Не познав зла, не сможешь в полной мере оценить добро, а принимающий от жизни только ненависть, обозлённый на весь мир человек, возможно, будет беречь тепло любви как зеницу ока.

Макс Фрай

Я не отвергаю зло. Я не знаю абсолютно добрых людей. Всё находится в равновесии. Если добро и зло в идеальном балансе, проблем не возникает.

Ричард Сайфер

Предисловие

Мы привыкли делить мир на чёрный и белый, выделяя в людях добро или зло. Но это «мораль» из детских сказок. Нам с ранних лет внушали, «что хорошо», а «что плохо», не научив нас думать о том, что реальный мир, вероятно, объединяет эти понятия. И доказать это всем живущим людям на Земле – одна из проблем психологов, философов, социологов и других учёных.

Нам говорили «врать плохо», но ложь теряет своё потаённое зло, если она обращена во благо. Мы можем врать, чтобы не сделать больно близким, и не важно, о чём. Это не делает нас плохими людьми. Мы можем сказать маме с больным сердцем, что у нас всё в порядке, хотя это не так, и от этого мы тоже не становимся плохими людьми.

В большинстве прочитанных мною книг и пересмотренных фильмов мир явно поделён на чёрное и белое. Но это же совсем нелогично для привычного нам мира. Я не спорю, есть ужасные люди с психологическими отклонениями, и никого не оправдываю. Но большинство людей так похожи друг на друга в поступках, ими движет собственная выгода, чаще всего неосознанно.

Наш мир серый. В нём сплетено и чёрное, и белое. Одно и то же действие может быть правильно для одного человека и неправильно для другого, поскольку всё зависит от обстоятельств. Мы живём в разных оттенках серого цвета, где правильное и неправильное постоянно меняются. Никто из нас не абсолютно плох и не абсолютно хорош.

Вы не увидите в истории Земли истинных психопатов, которые могли бы нанести планете непоправимый вред, поскольку за такими людьми не следуют здравомыслящие последователи. Даже Гитлер не был психопатом по многочисленным разборам психологов, а действовал в интересах своей расы. И если бы его намерения относились ко всем людям и были бы направлены против других инопланетных рас, а не нас самих, то его идеи не показались бы вам такими зверскими. Кому какое дело, что на другом конце Вселенной убивают расу «муравьёв», тем более, если об этом не рассказывать по всем каналам?

А если посмотреть чуть глубже и шире: в размерах самой Вселенной мы не увидим явного зла или добра среди существующих рас и отдельных созданий. Они все движимы своей собственной выгодой, отличимой только масштабами. Так что, вы не увидите в моей Вселенной явного зла, которое захотите уничтожить. А если и увидите, – то это будете, возможно, вы сами.

Пролог

Герцог Робет Де Клорри с детства привык к политическим играм. Он не только искусно скрывал свои эмоции, но и знал свод законов каждой высокородной семьи Вселенной, а их насчитывалось несколько сотен. Он привык знать всё о своих врагах и союзниках. Умел завуалировать слова так, чтобы скрытую угрозу во фразах слышал только его оппонент.

Робет Де Клорри был несказанно рад возможности возыметь в союзники самого наследника этой Вселенной. И он не изменил своим правилам, в которых был воспитан с самого детства. Герцог всегда знал, кто настоящий отец Кайла. Это было несложно выяснить, когда в твоём подчинении прямые свидетели происходящего на Земле. Но «фигурой» в виде малыша Кайла в своей игре он намеревался воспользоваться в крайнем случае, его ДНК будет сложно скрыть.

Герцог думал, анализировал и понимал свои козыри в случае раскрытия. На его счастье ДНК матери Кайла, Элиз, изменилась до неузнаваемости, и теперь её структуру можно было сравнить с родами дворян, тех, кто живёт тысячи лет. Де Клорри не мешкал. После того, как на род Де Монтэг свалилось громадное состояние и в подчинение ему добавилось несколько планет, межзвёздный банк стал настаивать на добавлении в общую базу данных ДНК главы рода. И герцог с полным удовлетворением в душе отправил надоедливым клеркам кровь новоиспечённой невесты принца, тем самым не только «подарив» девушке дворянский титул, но и сделав её «пешкой» в своей игре.

Де Клорри знал абсолютно всё не только об Элиз и её ребёнке, но и о Маркусе. Чтобы в его голове собрались воедино недостающие детали истории, он решился на голо-звонок одному из самых опасных существ во Вселенной – королю-людоеду Гораку. И паззл окончательно сложился, когда герцог узнал то, о чём ещё не знал сам Маркус.

