Введение. Дремучий лес и две пропасти

Большинство авторов, пытающихся определить, с чего начался язык, выводят его из коммуникаций животных. Напомню, что сознание человека тоже пытались вывести из поведения и рефлексов животных, но ничего не добились, следуя этой, бихевиористически-рефлексологической, парадигме. В книге о происхождении сознания мы доказали, что это никакое не научное мышление, это обыденное сознание, плоское, как скамейка, на котором сидят обыденно рассуждающие бабушки и не поднимающееся даже до их уровня. Это мышление, обставленное наукообразной терминологией, но тонущее в противоречиях. По сути дела, бихевиористы и рефлексологи ни к чему не пришли, кроме повторения мантры: "у шимпанзе интеллект трехлетнего ребенка", которую переносят из книги в книгу, как свой собственный животный рефлекс, забывая, что у ребенка между 3 и 4 годами происходит когнитивный взрыв, которого не бывает у обезьян.

Некоторые, убедившись в невозможности вывести язык из мышления обезьян, заговорили о том, что это два разных явления, имеющие различные корни (Выготский, Дикон и др.).

"Мы постигаем мысль уже оформленной языковыми рамками, – пишет, обращаясь к подобным авторам, великий лингвист Э.Бенвенист,– Вне языка есть только неясные побуждения, волевые импульсы, выливающиеся в жесты и мимику. Таким образом, стоит лишь без предвзятости проанализировать существующие факты, и вопрос о том, может ли мышление протекать без языка или обойти его, словно какую-то помеху, оказывается лишенным смысла" (Бенвенист, 2010, С.105).

Животные тоже общаются между собой и с людьми. Но "это не язык, а сигнальный код". (Там же, С.102). Из этого мы будем исходить, дабы избежать путаницы. В отношении способов общения животных будем использовать понятие коммуникация.

В самом истоке сознание имеет эндогенное происхождение, связанное с расщеплением психики. Первопричиной является не развитие адаптивных рефлексов наших диких предков, а обратное, антиадаптивное, трагическое событие: ломка рефлексов по типу инверсии.

Когнитивный взрыв ребенка проявляется прежде всего в языке. Ребенок становится творцом языка, в отличие от детенышей животных, которые ничего не добавляют в коммуникативные системы. Продолжая инверсионную парадигму происхождения сознания, мы будем опровергать коммуникационную теорию в решении вопроса о происхождении языка.

Все нормальные люди являются носителями языка, даже когда не говорят. Язык – это наш видовой эксклюзив, неотделимый от сознания. В подтверждение приведу две цитаты, настолько широко известные, что стали общим местом.

"Границы моего языка суть границы моего мира" (Л. Витгенштейн). "Все есть язык" (Р. Барт).

И – в противоположность: "Язык – это, конечно, не дом бытия, а проходной двор, прибежище для ничто" (Гиренок, 2010,С.105).

И там, и там есть своя логика, о которой мы поговорим в книге. Возникает вопрос: как ученые дожили до того, что пришли к прямо противоположным декларациям: "язык – это все" и "язык – это ничто"? Между ними – темный лес различных определений не столь радикального порядка, в которых нам тоже предстоит разобраться. Отсюда необходимость экскурса в историю языкознания.

В ней есть своя историческая логика. История вообще – это история общества. Вспомним, как развивалась историческая наука, описывающая различные общества в их развитии. Вначале под пристальным вниманием оказалась морфология обществ и прежде всего личности правителей: царей, ханов, королей, султанов. Динамика объяснялась просто: такой-то царь (хан, султан и т.д.) "имел слишком воинственный нрав" и потому пошел в поход. Восстания и революции объяснялись причинами типа "правитель (имярек) своим характером восстановил против себя народ". Все причины виделись в центре. Потом историки пришли к выводу, что "короля играет свита" и начали учитывать в своих опусах аристократию. Еще позже, после крестьянских войн в Европе и в России, в исторические описания попал народ, как действующее лицо. Только в начале 19в. стал возможен принцип "самодержавие, православие, народность". До того, как народ проявил себя актором в изгнании поляков, в восстаниях Разина, Болотникова, Пугачева, "народность", как один из столпов, было немыслимо вставить в формулу государственности. Начиная с А.Смита, А.Тюрго и, особенно, К.Маркса, в причинное поле исторических событий вошла экономика. Историки начали учитывать ее в интерпретациях войн и революций и даже перешли к экономическому фундаментализму. Например, учебник истории М.Покровского, по которому учились в СССР в 20-30-е гг.,вовсе обходится без упоминания царей, королей, султанов и т.д. Исторические факторы, казавшиеся всем, стали ничем. Вся история – это поступательное развитие экономики. Имен в истории Покровского нет.

