Мужчины для нее уже не были «враждебным племенем»; ей незачем было тратить время на противостояние, не нужно было забираться на крышу и нарушать свой душевный покой мечтами о том, в чем ей было отказано: путешествиях, жизненном опыте и знании света и характеров. Страх и ненависть почти исчезли — их следы можно было заметить только в слегка преувеличенном наслаждении свободой и стремлении говорить о противоположном поле в едком и саркастическом тоне, без романтических придыханий. Не подлежит сомнению, что как писательница она обладает некоторыми достоинствами высшего порядка. У нее свободный и открытый разум, чувствительный ко всякому воздействию, подобный молодому цветку, что откликается на всякий луч и звук. Она тонко и любопытно пишет о неизвестных или не описанных ранее предметах, освещает различные мелочи и показывает, что, возможно, они не так уж и малы. Она извлекает на свет то, что было некогда погребено, и заставляет нас задуматься — зачем же было предавать это погребению. Несмотря на некоторую неуклюжесть и отсутствие незримой поддержки многовековой традиции, которая делает малейший росчерк пера Теккерея или Лэма наслаждением для взора, Мэри Кармайкл, как мне стало казаться, освоила первый важнейший урок: она писала как женщина, но словно бы забывала, что является женщиной, и потому ее текст притягателен, как бывает притягателен человек, забывший о себе.