма здраво поступила комендантша в повести Пушкина "Капитанская дочка", которая, пославши поручика рассудить городового солдата с бабой, подравшихся в бане за деревянную шайку, снабдила его такой инструкцией: "Разбери, кто прав, кто виноват, да обоих и накажи"».
Гоголь, в коротком письме «Сельский суд и расправа»:
«Никак не пренебрегайте расправой и судом. Не поручайте этого дела управителю и никому в деревне: эта часть важнее самого хозяйства. Судите сами. Этим одним вы укрепите разорванную связь помещика с крестьянами. Суд – Божье дело, и я не знаю, что может быть этого выше. Недаром так чествуется в народе тот, кто умеет произносить правый суд. К вам повалит не только ваша деревня, но и все окружные мужики из других селений, как только узнают, что вы умеете давать расправу. Не пренебрегайте никем из приходящих и судите всех, хотя бы даже в незначительной ссоре или драке».
Слово «расправа» нам может показаться жестоким. Но вот определение этого слова из энциклопедии: «В Российской империи в 1775 – 96 название суда для государственных крестьян, однодворцев. Нижние расправы (в уездах) решали мелкие уголовные и гражданские дела, в Верхних расправах (в губерниях) эти решения обжаловались. В 1838 – 58 в управлении государственным имуществом для государственных крестьян существовали Сельские (по мелким гражданским делам и проступкам) и Волостные (для обжалования их решений) расправы».
Белинский:
«Да это и так у нас делается вчастую, хотя чаще всего порют только правого, если ему нечем откупиться от преступления — быть без вины виноватым! И такая-то книга могла быть результатом трудного внутреннего процесса, высокого духовного просветления!.. Или Вы больны, и Вам надо спешить лечиться; или — не смею досказать моей мысли…»
Опять «порка». Тут задумаешься, кто же болен – и чем? Не смею досказать мысли... Это сильно отличается от того, что он критикует у Гоголя:
«Один суд должен быть человеческий. На нем оправдайте правого и осудите виноватого. Старайтесь, чтоб это было при свидетелях, чтобы тут стояли и другие мужики, чтобы все видели ясно как день, чем один прав и чем другой виноват. Другой же суд сделайте Божеский. И на нем осудите и правого и виноватого. Выведите ясно первому, как он сам был тому виной, что другой его обидел, а второму – как он вдвойне виноват и пред Богом, и пред людьми; одного укорите, зачем не простил своему брату, как повелел Христос, а другого попрекните, зачем он обидел Самого Христа в своем брате; а обоим вместе дайте выговор за то, что не примирились сами собой и пришли на суд...»
Белинский:
«Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов — что Вы делаете?..
Гоголь (у Белинского в коротком письме «порка» и «кнут» встречаются 6 раз, у Гоголя в большой книге ни разу):
«Мужика не бей... Но умей пронять его хорошенько словом... Ругни его при всем народе, но так, чтобы тут же обсмеял его весь народ; это будет для него в несколько раз полезней всяких подзатыльников и зуботычин. Держи у себя в запасе все синонимы молодца для того, кого нужно подстрекнуть, и все синонимы бабы для того, кого нужно попрекнуть, чтобы слышала вся деревня, что лентяй и пьяница есть баба и дрянь. Выкопай слово еще похуже, словом – назови всем, чем только не хочет быть русский человек».
Шаг 4.
Белинский:
«Взгляните себе под ноги: ведь Вы стоите над бездною… Что Вы подобное учение опираете на православную церковь — это я ещё понимаю: она всегда была опорою кнута и угодницей деспотизма; но Христа-то зачем Вы примешали тут? Что Вы нашли общего между Ним и какою-нибудь, а тем более православною, церковью? Он первый возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичеством запечатлел, утвердил истину Своего учения».
Белинский заблуждался. «Свободу, равенство и братство» утвердил Робеспьер, замучив множество людей и, в конце концов, себя самого.
«...неужели Вы искренно, от души, пропели гимн гнусному русскому духовенству... неужели же и в самом деле Вы не знаете, что наше духовенство находится во всеобщем презрении у русского общества и русского народа?»