Какова связь истории лингвистики с социальной историей? Они гомологичны в развитии. Лингвистическая наука началась в 18в. с изучения и сравнения корней – царей слов. В 19в. начали учитывать их окружение (приставки, суффиксы, окончания). В начале 20в. всерьёз занялись фонемами, т.е. простыми звуками, – "народом языка". Во второй пол. 20 в. обратились к синтаксису – экономике языка, объявив его движущей силой языка (Хомский и др.).

Ниже мы попытаемся вникнуть в хитросплетения и неожиданные повороты того пути, который прошла наука о языке, шатающаяся то в одну, то в другую, то в третью, то в четвертую кластерную нишу. Четвертая ниша – это значения.

Глава I. Что такое язык и речь: говорят лингвисты

Сравнительное языкознание 18-19вв.

Началось все с работы со словом, т.е. с абсолютизации морфологии. На базе этой парадигмы возникло в 18в. сравнительное языкознание или компаративистика. Разумеется, язык понимался как способ выражения мыслей с целью коммуникации.

Сравнительное языкознание в лингвистике до сих один из главных методов, но было время, когда компаративистика являлась основным направлением языковых исследований. Корни – монархи слов. Сравнение слов по корням – это наиболее доступное языкознание. Именно компаративисты, увлеченно, жадно рывшиеся в сокровищницах и отбросах языков, опровергли библейский миф о разделении языков Богом, доказали их родство, введя понятие "языковая семья". Аналогии корней слов европейских языков и, например, санскрита, их яркие совпадения, в 19в. будоражили умы не менее, чем теория происхождения видов Дарвина. В истории языкознания это был собирательско-аналитический этап, подобный тем, какие прошли в своем развитии все науки, добиравшиеся до научного синтеза, когда только и стало возможно создание полновесных теорий.

Само собой разумеется, собирательство, пополнение и отбор фактологии всегда будут сохранять свое значение, как и метод сравнительного языкознания – первичного дознания. Однако, сегодня быть компаративистом по определению означает принадлежать вчерашнему дню. Есть сравнительно-историческое языкознание как метод, причем, все более и более выявляющий свою вспомогательную функцию, и компаративистика, как первый этап развития науки, пришедшийся, в основном, на 18 – нач.19 вв. Основным методом компаративистики является поиск аналогий.

Сравнительно-историческое языкознание пережило свой золотой век на индоевропейской компаративистике, благодаря доступности и обилию языкового материала. Язык понимался тогда в духе философии Декарта как способ проявления мышления. Язык дан для того, чтобы выражать мысли. Это было общее мнение, независимо от того, являлся его приверженец человеком верующим или атеистом.

После того как родоначальник сравнительно-исторического языкознания Ф.Бопп доказал родство санскрита и ряда европейских языков, встал вопрос об общем истоке и о необходимости универсальной таксономии. Ф.Бопп предложил свою классификацию, которую можно было считать универсальной только на уровне знаний 19в., потому что основывается на типологии только одной части слова – корня. Выглядит она таким образом:

1.Языки без настоящих корней (корней, способных к соединению). Пример – китайский.

2.Языки с односложными корнями, способными к соединению. Пример – индоевропейские языки.

3.Языки с двусложными корнями, с обязательным наличием 3-х согласных, выступающих в качестве носителя основного значения. Словообразование происходит не путем соединения, а только путем внутренней модификации – семитские языки.

В данной классификации, как мы видим, напрочь отсутствует представление о флексиях: суффиксах, приставках, окончаниях, объединенных общим названием "периферия". А ведь именно флексии играют в большинстве языков главную роль при словообразовании. Например, "перезагрузка" – это по смыслу совсем не то, что "перегрузка", хотя корень один.

Забегая вперед, скажу, что в течение следующих полутора столетий представление о роли периферии поднялось настолько, что на нее "перегрузили" почти всю словообразовательную активность. Как писал уже в 20в. французский лингвист К.Ажеж, "именно периферия должна отличать себя от центра, который окружен ею". (Ажеж, 2003, С.130). Отличие – это и есть словообразование.

