Попов В.Г. Довлатов. ––2-е изд. –– М.: Молодая гвардия, 2010. –– 355 с. –– (ЖЗЛ: Малая серия; сер. биогр.; вып. 13). –– Тираж 5.000 экз.
Издание этой книги пыталась запретить Елена Довлатова, официальная вдова любвеобильного писателя. В редакционном предисловии некий аноним цитирует её главный аргумент:
В своей книге Попов, странным образом перетолковывая материалы, искажает, а зачастую и порочит личность Довлатова. Это уже диффамация. (с. 8)
Представитель редакции возмущён этим обвинением и категорически его отрицает. Ниже увидим, что оно справедливо, но это, мне кажется, не единственная причина недовольства вдовы. Дело в том, что книга вышла удручающе слабой: она оскорбляет память Довлатова уже самим фактом своего существования. И никакая это не биография! Скорее уж это серия очерков, нанизанных, причём не слишком искусно, на квази-биографическую ось. Сколь мало интересуют Попова детали биографии формального героя его книги, видно, среди прочего, по хронологическим противоречиям. В тексте свадьба Довлатова датирована, по воспоминаниям его первой жены Аси Пекуровской, мартом 1962 г. (с. 87), но в списке основных дат жизни и творчества Довлатова, размещённом в конце книги, значится другая дата: 1960 г. (с. 352). Противоречие не обговаривается, а оно не так уж маловажно: если принять вторую версию, то получается, что Довлатов (р. 1941 г.) что-то уж слишком поспешил с женитьбой (тем паче что невеста была на полтора года старше). Ещё хронологическое противоречие: по версии основного текста, в России повесть Довлатова «Заповедник» была подписана в печать «на пятый день после его смерти» (с. 348), а в списке дат указано, что «Заповедник» вышел в свет в Ленинграде весной 1990 г., то есть при жизни автора.
Уже знакомство с первыми главами книги показывает, что Довлатов нужен Попову –– если не исключительно, то преимущественно –– как предлог поговорить о себе самом. Идея вполне здравая: несмотря на множество публикаций, начиная с 1969 г., и целую кучу литературных премий, полученных в постсоветскую эпоху, Попов так и остался писателем малоизвестным. А незадачливый Довлатов, не сумевший в СССР пробиться в печать, после эмиграции (1979 г.) всего за несколько лет, неожиданно для всех, выдвинулся в первый ряд литераторов русского зарубежья. После скоропостижной смерти (1990 г.) слава Довлатова только росла; ныне его имя известно каждому читающему человеку. Какой контраст с формально успешным Поповым, который жив по сей день, но прозябает в безвестности! В 1960-х и 1970-х гг. Попов эпизодически пересекался с Довлатовым в разных богемных компаниях и был с ним в приятельских отношениях; при таком прошлом соблазн примазаться к культовому персонажу, конечно, очень велик. Вот и появилась книга, которая не то о Довлатове, не то о Попове. Причём Попов наивно пытается выставить себя фигурой, Довлатову равной:
Общались ли мы тогда с Довлатовым тесно? Ни за что! Слишком тесное общение двух, скажем так, гоночных автомобилей, нежелательно и даже опасно. Кажется, Чаплин, бессмысленно проведя два часа с Махатмой Ганди, сказал, что большие люди, как планеты, не созданы для слишком близких встреч.
(151)
Тут мне даже посмотреть захотелось на самовлюблённого старого осла, сочинившего столь дивный пассаж. Посмотрите и вы, вот он:
Валерий Георгиевич Попов (р. 1939). Фото из Сети, не позднее 2018 г.
Ценность скудных личных воспоминаний Попова о Довлатове ничтожна. Во-первых, общались они слишком давно и слишком мало; во-вторых, мемуарист из Попова вообще очень скверный, и полагаться на его «свидетельства» никоим образом нельзя.
Помню бурное обсуждение в большой университетской аудитории знаменитой тогда повести Дудинцева «Белые одежды», переросшее, как потом писали в доносах, «в политическую провокацию». (с. 44-45)
Здесь либо феномен ложного воспоминания, что у стариков со склерозом не редкость, либо, что вероятнее, «случай так называемого вранья». В Ленинградском электротехническом институте Попов учился в 1958-1963 гг., а Дудинцев начал работу над романом (не повестью!) «Белые одежды» в 1966 г. (опубликовать роман удалось только в 1987 г.). Конечно, ленинградские студенты могли обсуждать повесть Дудинцева «Не хлебом единым», опубликованную 1956 г. журналом «Новый мир»... но только в 1956/57 учебном году: 27 августа 1957 г. повесть раскритиковал с высокой трибуны сам Хрущёв, и после этого начальство ВУЗа не позволило бы устраивать никаких публичных обсуждений.
Рассказ в книге Попова ведётся местами по схеме «Довлатов и Я», местами по схеме «Я и Довлатов» (особо выразительно на с. 60-70). А кое-где остаётся только «Я» (с. 123-131; 159-161; 167-169; с. 255-270). В последнем случае автор гордо повествует о себе, любимом, на протяжении пятнадцати страниц! Давлатов не совсем забыт, фамилия его изредка мелькает, но не на каждой из этих страниц, и во всех случаях просто в качестве дежурного упоминания.
Всякий самохвал –– как токующий тетерев: поглощён тем, чтобы привлечь к себе внимание, из-за этого ничего не видит и не слышит. Попов с его назойливым «яканьем» в том же положении: «Я, написавший к тому времени тридцать книг и сотни всяких других публикаций...» (с. 89). Написавший сотни публикаций... Языковая ошибка на уровне простоватых персонажей Довлатова (ср.: «надоила рекордное число молока»).
