Предисловие переводчика

3 января 1897 года Вирджиния Стивен, которой тогда было почти пятнадцать лет, начала вести дневник; 1 января 1898 года она написала «Конец» в «книге довольно острой жизни (первый действительно прожитый мною год жизни)». Этот дневник она вела ежедневно вплоть до октября, за исключением одного июльского дня после смерти ее недавно вышедшей замуж сводной сестры. Однако после несчастья записи становились короче, и 14 сентября Вирджиния отмечает, в каком плачевном состоянии находится ее бедный дневник, но пишет: «Неважно, мы все равно закончим этот год, а потом уже бросим записи в угол: в пыль, грязь, к моли и прочим кишащим, ползающим, пожирающим и разрушающим тварям».

В период с 1899 по 1915 год Вирджиния вела по меньшей мере шесть тетрадей, напоминавших дневники, но содержавших в основном литературные упражнения и эссе, связанные с событиями, людьми и местами, за которыми она наблюдала. 1 января 1915 года, будучи уже замужем за Леонардом Вулфом и живя в Ричмонде, она вновь решила писать ежедневные отчеты о своих делах и мыслях. Этот дневник прервался через шесть недель из-за нервного срыва – приступа безумия, более ужасного и длительного, чем те, которые она пережила ранее. Однако к 1916 году Вирджиния вновь смогла вернуться к сравнительно нормальной жизни в Ричмонде и Эшем-хаусе, ее доме в Сассексе. Именно в Эшеме в августе 1917 года она опять начала делать записи, вкратце описывая события и погоду каждого дня, а также свои наблюдения за природой. Вернувшись в Хогарт-хаус в октябре того же года, Вирджиния решила вести более подробные записи, которые в той или иной форме она продолжала делать до конца своей жизни в 1941 году.

Именно эти дневники, которые Вирджиния вела в тридцати отдельных тетрадях с 1915 по 1941 год, мы намерены впервые опубликовать на русском языке полностью в пяти томах, и данная книга является первой. В настоящее время оригиналы вместе со всеми более ранними дневниками и журналами эссе, кроме одного, являются собственностью Коллекции английской и американской литературы Генри и Альберта Бергов Нью-Йоркской публичной библиотеки. Этот факт во многом объясняется предприимчивостью проницательных скупщиц рукописей – мисс Хэмилл и мисс Баркер из Чикаго. В 1956 году они получили от Леонарда Вулфа, который уже опубликовал избранные отрывки под названием «Дневник писательницы», права на оригиналы рукописей при условии, что они смогут обеспечить их приобретение крупным университетом или публичной коллекцией, а он (Леонард) останется правообладателем до конца своей жизни. После переговоров Д.Д. Гордан, куратор Коллекции Бергов, взял на себя обязательства приобрести дневники за $20000, а Леонард Вулф согласился рассмотреть Коллекцию в качестве подходящего хранилища для большей части литературного наследия своей жены. Таким образом, именно через агентство мисс Хэмилл и мисс Баркер Коллекция Бергов получила свой выдающийся архив работ Вирджинии Вулф.

Гонорар за дневники Леонарду выплатили в 1958 году. Он прожил до 1969 года, и только год спустя сделка была завершена, а рукописи поступили в Коллекцию Бергов.

Серия дневников 1915–1941 гг., попавшая в итоге в Нью-Йорк, состояла из двадцати семи томов: 1918 год – в двух тетрадях, а за 1916 год нет ни одной. Еще три тетради, включенные в настоящее издание, отделены от основной серии: третий том 1918 года, содержащий знакомство Вирджинии Вулф с Т.С. Элиотом, был найден после смерти Леонарда и передан в Коллекцию Бергов его душеприказчиком; два других – особенный Эшемский дневник и тот, который велся в течение трех недель сентября 1919 года вскоре после переезда Вулфов в Монкс-хаус, – были сгруппированы с ранними дневниками и журналами эссе, а не с основной серией.

Полный список томов рукописей представлен в Приложении 1. В Приложении 2 приведена полная библиография Вирджинии Вулф, включающая рецензии и эссе, которые она писала для различных периодических изданий. Алфавитный указатель имен и названий в конце книги позволит читателям лучше ориентироваться в тексте.

