Victoria Schwab

The Nearwitch

The Ash-Born Boy

© 2011, 2019 V. E. Schwab

© Е. Мигунова, перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2019

* * *

Маме и папе – спасибо, что ни разу не усомнились.

От автора

Рассказать историю хотят многие.

Скажи в любой компании: «Я пишу книги», и не меньше половины тут же сообщат, что тоже собираются при случае написать книжечку. При случае, когда выдастся свободное время. Когда-нибудь, надо только сосредоточиться. Некоторые даже начинали, но мало кто продвинулся дальше первой главы, а уж тем более третьей или пятой.

Я их не осуждаю (ведь читателей должно быть намного больше, чем писателей). Просто хочу сказать, что не так это просто – написать книгу. А уж если кому-то захочется, чтобы его книгу кто-то прочитал, тогда слово «КОНЕЦ» для этого автора станет только началом. Потому что если он решит издать книгу традиционным способом, ему предстоит найти агента и издателя. Затем начнутся правки, редактирование (хорошо, если по одному кругу, а часто и по пять-шесть раз), чтобы привести текст в порядок, сделать его приемлемым для читательской аудитории, заслужить место на полке в книжном магазине, а там, глядишь, и у читателя дома.

Вот сколько препятствий отделяет первый всплеск фантазии автора до настоящей книги. Так что далеко не всем историям удается добраться до книжной полки.

И уж совсем редко какой-нибудь истории доводится проделать этот путь дважды.

Но «Ближней Ведьме» выпала именно такая счастливая судьба.

Это книга, с которой для меня всё началось. Нет, это не первая книга, которую я написала. Сомнительная честь быть первой принадлежит бессвязной, бредовой истории, которую я выдумала, когда мне было девятнадцать лет. Я просто хотела проверить, способна ли вообще придумать сюжет больше чем на дюжину страниц и худо-бедно привинтить к нему слово «КОНЕЦ».

Но «Ближняя Ведьма» – первая моя книга, пробившаяся на полки, к читателям.

Для тех, кто не знает, – это книга о магии.

А еще это книга о страхе.

В том числе о страхе выбраться, выйти наружу, о противостоянии между теми, кто входит в круг, и теми, кто в него не входит. Тогда я еще не знала, что эта тема станет такой важной, даже центральной в моих книгах. Что все мои повести, от «Темного оттенка магии» до «Зла», «Архива» и «Этой свирепой песни», будут о тех, кто в своем мире чувствует себя потерянным. Или о тех, кто нашел себя в чужом. Но тогда мне был двадцать один год, я училась в университете и, выкроив время, по вечерам писала в кафе. Вчерашняя школьница, девчонка, не видевшая ничего, кроме учебы, я чувствовала себя именно так – застрявшей между двумя главами своей жизни, не принадлежавшей ни прошлому, ни будущему.

Вот таким был мир, в котором появилась на свет эта книга.

Она началась с шороха, потрескивания и вспышки.

Это первые слова книги, но ими же можно описать и мою писательскую историю. «Ближняя Ведьма» была маленькой повестью, негромкой и необычной. А в те времена, наоборот, успехом пользовалось и хорошо продавалось все шумное и хотя бы смутно знакомое. И, как я ни пыталась защитить слабый огонек ее жизни, его как ветром, задуло после публикации. Иначе и быть не могло.

Но к счастью, мой огонек оказался сильнее. Я продолжала писать, публиковаться, продолжала раздувать костер, и он разгорался все жарче, пока не окреп настолько, что бури, которые случаются в этой прекрасной, но переменчивой области, стали поддерживать огонь, а не гасить его.

За следующие семь лет я написала четырнадцать повестей. С каждой новой книгой количество читателей росло, мои истории нашли свою аудиторию. Круг расширялся, и наступил момент, когда люди стали проявлять интерес к той, первой истории.

К искре, от которой разгорелся костер.

Радостно и грустно снова встретиться со своей историей, увидеть, что спустя столько времени она все еще нужна. Но я с ней не прощалась и упрямо надеялась, что рано или поздно она найдет дорогу к читателям. Как будто все это время я прикрывала ладонью спичку, хотя огонек и погас.

И вот, пожалуйста!

Мы вернулись назад – к самому началу.

Ближняя Ведьма

Глава 1

Все начинается с шороха, потрескивания и вспышки. Спичка шипит и оживает.

– Ну пожалуйста! – раздается у меня за спиной тихий умоляющий голосок.

– Уже поздно, Рен, – говорю я. Огонь медленно поглощает спичку, которую я по очереди подношу к трем свечам, стоящим на сундуке у окна. – Пора в постель.

Свечи зажжены, я взмахиваю спичкой, и огонек гаснет. На фоне темного стекла вьется дымок.

Ночью все кажется другим. Более определенным. За окном мир полон теней, они жмутся друг к другу, рельефные, резкие. Почему-то ночью они очерчены резче, чем днем.

Звуки ночью тоже звучат резче. Свист. Треск. Детский шепот.

– Ну еще хоть одну, – упрашивает Рен, прижимая к груди одеяло. Со вздохом отворачиваюсь от сестренки и глажу пальцами корешки книг, лежащих рядом со свечами. Кажется, я готова сдаться.

