«Люблю, когда новый год начинается с тёплых дружеских встреч», – подобное чувство захлестнуло и меня после прочтения третьего тома дневников, потому что очередная встреча с Вирджинией – это именно то, что нужно; и будто и не было этих месяцев разлуки... Пусть тон и остался прежним, в деве чувствовались значительные перемены, её жизнь складывалась как никогда хорошо: книги писались и издавались, влияние укреплялось и возрастало, в материальном плане тоже всё было отлично, и, что самое главное, появилась уверенность, что у неё всё получится. «Эта мысль засела в голове – она искрится и манит». Следить за полётом её воображения было как всегда увлекательно; когда её фантазия расправит крылья?.. Прогулки, встречи, разговоры. Она смотрела и слушала, впитывала всё узнанное, и мотылёк трепыхался всё яростнее и яростнее (о, эти блестящие метафоры, про спелую грушу тоже было очень хорошо). Впрочем, несмотря на явный успех её терзали и сомнения, настроение постоянно менялось, и пусть она несколько раз и отметила, что «правда в том, что писать – это глубокое удовольствие, а быть прочитанным – поверхностное», один плохой отзыв мог разбить её вдребезги (а эта история со шляпкой... тоже показательно). Но раз за разом она собиралась и вновь устремлялась вперёд, перо ведь, в конце концов, само себя не распишет. Как и раньше, записи в дневнике были спонтанными, ни о какой регулярности не было и речи, но зато каждая из них была такой... искренней, цельной, точной? Сложно подобрать верное слово, тем паче учитывая многоликость поднимаемых ею тем. Она просто творила. Даже здесь. «Я попытаюсь, пока пальцы не замёрзли, а мысли не устремились к камину, записать здесь всё, что смогу вспомнить...».
«И вот я снова мчусь в привычном старом вихре писательства наперекор времени». Как же она любила своё дело. Несмотря на внутренние сомнения (зачем, мол, вообще писать, если есть Шекспир), сыплющуюся критику (её, понимаешь, никто не будет читать через десять лет... как же этот мсье заблуждался) и бурные настроения («Я, как обычно, поле битвы эмоций», – в этом вся она), она постоянно, даже во время болезни, размышляла о том, что и как написать; казалось, в ней всегда билась какая-то призрачная идея, которую нужно было поймать за хвост и облечь в словесное: «Ум подобен собаке, которая ходит кругами и ищет, где бы ей улечься. Так что дайте мне новые омерзительные идеи, и я уж как-нибудь выстелю себе из них ложе», – эта цитата, это же великолепие в чистом виде! Как её не цитировать... Стоит отметить, как же всё удачно сложилось: она была безмерно талантлива, могла сама публиковаться и контролировать весь процесс, к тому же, что немаловажно для того времени, у неё был не просто муж, а партнёр, во всём её поддерживающий, так что да, несмотря на все трудности и метания она продолжала терзать слово и искрить идеями, тщась добиться совершенства, не забывая при этом и про чтение, статьи и рецензирование («Ему нужны все до последнего оттенки окраса бабочек», – с какой силой меня очаровали эти её слова про Пруста, прекрасное). Очень подкупало то, что она рассказывала и о непростых моментах, когда, например, ей было невыносимо прорабатывать текст, или он ей вовсе казался дурным, или её охватывали терзания... И когда она видела, каким успехом пользовалась каждая из её книг, я радовалась вместе с ней. Право, она это заслужила. «Одна волна за другой. Ничего лишнего. Вот так».
«Началась болтовня-трескотня, словно ощипанные куры кудахтали на старом дворе», – типичное от Вирджинии. Обычно меня подобное отвращает, но не в данном случае, уж больно наблюдения дивы – тут она именно что дива, туман шампанского, все дела – были яркими и острыми, как она описывала некоторых известных личностей, сколько новых штрихов добавилось к их портретам! Про её окружение тоже были любопытно написано, вечеринки как в романах Джейн Остин, разговоры как в пьесах Антона Чехова, невозможное просто количество чаепитий и званых ужинов, разговоры, разговоры, разговоры, и описания всех этих сценок, пронзённые как восторгом, так и возмущением (более всего запомнится, пожалуй, визит к Томасу Харди и – внезапно – её дичайшее раздражение от свекрови, фраза «а потом все удивляются, что женщины не пишут стихов» теперь всегда будет ассоциироваться с таким типом женщин, которые и сами несчастны, и других душат, узнаваемое). Однако, кроме интереса к этому ничего более не испытываешь, ну такие вот в этих кругах были отношения. Но – Вита. Великолепная, яркая, сияющая. Куда без лучика света... И всё равно на первом месте всегда был Леонард. Опять же, подобное вообразить сложно, да вот нужно ли это вообще делать? «С ним возможно всё», – вот в чём дело. Это была их жизнь, и они были бесконечно счастливы, дух привязанности и уважения крепчал с каждым годом их супружества, а посему всё прочее вообще не имеет никакого значения. Всё-таки это величайший дар – найти такого вот своего человека. Ну а остальные... Как говорится, «такова человеческая натура, а я не люблю её, если только она не промаринована искусством».