Аббревиатуры и сокращения

В. или ВВ – Вирджиния Вулф:

ВВ-П-I – «Письма: 1888–1912»

ВВ-П-II – «Письма: 1912–1922»

КБ-I – Квентин Белл «Биография Вирджинии Вулф. Том I:

Вирджиния Стивен, 1882–1912»

КМ – Кэтрин Мэнсфилд/Марри

Л. или ЛВ – Леонард Вулф:

ЛВ-I – «Посев. Автобиография: 1880–1904»

ЛВ-III – «Новое начало. Автобиография: 1911–1918»

ЛВ-IV – «Вниз по склону. Автобиография: 1919–1939»

ЛПТ – Литературное приложение «Times»

ЧП – Член парламента

1915

Данная часть дневника Вирджинии Вулф – своего рода прелюдия к основной работе. После шести недель непрерывных записей книга обрывается. Мы не знаем, почему она начала вести дневник, но знаем, по какой причине закончила: в середине февраля Вирджиния погрузилась в безумие. Это была вторая фаза ее наиболее продолжительного нервного срыва – агрессивный и неистовый период, сильно отличавшийся от меланхолической и суицидальной мании во второй половине 1913 года. Таким образом, данная «прелюдия» описывает конец светлого промежутка между двумя устрашающими приступами безумия.

Первый роман Вирджинии Вулф «По морю прочь» был принят издательством в марте 1913 года, однако публикацию задержали на два года. Вирджиния упоминает роман лишь однажды, но неразумно предполагать, что она о нем не думала. Наоборот, знание того, что книга вскоре выйдет в свет, вполне могло послужить причиной рецидива болезни.

Это Дневник I (см. Приложение 1): каждая запись датирована на маленькой овальной, ромбовидной или круглой наклейке в верхней части страницы, первые 11 страниц напечатаны на машинке.

1 января, пятница.

Логично начать этот дневник с описания последнего дня старого года, когда за завтраком я получила письмо от миссис Халлетт. Она сказала, что ей пришлось срочно уволить Лили¹ из-за дурного поведения. Мы, конечно, подумали, что имеется в виду определенный тип поведения, рискну предположить, связанный с женатым садовником. Мысли об этом заставили нас обоих чувствовать себя неловко весь день. А сегодня утром я получила весточку от самой Лили. Она очень спокойно пишет, что ушла из-за «оскорблений» миссис Халлетт. Получив целый выходной день, Лили вернулась к работе в 8:30 утра, что оказалось «недостаточно рано». Где же правда? Думаю, здесь: миссис Х. – старая злобная женщина, дотошная и, как мы знаем, деспотичная в отношении своих слуг, а Лили наверняка не сделала ничего плохого. Кстати, другая дама уже хочет ее заполучить. Затем мне пришлось написать миссис Уотерлоу² о навязанных нам счетах за чистку дымохода: такое письмо, безусловно, требует сильного характера, а не слабого. Затем в дождь и холод мы отправились в Кооператив³, чтобы выразить протест против их ведения бухгалтерского учета. Менеджер, скучающий и апатичный молодой человек, скорее повторял одно и то же, нежели защищался. На полпути домой мы услышали: «Британский военный корабль… Британский военный корабль», – и узнали, что «Formidable⁴» затонул в канале. Прошлой ночью нам не давали спать новогодние колокола. Поначалу я решила, что это победный звон.

2 января, суббота.

