УДК 327.8(47+560)(091)

ББК 63.3(2)-68

Т15

Редакционная коллегия серии

HISTORIA ROSSICA

С. Абашин, Е. Анисимов, О. Будницкий, А. Зорин, А. Каменский, Б. Колоницкий, А. Миллер, Е. Правилова, Ю. Слёзкин, Р. Уортман

Редактор серии И. Мартынюк

Перевод с английского В. Таки

Виктор Таки

Турецкие войны России: Царская армия и балканские народы в XIX столетии / Виктор Таки. – М.: Новое литературное обозрение, 2025. – (Серия Historia Rossica).

В результате завоеваний в ходе русско-турецких войн XIX столетия российские чиновники и военные деятели столкнулись с серьезными проблемами, связанными с управлением полиэтническим населением на востоке Балкан. Этот вызов ставил перед ними трудноразрешимые дилеммы и вопросы: какие этнические группы вооружать, а каким отказывать? Как управлять миграционными потоками для замещения убывшего населения и как поступать с беженцами-мусульманами? Как соблюсти баланс в религиозно-конфессиональной политике, противоречия которой противоборствующие стороны стремились, в зависимости от реалий на поле боя, усилить или ослабить? На основе ранее не опубликованных архивных материалов и широкого круга первоисточников Виктор Таки исследует взаимодействие царских вооруженных сил с населением Балкан после Французской революции и Наполеоновских войн. По мнению автора, конечные решения царских стратегов и полководцев отражали характерные для XIX столетия тенденции в переосмыслении роли «народа» в военных конфликтах, а изучение подходов царской администрации к управлению населением на Балканах позволяет по-новому взглянуть на имперскую политику России в контексте глобального процесса «демократизации» войны. Виктор Таки – специалист по истории России и Юго-Восточной Европы в Новое время, PhD, преподаватель истории в Университете Конкордия в Эдмонтоне, Канада.

В оформлении обложки использована Аллегорическая военная карта 1877 года Фреда У. Роуза. Библиотека Корнеллского университета.

ISBN 978-5-4448-2807-6

© University of Toronto Press 2024. Original edition published by University of Toronto Press, Toronto, Canada

© В. Таки, перевод с английского, 2025

© Д. Черногаев, дизайн обложки, 2025

© ООО «Новое литературное обозрение», 2025

Введение

10 июня 1877 года, в день переправы русской армии через Дунай, Александр II обратился с манифестом к болгарскому населению. В нем царь упомянул войны, которые вели его прародители «за облегчение бедственной участи христиан Балканского полуострова», в результате которых им удалось «последовательно обеспечить участь Сербов и Румын». Теперь же, говорил царь, настало время «оградить навеки вашу народность и утвердить за вами те священные права, без которых немыслимо мирное и правильное развитие Вашей гражданской жизни». Согласно манифесту, задача России заключалась в том, чтобы «согласить и умиротворить все народности и вероисповедания в тех частях Болгарии, где совместно живут люди разного происхождения и разной веры». Александр II заявлял, что отныне «одинаково будут обеспечены жизнь, свобода, честь, имущество каждого христианина, к какой бы церкви он ни принадлежал»¹.

Обращаясь к балканским мусульманам, царь также упомянул о «недавних жестокостях и преступлениях, совершенных многими из [них] над беззащитным христианским населением», однако пообещал воздержаться от мести и подвергнуть «справедливому, правильному и беспристрастному суду лишь тех немногих злодеев, имена которых были известны и османскому правительству, оставившему их без должного наказания». Остальные же мусульмане должны были «подчинит[ься] безусловно законным требованиям тех властей, которые с появлением войска Моего будут установлены» и сделаться «мирными гражданами Общества, готового даровать [им] все блага правильно устроенной гражданской жизни. Ваша вера останется неприкосновенной; ваша жизнь и достояние, жизнь и честь ваших семейств будут свято охраняемы»².