Гоголь:
«Выбрось даже из головы, чтобы мог отыскаться священник, вполне отвечающий твоему идеалу. Никакая семинария и никакая школа не может так воспитать священника. В семинарии он получает только начальное основание своего воспитания, образуется же вполне в деле жизни. Будь сам ему напутником, ты же понял так хорошо обязанности сельского священника. Если священник дурен, то этому почти всегда виноваты сами помещики. Они наместо того, чтобы пригреть его у себя в доме как родного, поселить в нем желание беседы лучшей, которая могла бы его чему-нибудь поучить, бросят его среди мужиков, молодого и неопытного, когда он еще и не знает, что такое мужик, поставят его в такое положение, что он еще должен потворствовать и угождать им, наместо того, чтобы уже с самого начала иметь над ними некоторую власть, и после этого вопиют, что у них священники дурные, что они приобрели мужицкие ухватки и ничем не отличаются от простых мужиков... Заведи, чтобы священник обедал с тобою всякий день. Читай с ним вместе духовные книги: тебя же это чтение теперь занимает и питает более всего. А самое главное, – бери с собой священника повсюду, где ни бываешь на работах... Сделай так, чтобы он не нуждался в дому своем».
Шаг 5.
Белинский:
«Вспомнил я ещё, что в Вашей книге Вы утверждаете как великую и неоспоримую истину, будто простому народу грамота не только не полезна, но положительно вредна».
Гоголь:
«Учить мужика грамоте затем, чтобы доставить ему возможность читать пустые книжонки, которые издают для народа европейские человеколюбцы, есть действительно вздор... Если в ком истинно уже зародится охота к грамоте... тогда другое дело. Воспитай его как сына и на него одного употреби все, что употребил бы ты на всю школу».
Белинский:
«Вы... впали в противоречия, отстаивали, например, Пушкина, литературу и театр, которые, с Вашей точки зрения, если б только Вы имели добросовестность быть последовательным, нисколько не могут служить к спасению души, но много могут служить к её погибели».
То есть Белинскому не нравится, что обскурант недостаточно мракобесен, не выступая против Пушкина, литературы и театра.
Гоголь в письме №14 «О театре...»
«...ваши нападенья на театр односторонни и несправедливы. Вы подкрепляете себя тем, что некоторые вам известные духовные лица восстают против театра; но они правы, а вы не правы. Разберите лучше, точно ли они восстают против театра или только противу того вида, в котором он нам теперь является... Наш Димитрий Ростовский, справедливо поставляемый в ряд святых отцов Церкви, слагал у нас пьесы для представления в лицах. Стало быть, не театр виноват... Театр ничуть не безделица и вовсе не пустая вещь... Это такая кафедра, с которой можно много сказать миру добра. Отделите только собственно называемый высший театр от всяких балетных скаканий, водевилей, мелодрам и тех мишурно-великолепных зрелищ для глаз, угождающих разврату вкуса или разврату сердца, и тогда посмотрите на театр. Театр, на котором представляются высокая трагедия и комедии, должен быть в совершенной независимости от всего. Странно и соединить Шекспира с плясуньями или с плясунами в лайковых штанах. Что за сближение? Ноги – ногами, а голова – головой. В некоторых местах Европы это поняли: театр высших драматических представлений там отделен и пользуется один поддержкой правительств...»
Пушкина Гоголь упоминает в своей книге 80 раз.
«Я не могу даже понять, как могло прийти в ум критику печатно, в виду всех, возводить на Пушкина такое обвиненье, что сочинения его служат к развращению света, тогда как самой цензуре предписано, в случае если бы смысл какого сочинения не был вполне ясен, толковать его в прямую и выгодную для автора сторону, а не в кривую и вредящую ему».
«Пушкин дан был миру на то, чтобы доказать собою, что такое сам поэт, и ничего больше, – что такое поэт, взятый не под влиянием какого-нибудь времени или обстоятельств и не под условьем также собственного, личного характера, как человека, но в независимости от всего...»
Белинский:
«Только в одной литературе, несмотря на татарскую цензуру, есть ещё жизнь и движение вперёд. Вот почему звание писателя у нас так почтенно, почему у нас так лёгок литературный успех, даже при маленьком таланте. Титло поэта, звание литератора у нас давно уже затмило мишуру эполет и разноцветных мундиров. И вот почему у нас в особенности награждается общим вниманием всякое так называемое либеральное направление, даже и при бедности таланта, и почему так скоро падает популярность великих поэтов, искренно или неискренно отдающих себя в услужение православию, самодержавию и народности. Разительный пример — Пушкин, которому стоило написать только два-три верноподданнических стихотворения и надеть камер-юнкерскую ливрею, чтобы вдруг лишиться народной любви».