«Что ж, вернёмся к реальной жизни. Где мы сейчас?». Пока книги покупались, а идеи разветвлялись, супруги Вулф крепчали в своём положении и обретали уверенность. Кто бы что ни говорил, но быть материально обеспеченным и ни в чём не нуждаться чертовски здорово, сразу чувствуешь себя легче и свободнее; вот машина, которая сэкономит уйму времени, вот дом, который можно обустроить как душе угодно, вот возможность в любой момент пойти и купить всё что хочешь... Бытового было много, но даже это читать было интересно, чего только стоит долгоиграющая драма с Нелли, в отношении неё и слуг в целом Вирджиния показывала ярчайший просто снобизм, но при всех этих своих резких дневниковых рассуждениях она всё не могла решиться её уволить, ведь пятнадцать лет уже вместе, да и операцию только перенесла, куда ж она пойдёт!.. Ох, что ты с этим будешь делать. Вообще, описание всех этих деталей отлично показывает, какой она была на самом деле, потому это и не кажется чем-то лишним, ну и понимаешь ведь её желание украсить своё жилище и закупиться хорошей одеждой, это те мелочи, которые пусть и не первостепенны, но играют свою роль, благодаря им чувствуешь себя спокойнее и увереннее. Волнений, конечно, тоже было предостаточно, но сейчас вспоминаются не столько они, сколько описываемые планы, задумки и цели, коих всегда хватало, те самые «маленькие волны жизни, которые раскачивают нас вверх-вниз». Мир тем временем гудел и менялся, вечно что-то происходило, кто-то бастовал, кто-то – умирал... Но – то красочное и меланхоличное описание затмения всё равно отвлекло вообще от всего, и, наверное, это к лучшему. «Жизнь – водопад, лавина, поток; всё вместе».
«Как будто волна боли захлёстывает сердце...». Волны, волны, волны. Пусть писательница и переживала свой самый лучший отрезок жизни, со здоровьем дела обстояли не так хорошо, болезнь продолжала время от времени набрасываться, и предугадать момент нападения было невозможно. «Пульсирующая боль в затылке, как будто грызут крысы; один или два приступа страха; а ещё усталость всего тела, оно лежало словно мятый халат», – то, как в этом томе она анализировала эти мрачные периоды, меня поразило, как и эти хлёсткие описания её состояния, читаешь «мой разум словно десна, из которой вырвали больной зуб», и пусть и не понимаешь, но хотя бы примерно представляешь. Вирджиния делала всё для того, чтобы устоять. «Бери и делай, что можешь. Меня не выбьет из седла эта неуправляемая и ненадёжная скотина-жизнь, заезженная моей же собственной странной и сложной нервной системой», – но всё равно выбивала... Учитывая время, сложно сказать, могли ли ей вообще помочь, но она не сдавалась, даже в те периоды, когда она только и могла что лежать в кровати, она, наблюдая за игрой солнечного света, делала что?.. да, она думала о работе. Работа, вот что раз за разом вытаскивало из этого “озера печали” – «Господи, какое же оно глубокое!», – она тянулась к ней, тянулась к своим ещё ненаписанным книгам, к нереализованным идеям (сколько их у неё было... и сколько она не претворила в жизнь). Как бы то ни было, она, несмотря на эту бездну, наслаждалась жизнью, и пускай этого было недостаточно – в случае с подобными заболеваниями этого никогда не бывает достаточно, – она была счастлива, и это именно то, что хочется запомнить. «Древний диск бытия остывает, но это лишь начало, а потом и я стану холодной и серебристой, как луна».
«По мере того, как я пишу, на всё это опускается тень прошлого – оно становится грустным, красивым, незабываемым». Как же здорово было провести эти дни в компании этой женщины, живой, остроумной и ранимой... настоящей. Вирджиния Вулф была, безусловно, сложным человеком, но при этом она настолько великолепна, что читать её одно удовольствие. «Никогда не знаешь, какое из увядших воспоминаний оживит весь букет», «Каковы мои чувства? Мрачный ноябрьский туман; огни потускнели и затухли», «Не успело лето разгореться, как сразу превратилось в пепел», – как же поэтично она могла написать о самом простом, я постоянно цеплялась взглядом – сердцем – за ту или иную фразу и млела, цитировать всё это и цитировать, будь то смешное «встряхнулась как ретривер» (представила), философское «сколько же всего происходит с человеком между супом и десертом» (и правда) или жизненное «но мне не нужны люди, я хочу одиночества и в Рим» (а почему бы, собственно, и нет...). И всё-таки нет ничего удивительного в том, что она до сих является мощной вдохновительницей. Её мысли про независимость очень мне отзывались, и не во всех этих купленных вещичках дело, это всего лишь вещи, дело тут в самом чувстве, что ты можешь всё и никто над тобой не стоит, ибо «старость будет сносной, только если есть прочный фундамент, а не одни лишь сплетни, пирожные и претензии на сочувствие», ну и те самые её слова про свою комнату – «Моя комната – крепость», – отсюда всё идёт, и нужно за это бороться. Очень всё это вдохновляет, конечно. Ну а теперь – вперёд. «Наступает зима; задёрни шторы, разожги камин и приступай к работе».
«Мечтаю оказаться на обратной стороне Луны, то есть за чтением в одиночестве».