Семь или восемь месяцев, последовавших за оглашением манифеста, стали одним из наиболее катастрофических периодов в истории Балканского полуострова (см. карту 1 на вкладке). Тысячи мусульман бежали из центральной части Дунайской Болгарии и с тех забалканских территорий, которые были заняты в июне и июле основными силами русской армии и ее передовым отрядом под командованием генерал-лейтенанта И. В. Гурко. Затем неудача, постигшая русскую армию под Плевной в середине июля, стала причиной отступления русского авангарда на север, отступления, в котором солдат Гурко сопровождали десятки тысяч забалканских болгар-беженцев. Падение Плевны, последовавшее после четырехмесячной осады, и финальный бросок русской армии через Балканы к Адрианополю и Константинополю в январе 1878 года вызвали еще более масштабный исход забалканских мусульман. Общее число жертв и беженцев среди мусульманского населения территорий, которые после войны вошли в состав Болгарского княжества и автономной области Восточная Румелия, по-видимому, составляло полмиллиона человек³. В результате война 1877–1878 годов, известная в турецкой историографии как Доксанюч харби, стала синонимом катастрофы. Эта война явилась важным этапом в процессе сокращения мусульманского населения в Европе, начавшегося после Греческого восстания 1821 года и завершившегося окончательным падением Османской империи в начале 1920‑х годов⁴.

Количество жертв и беженцев в ходе Русско-турецкой войны 1877–1878 годов поражает, особенно если принять во внимание, что это был не первый случай перехода Балкан русскими войсками. Русско-турецкая война 1828–1829 годов сопровождалась занятием тех же территорий, однако не спровоцировала бедствий подобного масштаба для мусульманского населения⁵. Несмотря на то что театр военных действий и зона послевоенной оккупации в 1829–1830 годах были меньше, чем в 1877–1879 годах, они включали восточнобалканские территории с наибольшим количеством мусульман⁶. Соответственно, сравнение двух войн и последовавших за ними оккупаций составляет естественный, хотя и до сих пор почему-то не предпринятый прием для всякого, кто стремится понять, что произошло в восточной части Балканского полуострова в конце 1870‑х годов. Очевидно, что беспрецедентное по масштабам вынужденное перемещение восточнобалканских мусульман в 1877–1878 годах объясняется среди прочего решениями русского командования, которые сильно отличались от стратегии их предшественников в 1828–1829 годах.

Рассмотрение этих решений, а также интеллектуального контекста, в котором они были приняты, дополнит наши представления об истории участия России в судьбах населения Балканского полуострова⁷. Существует немало исследований той роли, которую сыграла Российская империя в ходе превращения «Европейской Турции» в совокупность малых национальных государств Юго-Восточной Европы. Однако до сих пор не была предпринята попытка оценить вклад военных – именно как военных – в этот процесс. Советские, российские и западные историки изучили роль царской дипломатии в разработке международных договоров, предусматривавших автономию или независимость Греции, Сербии, Румынии и Болгарии⁸. Хотя временные российские администрации в Дунайских княжествах в 1828–1834 годах и в Болгарии в 1877–1879 годах возглавлялись военными, их деятельность также рассматривалась как аспект внешней политики России⁹. Не отрицая важность Министерства иностранных дел в формировании балканской политики России, настоящее исследование акцентирует не менее значимую роль русской армии. Принимая за основу знаменитое определение войны как продолжения политики другими средствами, данная книга рассматривает русскую армию как одного из главных политических акторов в восточнобалканском регионе. Наряду с описанием военных действий, составлявших главный предмет прошлых исследований русско-турецких войн¹⁰, здесь предпринимается попытка реконструировать интеллектуальные и культурные факторы, определившие политику российских командующих в отношении различных групп балканского населения.