Классификация, предложенная братьями Шлегель, в большей степени учитывала роль периферии слова. Данная типология, дополненная В.Гумбольдтом, настолько широкоизвестна, что присутствует во всех учебниках обще-лингвистического плана. И если вы спросите любого языковеда, начиная со школьного учителя, на какие самые широкие семьи делятся языки народов Земли, он без запинки ответит: флективные, агглютинативные, корнеизолирующие, инкорпорирующие. Это типология, основанная на типах словообразования, т.е. исходящая из роли периферии.

Флективные – это языки, в которых слова образуются в основном с помощью флексий. Такие языки имеют две основные разновидности: с внешними флексиями (например, индоевропейские), и внутренними флексиями (семитские).

У корнеизолирующих языков (например, китайского) нет никаких флексий и никакой периферии, одни корни, каждый из которых представляет собой целое слово. В связи с ограниченностью количества корней, значение часто определяется просодией или тональностью. Один и то же корень, по-разному произнесенный (выше или ниже, с подъемом или "спуском", отрывисто или мелодично) обозначает разные смыслы.

Агглютинативные, в переводе "клеющие" языки – это, в основном, языки народов Сибири, некоторых народов Африки и Юго-Восточной Азии, а также, представьте себе, современный английский язык. Слова образуются приклеиванием корней друг к другу и такие языковые гроздья могут быть большими, как виноградная кисть. Например, чукотское единое слово "с копьем" звучит га-пойг-ы-ма, а с "хорошим копьем га-таӈ-пойг-ы-ма". Во втором случае значение "хороший" (таӈ), вставлено внутрь. В чувашском слово ытарсапĕтермеллемарскерĕмĕрсем означает "превозмогать влечение к тому, от чего невозможно отвлечься". По сути дела – определение квантовой или ментальной суперпозиции на чувашском языке.

Интересно различие между агглютинативными и инкорпорирующими языками. Первые образуют новые слова приклеиванием друг к другу только имен (существительных, прилагательных, числительных). Это возможно и во флективных языках, например в русском языке ("цареубийца", "многозначность", "свежевыловленный" и многое др.). У нас так образуются только сложносоставные слова, а в агглютинативных языках – это единственный способ словообразования.

Инкорпорирующие языки, распространенные среди индейцев Америки, интересны тем, что там сложносоставные слова образуются также и с участием глаголов, поэтому там возможны слова типа: "мужпосудомыл". Вовлечение в процесс агглютинации глаголов привело к тому, что слова стали совпадать по объему с предложениями. Кто читал романы У.Фолкнера, знает индейское слово "Йокнопатофа", что в авторском переводе означает "тихо течет река по равнине".

Уже в первой половине 20в. выявилась недостаточность данной таксономии, которая основана исключительно на принципе словообразования, т.е. является, как и классификация Боппа, морфологической, следовательно, далекой от универсальности типологией языков. Фонология, синтаксис, семантика остаются "за кадром".

К тому же возникла проблема первичного элемента. Систему надо строить на базе единой универсалии. В морфологии ее нет. Этот факт отметил сам Гумбольдт: "В морфологии нет места универсалиям, в ней мы наблюдаем максимум вариативности" (В.Гумбольдт; Цит. По: Ажеж, С.65). Поэтому данная типология несистемна, следовательно, ненаучна, но именно ею чаще всего пользуются лингвисты за неимением лучшей. Например, Э.Сепир с презрением назвал ее "ходульной" и "неспособной служить" (Сепир, 1993,С.131). Но другие еще хуже. Альтернативную классификацию по типам словообразования представил тот же Э.Сепир. В ней турецкий и китайский оказались в одной семье, французский язык оказался в одной семье с банту, а английский совсем в другой. Это нонсенс, потому что француз скорее поймет англичанина, чем коренного жителя южной Африки.

Классификация, предложенная Боппом, является корнецентричной. По сути, он разделил языки на две большие группы: имеющие настоящие корни, и не имеющие настоящих корней. Сама по себе эта классификация имеет парадоксальный характер, потому что "не имеющий настоящих корней" китайский язык состоит именно из одних корней. Бопп считал их ненастоящими, потому что нет флексий. Классификация Шлегелей-Гумбольдта, на первый взгляд, ликвидирует это противоречие подчеркиванием роли периферии. На самом деле возникла другая системная проблема, надолго определившая развитие общего языкознания ad absurdum.