Если бы пришлось выбирать самый обыкновенный, стандартный день из нашей жизни, я бы выбрала этот. Мы завтракаем, я беру интервью у миссис Ле Грис⁵. Она жалуется на колоссальный аппетит бельгийцев и их тягу к жареной еде. «Они никогда не хотят ничего другого», – заметила она. Граф на их рождественском ужине после свинины и индейки настаивал на третьем мясе. Посему миссис Ле Г. надеется на скорое окончание войны. Если они так питаются в эмиграции, сколько же бельгийцы едят у себя, задумывается она. После этого Л.⁶ и я приступаем к своим каракулям. Он заканчивает обзор «Народных сказок⁷», а я делаю около четырех страниц «Истории бедной Эффи⁸»; мы обедаем и читаем газеты, соглашаясь, что важных новостей нет. Я читаю «Гая Мэннеринга⁹» наверху в течение двадцати минут, а затем мы выводим Макса [собаку] на прогулку. На полпути к мосту мы оказались отрезаны рекой, которая заметно поднялась¹⁰; ее приливы и отливы словно биение сердца. И действительно, дорогу, по которой мы шли, уже через 5 минут пересек ручей глубиной в несколько дюймов¹¹. Одна из странностей пригородов заключается в том, что даже самые мерзкие красные коттеджи всегда сданы в аренду; ни одного открытого окна – все занавешено. Полагаю, люди гордятся своими шторами и всерьез соревнуются в этом с соседями. В одном доме висели гардины из желтого шелка в полоску с кружевной вставкой. В комнатах там, наверное, полумрак, а еще, я уверена, въевшийся запах мяса и людей. Думаю, занавески – признак респектабельности. По крайней мере, Софи¹² всегда настаивала на этом. Затем я пошла за продуктами. Субботний вечер – время великих покупок, и некоторые прилавки осаждали аж три ряда женщин. Я всегда выбираю пустые магазины, где, вероятно, выходит на полпенса за фунт¹³ дороже. Потом мы пили чай с медом и сливками, а теперь Л. печатает на машинке свою статью; будем весь вечер читать и ляжем спать.

3 января, воскресенье.

До чего ж странно, что древние традиции, похороненные, казалось бы, так давно, вновь всплывают в памяти. На Гайд-Парк-Гейт¹⁴ мы обычно выделяли воскресное утро для чистки серебряного столика. А теперь вдруг обнаруживаю, что здесь по воскресеньям я занимаюсь случайными делами: печатаю на машинке, убираюсь в комнате и веду бухгалтерию, достаточно запутанную на этой неделе. У меня есть три маленьких мешочка медяков, и каждый из них сколько-то должен другому. Во второй половине дня мы пошли на концерт в Квинс-холл¹⁵. Учитывая, что мои уши вот уже несколько недель были свободны от музыки, я считаю патриотизм низменным чувством. Под этим я имею в виду (пишу в спешке, ожидая Флору¹⁶ к обеду), что музыканты исполняли национальный и прочие гимны, а все, что я могла чувствовать, – это полное отсутствие эмоций во мне и всех окружающих. Если бы британцы открыто говорили о туалетах и совокуплениях, тогда их могли бы взволновать универсальные эмоции. Как бы то ни было, призыв к ощущению единства безнадежно запутался в шинелях и шубах. Я начинаю ненавидеть себе подобных в основном после того, как увижу их лица в метро. Мне и правда приятней смотреть на сырую говядину и серебристую селедку. Но в итоге пришлось простоять 40 минут на вокзале Чаринг-Кросс, и домой я вернулась поздно, пропустив визит Дункана¹⁷. Кроме того, воскресный Лондон вечером со всеми его электрическими шарами, наполовину закрашенными голубой краской, – самое мрачное место из всех. Длинные грязные улицы, едва хватает дневного света, но недостаточно электрического, чтобы разглядеть голое небо, невыразимо холодное и плоское*.

* В сегодняшнем выпуске «Times¹⁸» есть статья о «Звездах Лондона»: «Мы можем получить от них полезный импульс к тому постоянному сосредоточению на непреходящих проблемах, истинным символом которых являются звезды, а не блеск Лондона. Да будет так» (5 января).

4 января, понедельник.

Мне не нравится еврейский голос, не нравится еврейский смех, и все же, как говорит Саксон¹⁹, мне есть что сказать о Флоре Вулф. Она умеет печатать на машинке, стенографировать, петь, играть в шахматы, писать рассказы, которые иногда публикуют, а еще она зарабатывает 30 шиллингов в неделю на посту секретаря Шотландской церкви в Лондоне. Занимаясь этими различными искусствами, словно человек, жонглирующий пятью бильярдными шарами, она сохранит бодрость духа до глубокой старости.