Существенная разница между стратегиями, которым следовало российское командование в 1828–1829 и в 1877–1878 годах, отражала процесс переосмысления роли населения в войне, который происходил в XIX веке. Это переосмысление было частью более широких перемен в образе ведения войны, трансформировавших отношения между армией и населением в период после Французской революции. Опыт революционных и Наполеоновских войн способствовал более внимательному отношению европейских и российских военных к населению как основе военной мощи и одновременно потенциальному источнику сопротивления. Вследствие этого попытки воплотить модель мобилизованной нации в посленаполеоновский период сочетались с поиском способов нейтрализации потенциально враждебных групп населения на территориях, составлявших вероятный театр военных действий. И хотя данный подход был в полной мере воплощен только в эпоху мировых войн, отдельные его элементы становились все более заметными в планах российский стратегов и в политике временных военных властей на Балканах в ходе русско-турецких войн XIX века. Тем самым «турецкие кампании» России составляют важный, хотя еще и недооцененный аспект изменения характера войны в период между падением Наполеона и Первой мировой войной.

Эти без малого сто лет оказались на редкость мирными в истории Европы, по крайней мере если сравнивать частоту и интенсивность войн 1815–1914 годов с конфликтами XVI, XVII или XVIII века¹¹. После почти непрерывных войн революционного и наполеоновского периода Европейский континент наслаждался продолжительным периодом мира. Конечно, середина XIX столетия была отмечена революционными потрясениями во многих европейских странах, а также войнами, сопровождавшими объединение Италии и Германии. И все же эти конфликты оказались быстротечными, и, как, следствие, к началу XX века большинство европейцев не осознавали масштабов изменений в образе ведения войны и того, что́ эти изменения означали для отношений армии и населения. Как продемонстрировала Первая мировая война, изменения эти были тем не менее вполне реальны, и повторявшиеся каждые 15–25 лет «турецкие» войны России предоставляют наилучшую возможность проследить их нарастание. Рассмотрению данных изменений должен, однако, предшествовать обзор восточнобалканского региона, который составил главный театр русско-турецких войн данного периода.

***

Российско-османское противостояние началось в конце XVII века в северопричерноморском регионе. Позже основной театр русско-турецких войн сместился к нижнему Дунаю и в конце концов охватил всю восточную часть Балканского полуострова¹². Тюркское название «Балкан» вошло в европейскую географическую литературу в первые годы XIX столетия как политически нейтральная замена понятия «Турция в Европе», однако вскоре и этот термин приобрел негативные коннотации¹³. Соответственно, дискуссии относительно того, что является, а что не является частью Балкан, превратились в один из важных аспектов историографии и общественно-политической мысли данного региона¹⁴. Хотя Дунай и его приток, река Сава, составляют естественную географическую границу Балкан на севере, такое определение региона плохо согласуется с историческими и культурными реалиями, определяемыми столетиями османского господства как к югу от Дуная и Савы, так и к северу от них, и, в частности, в княжествах Валахия и Молдавия¹⁵.

Эти православные страны вошли в орбиту османского влияния в период между концом XIV и началом XVI столетия и оставались в ней вплоть до второй половины XIX века. На протяжении раннемодерного периода дань, которую княжества платили султану, неуклонно возрастала, и в конце концов местные господари были заменены греками-фанариотами¹⁶. Таким образом Порта консолидировала свой контроль над Валахией и Молдавией в ответ на возросшую угрозу со стороны монархии Габсбургов и особенно России. После неудачного Прутского похода Петра Великого в 1711 году каждая русско-турецкая война сопровождалась занятием российскими войсками территории княжеств. Несмотря на то что русско-турецкие договоры неизменно возвращали Молдавию и Валахию под власть Порты, Россия со временем установила формальный протекторат над княжествами и использовала его для ограничения османского влияния в этих странах¹⁷.