– Она была очень старой и очень юной – смотря как повернет голову. Ведь настоящего возраста ведьмы никто не знает. Ручьи вересковых пустошей были ее кровью, а трава пустошей – кожей, а улыбка у нее была ласковая и в то же время лукавая, как месяц в черной-черной ночи…

К концу рассказа Рен – тихо сопящий клубочек под одеялом, – привалившись ко мне, погружается в глубокий сон. Три свечи на сундуке еще горят, клонятся друг к другу, на дерево капает воск.

Рен боится темноты. Раньше я на всю ночь оставляла у ее постели горящую свечу, но сестренка засыпает быстро, а если и проснется, то с закрытыми глазами пробирается в комнату матери и не сбивается с пути. Так что теперь я сижу с ней рядом, пока не заснет, а потом задуваю свечи. Ни к чему попусту их тратить, да и опасно, можно дом спалить. Я тихо выбираюсь из кровати, опускаю босые ноги на старый деревянный пол.

Потянувшись к свечам, задерживаюсь взглядом на лужицах воска. На них следы пальчиков – Рен обожает рисовать, стоя на цыпочках, пока воск еще теплый. Я рассеянно касаюсь воска, и вдруг краем глаза что-то замечаю за окном, какое-то мимолетное движение. Но там ничего нет. Только ночь, темная, хотя кое-где ее пронизывают нити серебристого света, а ветер дышит в окно и тихо гудит. Старая оконная рама дрожит и стонет.

Мои пальцы поднимаются от воскового озерца к подоконнику, и я чувствую ветер за стенами дома. Он крепчает, набирает силу.

Когда я была маленькой, ветер пел мне колыбельные. То смущенно, запинаясь, то пронзительно и резко, заполняя мир вокруг меня – и даже когда вокруг, казалось бы, царили спокойствие и тишина, на самом деле все было иначе. Вот так я и росла, вместе с ветром.

Но сегодня ночью все по-другому. Словно в музыку ниточкой вплетается новый звук, более тихий и печальный, чем прежние. Наш дом стоит на северной окраине деревни Ближней, и за дребезжащим оконным стеклом раскинулась вересковая пустошь, словно кто-то развернул отрез ткани: холмы, холмы, поросшие бурьяном, усеянные камнями, да кое-где ручей. Конца-края не видно холмам, и весь мир кажется черно-белым, резким и застывшим. Среди камней и сорной травы торчат несколько чахлых деревьев, но и они странно неподвижны, даже при таком ветре. Но, могу поклясться, я видела…

И снова за окном что-то мелькнуло.

На это раз я настороже и успеваю увидеть. На краю нашего двора, на невидимой линии, отделяющей деревню от пустоши, шевельнулась какая-то тень. Она делает шаг вперед, и на нее падает лунный свет.

Щурясь, я прижимаю ладони к холодному стеклу. Эта тень – человеческая, но фигура как будто едва намечена, и ветер треплет ее, пытаясь разорвать в клочья. Лунный свет падает на переднюю часть фигуры, освещает ткань и кожу, обрисовывает шею, челюсть, скулу.

В Ближней нет незнакомцев. Каждое лицо здесь я видела тысячи раз. Но только не это.

Человек просто стоит, глядя куда-то в сторону. И все же с ним что-то не так. Есть какая-то странность в том, как холодная сине-белая луна освещает его лицо, – мне кажется, что, ткни я в него пальцем, палец пройдет насквозь. Очертания фигуры нечеткие, она расплывается, тает в ночи, как будто двигается слишком быстро. Но дело, наверное, в неровном стекле, потому что на самом деле человек не двигается. Просто стоит на месте, глядя перед собой.

Свечи мерцают у меня за спиной, а на пустоши снова ветер, и кажется, что фигура незнакомца покрывается рябью, бледнеет. Я снова бросаюсь к окну, прижимаю нос к стеклу, нащупываю задвижку, чтобы распахнуть створку, заговорить, окликнуть. Он оглядывается и смотрит на дом и на окно. На меня.

Взгляд незнакомца натыкается на меня, и я замираю. Глаза у него темные, как речные камни, и при этом сияют, вобрав в себя лунный свет. Они чуть заметно расширяются, встретившись с моими. Долгий, немигающий, пристальный взгляд. А потом в один миг незнакомец то ли рассыпается, то ли его уносит порывом ветра, и ставни хлопают, закрыв окно.

От стука просыпается Рен, выбирается, что-то бормоча, из-под одеяла и бредет через всю комнату, освещенную луной. Она даже не замечает, что я до сих пор стою у окна, глядя на ставни, так резко отгородившие меня от незнакомца и пустоши. Я слышу, как сестренка шлепает по полу. Вот она открывает дверь в мамину спальню, заходит внутрь. В комнате становится совсем тихо. Я открываю окно (рама протестующе скрипит) и вновь распахиваю ставни.

Незнакомец исчез.

Мне отчего-то кажется, что в воздухе на том месте, где он стоял, должен остаться след. Но никаких следов нет. Сколько я ни таращусь, передо мной ничего – только деревья, камни, да круглые холмы.

Я всматриваюсь в пустынный пейзаж и уже сама не верю, что видела незнакомца. Что вообще кого-то видела. В конце концов, мы ведь в Ближней, где не бывает незнакомцев. Никто здесь не появлялся уже давным-давно, еще до моего рождения, до того, как был построен этот дом, еще до Совета… И тот, кого я видела, даже не был похож на настоящего человека. Я тру глаза и понимаю, что долго стою, набрав в грудь воздуха, и не дышу.

И я выдыхаю, заодно задувая свечи.