Если в языках корни только "царствуют", а "правит" периферия, то без нее нельзя никак. Корень без периферии, корень, не взаимодействующий с периферией, корень, не придающей себе конкретной определенности через периферию,– это вообще не корень, а… бог знает что, гуляющий сам по себе предикат. Получается, что в китайском, поелику нет периферии, значит, нет и корней. Короля играет свита. Одинокий бродяга без свиты королем быть не может. В китайском языке нет ни периферии, ни – следовательно – корней. Этот язык напоминает улыбку чеширского кота, на фоне которой гумбольдтовская типология – одно из энциклопедических начал классической филологии – вообще теряет основания.

В то же время, после появившегося представления о внутренней диалектике слова, выражаемого во взаимодействии корня и периферии, возвратиться к Боппу с его абсолютизацией корней уже невозможно.

Достойно удивления массовое возрождение компаративистики в современной России – а ведь писания многих авторов ничем иным не являются. Они удивляют не новизной и смелостью, а старческим возрастом своих языковых опрелостей. Зачем нам столь напористо, с частоколами восклицательных знаков в текстах, доказывают родство английского и русского языков, если это известно еще со времен отца компаративистики Ф.Боппа?

Само возрождение компаративизма в конце 20в. является доказательством кризиса лингвистики как науки. Сравнение языков по корням, применяемое не как метод первичного дознания, а как своего рода теория происхождения языков, в наши дни может быть основано на двух основаниях. Первое: авторы рассчитывают на то, что их читатели не знают основ лингвистики. Второе: они сами не знают, что наука уже прошла этот путь, и ученым-лингвистам известно о близости тупиков на этом пути.

Полностью оторваться от сравнительного языкознания, конечно, не получится, ибо это универсальный "полевой" метод лингвистики, не отвечающий, однако, на самый интересный вопрос: о происхождении языка. Это как современная психология, выделившая по разным основаниям множество психотипов, разработавшая уйму тестов, но даже не пытающаяся ответить на вопрос об истоке и сущности человеческой психики, хотя появилась психология как наука именно для ответа на данный вопрос.

Не только профанная компаративистика переживает в настоящее время подъем. С появлением такого мощного орудия исследования как компьютер, компаративистика переживает подъем в кругах академических. При этом ее новые адепты позволяют себе отзываться о тех ученых, которые работают в сфере теоретического дискурса несколько свысока. Видимо, сказывается эффект вооруженности: те, кто работают не головой, а клавиатурой, чувствуют себя лучше вооруженными.

"Есть в принципе два подхода. Один – это глоттогенез: думать, как мог возникнуть язык, какие могут быть его истоки, как соотносится человеческая коммуникация с коммуникацией животных и т.д. Это вполне легитимная тема, но, к сожалению, здесь мало на что можно рассчитывать, кроме ответов общих и, может быть, даже спекулятивных. Другое – это движение сверху вниз (от нашего времени вглубь истории), то, что делаем мы, то есть постепенное сравнение всех языковых семей и "пошаговое" продвижение вглубь. Мы, может быть, никогда не дойдем до истоков, но зато максимально продвинемся вглубь и даже попытаемся восстановить первые стадии развития человеческого языка. Это сравнительно-исторический метод, реконструкция". (Старостин, 2003,С.74)

Издание именует автора этих слов Сергея Анатольевича Старостина "лингвистом №1". Хочется верить, что данная характеристика соответствует действительности, как и в то, что слова великого языковеда переданы аутентично. Но в таком случае хочется сказать: бедная лингвистика! – ибо:

1) Противопоставление индуктивных методик теоретической дедукции – этап, пройденный наукой и благополучно забытый, потому что ученые, относившиеся к теории как к "спекуляции", в конце концов, все оказались в плену плохих теорий. Никаких "двух путей" в языкознании нет: как и во всех науках, существует один путь эмпирического фактоведения, сравнительного анализа и теоретического синтеза. Жаль, что ученые столь высокого уровня не понимают такие элементарные вещи. Вооружившись компьютером, нелепо думать, будто он не только отсортирует мириады языковых единиц по сотам, но и создаст теорию происхождения языка.

2) Аналогия не есть генеалогия, а сравнение не есть доказательство. Выше говорилось о "расцвете" компаративистики в современной России. Что она доказала? Что английский язык произошел от русского, потому что слова похожи? Англоязычные считают по-другому, исходя из тех же оснований. Это не наука, а одна только идеология. Объективный исследователь, идя этим путем к истокам, неизменно упирается в проблему некоего древнего утраченного индоевропейского праязыка, у которого, в свою очередь, был предшественник.