В роковой день пленения принца Вселенной герцог понял, что его перехитрили.

Глава 1. «В плену сознания»

Прежний мир перестал существовать. Остались только стены из видоизменённого углерода. Со всех сторон. И мой голос. Сорванный от криков отчаяния, бесконечного терзания души. Я не слышал и не видел, что происходит вне камеры, куда меня хитростью заманила моя же собственная королева-мать. Но тюрьма не всегда стояла на одном месте. Иногда её слегка потряхивало, похоже, меня куда-то везли. Первые недели я ещё надеялся, что короб смерти откроется, и меня переместят в камеру побольше, но лучик надежды быстро угас. В какой-то момент все передвижения в пространстве прекратились. И я не знал, где нахожусь. Потерял счёт времени. Меня могли опустить на морское дно, зарыть в землю или спрятать в любом злосчастном месте, где никогда не найдут.

Кислорода мне хватило всего на несколько часов. После – дыхание остановилось, грудь впала, от лёгких осталось только воспоминание. И я сидел, долго, почти не шевелясь. Моя тюрьма оказалась настолько маленькой, что было невозможно ровно вытянуть ноги, и суставы в теле одеревенели. Чувство голода и жажды терзало не долго, а, испарившись, оставило кровавые трещины на пересохших губах. Но до этого момента, казалось, уже прошла вечность. Сбитые в кровь ногти перестали расти, не оставив на обшивке камеры ни единой царапины.

Время медленно сгущалось, как застывающая смола. Вскоре я потерялся. Не знаю, прошли месяцы или годы, всё сливалось воедино. В один мучительный ад.

Тело стало иссыхать. Медленно истекала жизнь. И я не мог даже прервать это мучение. На мне был скафандр и больше ничего. Сотни раз я мечтал продать Богам свою душу за острый нож. Молил обоих Богов – и Бога жизни, и Бога смерти, чтобы они забрали мою душу, смилостивились над своим верным созданием. Долго кричал, бил кулаками по стенам, захлебываясь в истерике, пока не смирился. Мог видеть только свои руки, что напоминали часть живой мумии. Сошёл ли я с ума? Не знаю. В какой-то момент я попытался перегрызть себе вены зубами, оттяпав чуть ли не половину запястья, полкамеры залил тёмно-алой кровью, но всё равно оставался жив.

Надежда покинула меня уже давно, с тех пор, как попытки провести через своё тело хоть какую-то толику энергии не увенчались успехом. Мои тюремщики хорошо подготовились. Лучше, чем в прошлый раз, когда я попал в плен на Домироне. Неужели мать хотела убить меня уже тогда? Не вышло убить, и она решила показать мне свою силу на Земле, подчинить, – что тоже не увенчалось успехом. И вот я здесь. Снова в плену, без возможности освободиться.

Но всё же стыки камеры пропускали крупицы энергии. Крохи, которые могли помочь мне создать одну молекулу за долгое-долгое время. И я копил эти крохи в своём собственном теле, выжидая момента. Либо за тысячи лет накоплю достаточное количество, чтобы выбраться, либо умру раньше, если Боги, наконец, смилостивятся надо мной.

Я желал смерти. Самой скорой. Тело периодически проваливалось в небытие, скрашивая муку радостными до боли снами. Хотя мне снова и снова снились прежние смерти всех рас, но проскальзывали и счастливые грёзы из собственных воспоминаний.

В теле не осталось влаги, и в какой-то момент я перестал шевелиться, разве что, открывал глаза в периоды бодрствования. В животе и груди чувствовался провал, словно скафандр облегал одни кости. Я сидел, оперевшись спиной на стену камеры с поникшей головой. И был уже мёртв. Мумия, способная мыслить, не более того. Боялся, что если пошевелю руками, то тело рассыплется в прах. Но когда набирался смелости для движения – этого не происходило. И снова оставался жив. «Чем я это заслужил?» – проносилось в мыслях. Я корил тот день, когда родился и не умер. Худшей жизни, чем существование в ограниченном пространстве без возможности умереть, – не придумаешь. Злосчастное тело было не способно повторить подвиг после моего рождения и впасть в состояние анабиоза, чтобы не мучить меня, видимо, из-за отсутствия любого вида энергии, кроме моей собственной.