Безграмотность профессионального литератора ––феномен небезынтересный. Я выписал, в процессе чтения книги Попова, все показательные места. Вот самые яркие образцы владения родным языком:
«... таких польт в России не продавали» (с.35). Пальто –– существительное несклоняемое, особой формы множественного числа не имеет.
«Я ехал на троллейбусе, просвеченным вечерним тёплым солнцем» (с. 90). Просвеченным он ехал, Попов... Просвеченным вечерним солнцем! Стеклянный он, что ли? ) А если речь идёт не о Попове, а о троллейбусе, то надо иначе: «на троллейбусе, просвеченном вечерним тёплым солнцем»
«Сергей писал отцу о желании привести Свету в Ленинград» (с. 119). Поскольку Сергей писал это из Сыктывкара, я бы на месте его отца испугался: пешком до Ленинграда –– не ближний свет. И посоветовал бы Свету привезти: ничего сложного, поезда ходят.
«... правоверные передовицы» (с. 155). Правоверными бывают только журналисты, которые пишут передовицы.
«... пристрастная, но объективная свидетельница» (201). Прилагательные не сочетаемы.
«... миром правит глупость, хамство, безвкусица» (с. 309). Глагол и существительные не согласованы в числе, надо «правят».
Шедевры бывают «и лучшие, и средние, и даже лишние» (с. 331). Это высказывание сгодилось бы как шутка, но Попов абсолютно серьёзен: он просто не знает значения слова «шедевр».
«Дочь Катя – та вообще стала ангелом-хранителем отца...» (с. 350). Речь идёт о времени после смерти Довлатова. Катя заботится о его литературном наследии, и это прекрасно... Но ангелом-хранителем можно быть только при жизни! То ли Попову это неизвестно, то ли ему плевать на значения употребляемых им слов.
Хороша и стилистика Попова:
«... в забитых бутылками, окурками и будущими гениямибогемных квартирах» (с. 68).
«... южная красавица с уклоном на Кавказ» (с. 80).
«... ещё глубже утопить соперника в интеллектуальном поединке» (с. 83). Утопить в поединке.
«... мой друг, тоже светский человек» (с. 87).
«... его таинственное величие чувствовали все, кто сохранил ещё чувства» (с. 43). Это о первокурснике Довлатове –– неуспевающем студенте, обречённом на отчисление.
«Довлатов-солдат душил Довлатова-писателя» (с. 114). Это о десятимесячном периоде службы Довлатова в лагерной охране.
«... собирать на раскисшем от дождя поле сырую, полусгнившую картошку» (с. 40). Сырую, да. Но уточнять это не было надобности: картошка на полях не бывает ни варёной, ни печёной, ни жареной.
«Сейчас магазин тот вряд ли сам помнит о своей мимолётной славе...» (с. 90-91). Точно, вряд ли помнит: магазины – они сплошь беспамятные.
Эмигрируя, Довлатов «оставляет на родине <...> нигде более так пышно не растущий русский язык» (239). Хорошо сказано: прямо-таки видишь воочию этот пышно растущий язык.
Язык языком, но «на русской берёзе рассказы Довлатова не выросли бы никогда» (с. 293). Святая правда: рассказы на берёзах не растут.
«... в скалистой коктебельской бухте, где я только что вынырнул из глубины, вдруг показалась моя дочурка, явившаяся из Ленинграда, и вскользь сообщила...» (с. 255). Ну, допустим, зрение у него отличное: вынырнул из глубины морской, глядь –– на берегу дочурка показалась. Но вот как она ему с берега что-то «вскользь сообщила», если он –– ещё в море, где «только что вынырнул из глубины»?
«Однажды Вайль и Генис, устав болтаться с бутылкой по улицам...» (с. 282). Ну какого чёрта, спрашивается, они с этой бутылкой так долго болтались по улицам, что аж устали?
«Однако фотография показывает нам вполне просторный и светлый американский лофт, где за столом вполне приличные и умственно полноценные люди» (с. 308). По фотографии можно определить умственную полноценность сфотографированных людей? О, как недооцениваем мы возможности фотографии! ))
В книге Попова много ещё разных глупостей, перечислять их нет уже сил. Но есть тема, которую нельзя обойти: обвинение в диффамации. В какой степени оно справедливо?
Что Довлатов был человеком скверным –– отнюдь не секрет. Да он и сам в отношении своих моральных качеств не заблуждался. Чего стоят одни только его самохарактеристики в письмах к беременной любовнице: «твой алкаш» (с. 227), «говнюк и оборванец» (с. 228). Но вот биографу писать об отрицательных качествах своего героя непросто. Попов делает это так неуклюже, что обвинение в диффамации прямо напрашивается. Вот он, к примеру, перечисляет «неприятные качества Довлатова –– жестокость, конфликтность, коварство» (с. 194). Возможно, Довлатов и в самом деле имел эти качества, но Попов нам их пока не демонстрировал (хотя позади уже треть книги).
Ещё пример явной диффамации:
По свидетельствам самых благожелательных очевидцев, именно он был и сценаристом, и режиссёром многих газетных склок и упивался ими... Он сам создавал конфликты и, как опытный «разводила», гневно вставал на защиту им же попранных прав. (с. 311)
Ну, и где эти свидетельства благожелательных очевидцев? Их нет... А раз так, то приходится признать, что возмущение Елены Довлатовой вполне оправдано. Я полагаю, что издательство «Молодая гвардия» допустило серьёзную репутационную ошибку, не прислушавшись к мнению вдовы.
Есть ли в книге Попова хоть что-то хорошее? Как ни странно, есть: цитаты из воспоминаний разных лиц о Довлатове. И если убрать авторский текст Попова, всю эту глупую, претенциозную и раздражающую болтовню, то будет интересное и познавательное чтение:)