Упс.
«Не без некоторого чувства самодовольства скажу Вам, что мне кажется, что я немного знаю русскую публику».
Упс.
«...Ваша последняя книга позорно провалилась сквозь землю... Если Вы любите Россию, порадуйтесь вместе со мною падению Вашей книги!»
Упс.
«Мысль сделаться каким-то абстрактным совершенством, стать выше всех смирением может быть плодом только или гордости, или слабоумия, и в обоих случаях ведёт неизбежно к лицемерию, ханжеству, китаизму».
Гоголь:
«...на свете есть много охотников действовать сгоряча, по пословице: "Рассердясь на вши, да шубу в печь", то через это уничтожается много того, что послужило бы всем на пользу. Односторонние люди и притом фанатики – язва для общества, беда той земле и государству, где в руках таких людей очутится какая-либо власть. У них нет никакого смиренья христианского и сомненья в себе; они уверены, что весь свет врет и одни они только говорят правду. Друг мой! смотрите за собой покрепче. Вы теперь именно находитесь в этом опасном состоянии. Хорошо, что покуда вы вне всякой должности и вам не вверено никакого управления; иначе вы, которого я знаю как наиспособнейшего к отправлению самых трудных и сложных должностей, могли бы наделать больше зла и беспорядков, чем самый неспособный из неспособнейших. Берегитесь и в самих сужденьях своих обо всем!»
Удивительно, но эта последняя цитата была адресована Гоголем вовсе не Белинскому.
Шаг 6.
Белинский:
«И при этом Вы позволили себе цинически грязно выражаться не только о других...»
Вообще стиль очной и заочной полемики Гоголя совершенен и даже отдает в современную политкорректность. Это стиль хорошо образованного европейца нашего времени. Белинский ничем не подтверждает этого своего «цинически грязно». Ни в книге, ни в каком-либо из двух писем, прямо адресованных Белинскому Гоголь не позволяет себе ничего, кроме мягких оправданий. Написанный им резкий ответ был им разорван (обрывки сохранились и письмо восстановлено) из-за смертельной болезни оппонента – Гоголь не желал огорчать своего обличителя. Отправленный же вариант полнится желанием примириться. А вот сам Белинский в выражениях не стесняется (напомню, это не личное, а открытое письмо):
«Да если бы Вы обнаружили покушение на мою жизнь, и тогда бы я не более возненавидел Вас за эти позорные строки…» «если бы Вы действительно преисполнились истиною Христова, а не дьяволова ученья...» «Или Вы больны, и Вам надо спешить лечиться; или — не смею досказать моей мысли…» «Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов...» «...церковь... всегда была опорою кнута и угодницей деспотизма». «Кого русский народ называет: дурья порода, колуханы, жеребцы? — Попов. Не есть ли поп на Руси, для всех русских, представитель обжорства, скупости, низкопоклонничества, бесстыдства?» «А русский человек произносит имя Божие, почёсывая себе задницу». «Большинство же нашего духовенства всегда отличалось только толстыми брюхами, теологическим педантизмом да диким невежеством». «Не буду распространяться о Вашем дифирамбе любовной связи русского народа с его владыками...» «...постигнет человека (даже порядочного) болезнь, известная у врачей-психиатров под именем religiosa mania, он тотчас же земному богу подкурит больше, чем небесному...» «Бестия наш брат, русский человек!..» «Да простит Вас Ваш византийский Бог за эту византийскую мысль...» «...в Вашей книге больше ума и даже таланта (хотя того и другого не очень богато в ней)...» «...все отдали византийскому Богу, ничего не оставили сатане; тогда как Вы, желая поставить по свече тому и другому...» «Некоторые остановились было на мысли, что Ваша книга есть плод умственного расстройства, близкого к положительному сумасшествию...» «...боязнью смерти, чорта и ада веет от Вашей книги». «...кто бы подумал, что эта надутая и неопрятная шумиха слов и фраз — произведение пера автора «Ревизора» и «Мёртвых Душ»?» «Вяземский, этот князь в аристократии и холоп в литературе...»