Сегодня утром внешний мир ворвался к нам с шумом: 1) я получила письма от миссис Халлетт и 2) от Лили; 3) Л. пришло письмо от Сидни Уотерлоу²⁰. По словам миссис Халлетт, Лили прятала в кладовке солдата, а также встречалась с солдатами у ворот. Таким образом, дом миссис Х. приобрел дурную славу, а сама она встревожена, ведь «в доме только дамы». Лили полностью честна лишь с одной коллегой, но заявляет, что миссис Х. очень больна и стара. Касательно письма Сидни, оно мне так надоело, что нет сил описывать. Дом был якобы грязным, а четыре человека, отмывавшие все в течение двух недель, смогли сделать его лишь более-менее сносным и т.д. и т.п. – все это без своих записей я бы терпела в тишине. Поэтому я написала Лили и, потратив некоторое время на благородные выражения добродетельных чувств, увидела, насколько сухо и официально это звучит. Я сказала, что она должна пообещать вести себя лучше, если хочет получить от меня другую рекомендацию, потому как я уверена, что бедная миссис Халлетт и ее трясущаяся старая сестра слышали солдатские голоса всякий раз, когда в окна задувал ветер. После обеда пришел Филипп²¹, находящийся в четырехдневном отпуске. Он до смерти устал от службы и рассказывал нам истории о глупости военных, в которые сложно поверить. На днях они обвинили кого-то в дезертирстве и вынесли ему приговор, а затем обнаружили, что этого человека вообще не существует. Полковник говорит: «Мне нравятся хорошо одетые молодые люди – джентльмены», – и избавляется от новобранцев, не соответствующих этому уровню. К тому же, спрос на кавалерию для фронта исчерпан, так что они, вероятно, останутся в Колчестере²² навсегда. Еще один темный дождливый день. Над головой пролетел аэроплан.

5 января, вторник.

Сегодня утром я получила письмо от Нессы²³, в котором она называет миссис Уотерлоу немецкой hausfrau²⁴ и советует нам не платить ей ни пенни. «Чистота – это фетиш, которому не следует поклоняться», – пишет она. Конечно, никто из нас не фетишист; полагаю, миссис У. просто смахнула тряпкой пыль пару раз и слегка прошлась под кроватями. Представляю, сколькими находками она поделилась с мужем, сидя рядом и покуривая над его философией, и как проклинала эту ужасную шлюху Вирджинию Вулф. В то же время для слуг это дело чести – войти в грязный дом и заставить его сверкать чистотой. Но хватит о Уотерлоу и их помойных ведрах. Мы работали, как обычно, и, как обычно, шел дождь. После обеда мы дышали свежим воздухом в Олд-Дир-парке²⁵, отметили соломенной линией, насколько высоко поднялась река, и увидели, что огромное дерево упало поперек бечевника²⁶, расплющив перила. Вчера были замечены три тела, плывущие вниз по течению в Теддингтон²⁷. Может ли погода подтолкнуть к самоубийству? В «Times» есть странная статья о железнодорожной аварии²⁸, в которой говорится, что война научила нас должному уважению к человеческой жизни. Я всегда понимала, что мы ценим ее абсурдно высоко, но и предположить не могла, что «Times» это озвучит. Л. отправился в Хампстед²⁹ читать первую лекцию для Женской гильдии³⁰. Он, казалось, совсем не нервничал, и в данный момент уже выступает. Мы склонны считать, что старый мистер Дэвис³¹ умирает, но мне кажется, что, несмотря на желание умереть, он будет сопротивляться еще долгие годы, ведь Маргарет³² оберегает его от тяжелой работы. Я купила рыбу и мясо на Хай-стрит³³ – унизительное, но довольно забавное занятие. Мне не нравится наблюдать за тем, как женщины ходят по магазинам. Они относятся к этому так серьезно. Потом я взяла талон в библиотеку и увидела всех этих потрепанных клерков и портных, листающих журналы, – словно старые пчелы на пожухлых цветах. По крайней мере, они сидят в сухости и тепле, а сегодня опять идет дождь. Бельгийцы внизу играют в карты с друзьями и болтают, болтают, болтают, пока рушится их страна. В конце концов, а что еще им остается…

6 января, среда.