Вскоре мысли начали путаться. И даже в периоды короткого бодрствования я перестал открывать глаза. Мысленно общался сам с собой, постепенно теряя рассудок. А когда, наконец-то, захотел открыть веки в надежде, что теперь уж точно обращусь в прах, то не смог. Тело существовало. Вот оно. И я ощущал свой разум в нём, но уже не мог контролировать ничего, даже мысли.

Я настолько глубоко зарылся в собственном сознании, что реальность перестала существовать.

…Вот, я иду по пляжу райского острова, держа за руку Элиз, лёгкий ветерок колышет волосы, а любимая смеётся. Вот мы с Люциусом ведём беседу о квантовых двигателях, и он вставляет в объяснение нелепые шутки и наливает мне очередной бокал голубого вина. Я забираю Кайла со школы и он, называя меня отцом, рассказывает, что победил в соревнованиях. Вот, мы плаваем в земном море, и вода такая приятная. Вот, я ем жаркое из амаранского кабана, и оно слегка обжигает мне язык. Вернулось ощущение температуры вокруг, и я часами наслаждался солнцепёком. Моя новая реальность. Красивая и радостная жизнь, идущая по кругу, пока ещё мог мыслить.

«Мыслишь – значит существуешь», – так говорил какой-то земной философ. Существуешь, не более того. Со временем камера, ставшая моей прижизненной гробницей, перестала для меня быть реальной. Настолько, что только мысли остались реальными и существенными. И мне нравилась новая жизнь. Каждый рассвет я просыпался вместе с Элиз и всегда в разных местах. Можно ли найти рай в тюрьме? Так вот он…

Этим утром мы проснулись в бунгало на пляже, и Элиз разбудила меня, потрепав за плечо. Было жарко. Обычно она ласково шептала на ушко слова любви, и я пробуждался. А тут насторожённо трогала моё лицо. Я уже проснулся и, как всегда, с улыбкой смотрел на неё, но почему-то она говорила:

– Маркус! Маркус! Ты слышишь меня? – В голосе девушки читалась истерика, чисто земные эмоции.

– Я тут! Всё в порядке, – успокаивая её, я присел на мягкую кровать.

– Нет! Ты не можешь умереть! – По её щеке покатилась слеза. – Ты должен жить! Ради меня!

Я обнял её за плечи, пытался успокоить, но она не слышала меня, словно говорила с кем-то другим. Я насторожился, не понимал, что происходит.

– Ты не можешь умереть! – Она повторяла мне снова и снова, то и дело проваливаясь в бушующий град слёз.

– Я рядом, Элиз. Слышишь? – Я крепко сжал её руку.

– Сделайте что-нибудь! – Кричала моя любовь, глядя куда-то в сторону. – Я не позволю вам его сжечь!

По телу пробежала дрожь. Что значит «сжечь»? Зачем меня сжигать, если я тут, рядом.

Элиз осталась сидеть на кровати. Мне было её жаль. По пунцовым щекам моей невесты бежали неистовые горькие слёзы. Она с кем-то говорила. А я вышел из бунгало, чтобы найти врача. Но не нашёл.

На следующее утро всё повторилось. Я проснулся, а Элиз уже сидела на кровати рядом со мной. Мы находились в апартаментах высокой башни, и Элиз, словно смотрела в прозрачные изнутри стены на открывающийся вид розового рассвета. С поникшей головой она пыталась кому-то доказать, что я жив, и неважно, что сердца не бьются. Неважно, что от меня мало что осталось. Это было ужасно. Она перестала меня замечать. Я обратился в приведение.

Так повторялось день за днём. Я просыпался в райских местах. Но дорогие мне люди не замечали меня. А вскоре началась головная боль – настолько дикая, что в крике я кидался с высоких башен, разрезал себе вены и опускался на самое дно океана. А на следующий день вновь просыпался, и боль возвращалась. Не мог к ней привыкнуть. Это была настоящая агония, сравнимая с адом, приходящим во снах, где я чувствовал смерть, но был только наблюдателем и не умирал. Тут – мог убить себя, но почему-то раз за разом в отчаянии воскресал. Постепенно и боль начала угасать. Из моей жизни пропали все, кроме Элиз. Я снова видел её каждое утро, умоляющую меня проснуться, подать хоть какой-то знак. Может, мы находимся в разных реальностях? Почему она так говорит? Чем была плоха наша жизнь?