Неоднократные оккупации Молдавии и Валахии и режим протектората не способствовали популярности России в княжествах и в конце концов стали одним из факторов возникновения современного румынского национализма, характеризующегося отчетливой враждебностью по отношению к России¹⁸. Однако эта враждебность долгое время ограничивалась элитами княжеств и не распространялась на массу населения. В результате на протяжении большей части XIX столетия Россия пользовалась остаточной симпатией местных крестьян, которые продолжали видеть в православном царе своего защитника¹⁹. Относительная гомогенность молдавского и валашского населения с религиозной и этнической точек зрения также являлась преимуществом. После вхождения Бессарабии в состав Российской империи в 1812 году и реинтеграции османских крепостей и прилежащих к ним земель на левом берегу Дуная в состав Валахии в 1829 году российская армия больше не сталкивалась с мусульманским населением на этих территориях.

К югу от Дуная ситуация принципиально отличалась. Здесь османское завоевание XIV и XV веков привело к разрушению государств болгар и сербов и к обращению в ислам или к эмиграции их элит²⁰. Превращенные в пашалыки, территории современной Болгарии и румынской Добруджи были населены смешанным христианским и мусульманским населением. Наряду с болгарами, составлявшими большинство православного населения восточных Балкан, здесь проживали греки и румыноязычные влахи (арумыны). Греки были особенно многочисленны в портах на западном побережье Черного моря и в прибрежных районах, а также в крупных городах, таких как Адрианополь и Филиппополь (Пловдив). Греки также преобладали среди духовенства в регионах с преимущественно болгарским населением, и это обстоятельство в конце концов спровоцировало болгарскую националистическую реакцию, выразившуюся в греко-болгарской церковной распре 1870 года²¹. Христианское население Добруджи было еще более пестрым: наряду с этническими болгарами оно включало и румын, и украинских казаков, и русских старообрядцев²². Наконец, не все христиане восточных Балкан были православными, поскольку некоторое количество болгар в регионе Филиппополя в XVII столетии обратились в унию.

Мусульмане восточных Балкан были столь же неоднородны по своему этническому составу, сколь и христиане. Наиболее многочисленную группу составляли турки-османы, в основном проживавшие в городах, хотя в регионе Делиормана, на северо-востоке, они также преобладали и в сельской местности²³. Этноконфессиональную мозаику данного пространства усложняли мусульмане – выходцы из Российской империи, ставшие особенно многочисленными после Крымской войны, когда значительное число крымских татар переселилось в Добруджу. Наряду с крымскими татарами здесь встречались и черкесы, происходившие из западной части Северного Кавказа, хотя их проживание на восточных Балканах оказалось недолгим. На юге, в Родопских горах, имелось значительное количество помаков, или болгароязычных мусульман, чье происхождение является предметом довольно оживленной дискуссии в исторической и этнографической литературе²⁴.

Политическая организация Османской империи отражала конфессиональную и этническую разнородность ее населения. Со времени османского завоевания Константинополя в 1453 году империя представляла собой совокупность конфессиональных общин (в XIX столетии называвшихся милетами), пользовавшихся значительной нетерриториальной автономией²⁵. Несмотря на то что в современной западной историографии порой встречается представление об Османской империи как некоем прообразе мультикультурализма и культурного многообразия, необходимо подчеркнуть, что члены конфессиональных общин находились в весьма неравном положении. На протяжении столетий балканские христиане не имели права носить оружие, должны были спешиваться в присутствии мусульманина, не могли строить церкви, превышавшие по высоте соседние мечети, и в целом были поражены в правах. Они также платили большие налоги, наиболее важным из которых была джизья, или «налог за защиту», восходивший своими корнями к постановлениям пророка Мухаммеда в отношении «людей книги» (дзимми) – евреев и христиан. В то же время такой неоднозначный османский институт, как девширме, или «налог кровью», заключавшийся в отборе христианских мальчиков для янычарского корпуса, перестал существовать задолго до XIX века, в то время как с середины столетия вестернизирующие реформы султанов (известные как Танзимат, или реорганизация) провозгласили равноправие мусульман и немусульман, по крайней мере на уровне общего принципа²⁶.