Опять Уотерлоу, опять Лили. На этот раз миссис У. пишет Леонарду о духовке, а в конце письма сильно беспокоится о том, не надоело ли нам слушать, насколько восхитительным они считают Эшем-хаус. Странно, что обе леди в этой переписке пишут только джентльменам, инстинктивно чувствуя, я полагаю, что, если бы они писали друг другу, отношения стали бы гораздо более едкими³⁴. Письмо Лили продолжает историю спрятанного солдата. Теперь я очень четко представляю ее перед собой, с очаровательными глупыми щенячьими глазами, совершенно неспособную муху обидеть или задумать недоброе и все же обреченную вечно «страдать за грехи более сильных людей». В данном случае она находилась во власти горничной, которая и пригласила солдат, а у Лили не хватило духу ни нагрубить им, когда те пришли, ни «нажаловаться на коллегу хозяйке». «Я бы сделала что угодно, только не это», – полагаю, примерно так она и забеременела. Как бы то ни было, я вновь «замолвила» за нее словечко взамен на обещание не иметь больше дел с солдатами. Л. уехал в Хампстед в 10 утра читать вторую лекцию. Как я и предполагала, первая имела большой успех. Он считает женщин гораздо более умными, по сравнению с мужчинами, а в некоторых случаях даже слишком умными и посему склонными не видеть сути. Сегодня днем из-за второй лекции он останется в Хампстеде, пообедает с Лилиан и, возможно, увидится с Джанет. Только очень скромный человек вроде него может так относиться к этим женщинам рабочего класса: Лилиан³⁵, Джанет³⁶ и Маргарет. Клайв³⁷, а впрочем, и любой другой умный молодой человек, как бы сильно ими ни восхищался, с напускным видом притворялся бы, что это не так.

Все утро я писала с безграничным удовольствием, что странно, ибо знаю: радоваться там нечему и через 6 недель или даже дней я все это возненавижу. Затем я поехала в Лондон и узнала в Грэйс-Инн³⁸ про комнаты. У них был выбор, и, немедленно представив всевозможные удобства, я с трепетом погрузилась в изучение вариантов. Они идеальны для одного человека и невозможны для двоих. Оказалось, у них есть две изумительные комнаты с видом над сад, и в общем-то все. Рядом с одной из них грохочет Грэйс-Инн-роуд³⁹. Затем я посмотрела квартиру на Бедфорд-Роу, выглядевшую божественно, но агенты сказали мне, что им поручено сдавать ее только с мебелью. И теперь, конечно, я убеждена, что в Лондоне нет квартиры, равной моей! Я могла бы часами бродить по темным улицам Холборна⁴⁰ и Блумсбери. То, что видишь и над чем размышляешь – суматоха, беспорядок и суета вокруг… Переполненные улицы – это единственное место, заставляющее меня думать, а что бы сказали другие. Теперь мне надо решить, пойду ли я на вечеринку на Гордон-сквер⁴¹, где выступят Араньи⁴². С одной стороны, я избегаю нарядов и приключений, с другой, знаю, что с первой вспышкой света в зале и шумом голосов я опьянею и пойму, что жизнь не имеет ничего общего с вечеринками. Мне стоит увидеть красивых людей и испытать ощущение того, что я нахожусь на гребне высочайшей волны – в эпицентре событий. С третьей и последней стороны, вечера у камина, когда читаешь Мишле⁴³ и «Идиота⁴⁴», куришь и беседуешь с Л. в домашних тапочках и халате, – тоже райские. И поскольку он не будет уговаривать меня пойти, я точно знаю, что останусь дома. Кроме того, я не обделена тщеславием – у меня нет подходящего наряда.

7 января, четверг.

Нет, мы не пошли на вечеринку на Гордон-сквер. Леонард вернулся слишком поздно, лил дождь, и мы действительно не хотели никуда идти. Его лекции имели большой успех. Одна пожилая дама сказала Леонарду, что они считают его своим личным другом на всю жизнь, а другая – что он единственный джентльмен, которого женщины-рабочие понимают. Он объяснял им переводные векселя⁴⁵ и тому подобное в течение часа, а затем отвечал на вопросы, которые опять-таки были невероятно вдумчивыми. После обеда я отправилась в Воспитательный дом⁴⁶ узнать, не сдадут ли нам Брунсвик-сквер или хотя бы половину дома, затем пошла в «Omega⁴⁷