В очередной раз я проснулся в своём родовом замке, в одной из высоких башен. Элиз стояла у окна, рядом с ней – Робет, тот кто не приходил ко мне слишком давно, с того самого момента… Не могу вспомнить. Они смотрели вдаль, на обширную резиденцию моей семьи, а меня снова никто не замечал.

– Зачем они собираются? – Моя любовь посмотрела на герцога.

– Ждут чуда или похорон. Хотя, возможно, для истинно верующих это одно и тоже, – сухо ответил Робет.

Я подошёл к ним и во весь голос неистово закричал, вспомнив земные ругательства: «Какие к чёрту похороны?» Меня, конечно, снова не заметили.

– Их так много, – Элиз смотрела куда-то вдаль, но там ничего не было, кроме огромного сада, аллея которого вела к городу.

– С каждым днём прибывает несколько сотен. И у каждого разрешение на паломничество от церкви Бога жизни. Я попросил короля увеличить охрану, такими темпами – стражи нам не хватит.

– Когда приедет король?

– Завтра выдвигается в путь. Он привезёт наследницу и её мать.

– Это печально, – по щеке моей любимой снова покатилась слеза, – увидеть отца лишь раз – на его похоронах…

Я ничего не понимал. Совсем. Упав на колени, схватился за голову и закричал. Бил кулаками об пол, пока руки не разбились в кровь. Мой некогда прекрасный рай в одночасье превратился в самый настоящий ад. И я попытался забыться. Исчезнуть. На худой конец, умереть самой желанной смертью. И не смог.

Это утро показалось странным. Слишком странным, чтобы быть реальностью. И не утро вовсе, а вечер. Я проснулся в неглубокой ванне, наполненной чем-то беловато-мутным, склизким. Голова лежала на бортике ванны на чём-то, напоминавшем подушку. Руки оказались аккуратно привязанными к краям ванны. К лицу плотно прилегала кислородная маска. В пересохшем горле торчало что-то, похожее на трубку. Я попытался приподнять голову, это далось с трудом через какое-то время. Шея окоченела. К обеим рукам были приставлены капельницы, и в меня медленно вливалась мутноватая жидкость.

Всё, что находилось дальше метра от меня, расплывалось в глазах. Словно в помещение прокрался осенний туман, и только меня он не трогал. Я с трудом пошевелил пальцами. Окаменевшие суставы и кисти рук не слушались. Хотелось снять со своего рта и носа кислородную маску, но не хватало сил, чтобы вырваться с привязи. Почему так? Ещё вчера я прекрасно управлял своим телом.

Ко мне приблизился странный человек в чёрной форме, какую я раньше не видел. Его лицо закрывала плотная повязка, так что виднелись лишь карие глаза на загорелой коже. Человек наклонился, посмотрел на меня с выпученными глазами, достал маленький фонарик и посветил в глаза. Не сказав ни слова, он быстро ушёл. Я думал, как мне выбраться отсюда, чтобы оказаться в новой реальности, в завтрашнем дне. Как можно скорее. Самый быстрый способ – умереть, тогда утро настанет незамедлительно. Но как это сделать, будучи связанным и почти не способным пошевелиться?

Я откинул гнусные мысли, и, как из пелены тумана, ко мне навстречу вышла девушка с волосами цвета первого снега, струящимися из-под бежевого платка, обмотанного вокруг головы. Под ним можно было увидеть только прекрасные голубые глаза, прикрытые вуалью белоснежных ресниц. Одним движением руки она стянула платок с лица и наклонилась ко мне. Это была Элиз.

Красавица посмотрела на меня влажными глазами, провела рукой по моим волосам. «Живой…» – просипела она, приложив вторую руку ко рту. Я попытался изобразить кивок, но получилось настолько плохо, что, скорее всего, моих попыток никто не заметил. Элиз аккуратно сняла с меня кислородную маску, вытянув из горла трубку, и отдала её странному человеку, возвышавшемуся над нами. Мне было не видно его лица. Я хотел заговорить, но вместо этого судорожно закашлял. Пересохшее горло саднило, и кашель не прекращался. Через несколько мгновений к моим губам приложили стакан с водой. И с помощью Элиз, которая бережно держала мне голову, я сделал глоток. Вода разлилась по горлу и пошла дальше. Ощущение, что не пил целую вечность. Второй глоток дался легче, а третьего мне сделать не дали.

– Ты меня слышишь? – участливо спросила Элиз, возвращая мою голову на подушку.

– Да, – прохрипел я еле слышно.