«Я не умею говорить вполовину, не умею хитрить: это не в моей натуре».
Шаг в 20 век.
Владимир Набоков («Писатели, цензура и читатели в России»):
«Левого критика занимало исключительно благосостояние народа, а все остальное: литературу, науку, философию — он рассматривал лишь как средство для улучшения социального и экономического положения обездоленных и изменения политического устройства страны. Неподкупный герой, безразличный к тяготам ссылки, но в равной степени и ко всему утонченному в искусстве, — таков был этот тип людей. Неистовый Белинский в 40-е гг., несгибаемые Чернышевский и Добролюбов в 50-е и 60-е, добропорядочный зануда Михайловский и десятки других честных и упрямых людей — всех их можно объединить под одной вывеской: политический радикализм, уходящий корнями в старый французский социализм и немецкий материализм и предвещавший революционный социализм и вялый коммунизм последних десятилетий, который не следует путать с русским либерализмом в истинном значении этого слова... Но при всех своих добродетелях левые критики оказывались такими же профанами в искусстве, как и власть... Левые критики боролись с существующим деспотизмом и при этом насаждали другой, свой собственный. Претензии, сентенции, теории, которые они пытались навязать, имели точно такое же отношение к искусству, как и традиционная политика власти. От писателя требовали социальных идей, а не какого-нибудь вздора, книга же с их точки зрения была хороша только в том случае, если могла принести практическую пользу народу. Их горячность привела к трагическим последствиям. Искренно, дерзко и смело защищали они свободу и равенство, но противоречили своей собственной вере, желая подчинить искусство современной политике. Если по мнению царей писателям вменялось в обязанность служить государству, то по мнению левой критики они должны были служить массам».
Белинский:
«Тут дело идет не о моей или вашей личности, но о предмете, который гораздо выше не только меня, но даже и вас; тут дело идет об истине, о русском обществе, о России».
Не совсем. Вообще, понимал ли Белинский, что книга Гоголя есть художественное произведение, весьма своеобразный, но – роман в письмах – жанр, весьма популярный. Вероятно, да. Вот обращение к Гоголю критика Николая Павлова, с которым Белинский был не просто знаком, но согласен:
«...Но что ж вы сделали? Предоставляя себе говорить впоследствии о пользе, бесполезности и человеческих нуждах, я желал бы знать, чем многие из ваших писем отличаются от ваших сочинений. Это также удивительные характеры, сцены, полные жизни и истины; это намеки на художественные произведения, чрезвычайно важные; только, по несчастию, дано им другое назначение и другое имя. Ах, если б мы могли вырвать их из вашей книги и перенесть в сферу искусства!.. Это повести, романы, драмы, это родные братья и сестры Маниловым, Коробочкам, Ревизорам!»
Но согласен ли с этим был сам Гоголь? Из его первого неотправленного ответа:
«Как странно моё положение, что я должен защищаться против тех нападений, которые все направлены не против меня и не против моей книги! Вы говорите, что вы прочли будто сто раз мою книгу, тогда как ваши же слова говорят, что вы её не читали ни разу». Гоголь понимает, что его книга для Белинского лишь повод подвергнуть критике положение дел в России.
Однако меня не оставляет мысль, что Белинский своим посланием хотел придать эпистолярному роману Гоголя настоящую, трехмерную форму, создать прообраз некоего метаромана с отчетливыми чертами «постмодерна», продолжить переписку с друзьями в настоящее. Поэтому нет ничего удивительного в том, что спорил он не с текстом Гоголя, а с его концепцией «малых дел», той самой, что приобретет значение в России только через полвека. Письмо Белинского следует рассматривать не как критическую статью, а как самостоятельное художественное произведение, ставшее частью более крупного произведения Гоголя. А сегодня уже не понятно, что к чему прилагается, так как воспринимать одно без другого невозможно. Однако остается не вполне ясным, отождествлял ли себя Гоголь в качестве собственного лирического героя, раздающего советы направо и налево. Совершенно точно лишь одно: Белинский ясно хотел отождествлять себя с адресатами лирического персонажа Гоголя.
