что они были знакомы, она вела себя с ним так, словно он был самим совершенством. Ему не хотелось упасть в ее глазах. Но, украдкой покосившись на нее, необычайно взволнованную и радостно-возбужденную, Стас решил, что Даша его, пожалуй, не осудит.
– Потом я все чаще зависал в микрорайоне и все больше был доволен собой. Мне казалось, что я поступаю исключительно умно. Ведь я отлично провожу время и при этом, в отличие от большинства моих бывших пафосных дружков, не выбрасываю родительских денег на ветер… не переплачиваю, как идиот, за свои удовольствия… – Стас невольно замялся, ужасаясь той дикой правде, которая так навязчиво маячила перед его носом, – это ведь вторая струнка, да? – догадался Стас. – Жадность…
Доктор Ш. ободряюще кивнул ему, и Стас с тяжелым вздохом обхватил голову руками.
Ему не обязательно было говорить что-то еще. Он слишком хорошо понимал, когда в игру вступила третья струна: страх. Чем больше он тусовался в микрорайоне, тем больше отдалялся от старых знакомых и тем больше боялся остаться один. Свой среди чужих, чужой среди своих. Он понимал, что, несмотря на все его обаяние и щедрость, для «детей подворотни» он навсегда останется человеком по другую сторону баррикад, парнем из мира vip-клубов, кокаина, Bentley, Martini и дорогой дизайнерской одежды. Леопарду можно закрасить пятна, но от этого он, увы, не перестанет быть леопардом. И сейчас Стас внезапно осознал, как отчаянно он стремился стать «своим», с какой пылкой солидарностью он пил отвратительное дешевое пиво, с каким энтузиазмом употреблял местные наркотики, с какой готовностью трахал местных цыпочек – о, все что угодно – лишь бы не быть одному, лишь бы быть частью чего-то.
Как видно, в трущобы его гнала отнюдь не любовь к утонченной архитектуре и изысканным жителям спальных районов столицы. Видимо, туда его гнал именно страх…
Пока Стас мысленно блуждал в потемках своих невеселых воспоминаний, Даша жадно выпытывала у доктора Ш. ключи от человеческой зависимости.