Они давно постигли смысл свободы и простора, не признающие границ, не страшащиеся неизвестности и человеческих бурь, бушующих на земле, той несправедливости, неравенства, злобы и зависти, что отравляют и разъедают души существ, ползающих и копошащихся в зловонной жиже повседневности.

Им даны Богом крылья, чтобы летать, быть выше, свободней и независимей. И они парят в небесной чистоте, освещенные солнечным и звездным сиянием, подчеркивающим их гордое великолепие.

Но мало кто из земных тварей, пожирающих друг друга, сытых и довольных своей подлой и низкой жизнью, завидует им. Чему завидовать: полету в безграничном пространстве, где нет даже навозного червяка, которого можно с удовольствием сожрать ради малейшей животной прихоти. То ли дело собственное болото или лужа, навозная куча, кишащая множеством соблазнительных тварей! Клюй себе да клюй, пожирай и пожирай, не поднимая головы к светилам и голубому простору. А потом согревайся калориями проглоченного тобою существа и квантами солнечного света на какой-нибудь болотной кочке. Разумно и приятно. И, главное, ни минуты времени, потраченного впустую.

А оно – главный господин, которому подчинено все – и собственное болото, кормящее тебя до поры до времени, пока не иссякнут в нем живность и влага, и – твоя ненасытная плоть.

От него несвободны и гордые, летящие в аквамариновом просторе, царственные птицы, зоркие и охватывающие с небесной высоты своим взглядом необъятную ширь, всю землю, невидимую тварям, копошащимся и пожирающим друг друга в своем болоте. Смена времен года поднимает царственных птиц с насиженных мест и гонит от зимних холодов или для продолжения рода через дали и дали. Они живут надеждой и движутся, сверяя по звездам свой нелегкий и опасный путь.

Обессиленные, спускаются белоснежные птицы на чистую, незамутненную и вольную морскую гладь. Но она, коварная, вдруг начинает волноваться, а то и кипеть в нагрянувшем шторме. И застигнутые непогодой, снова взлетают голодные и обессиленные птицы с морской поверхности и ищут место потише, да и посытней, прибиваются к болоту, спрятавшемуся за грядой базальтовых и известняковых валунов или за песчаными дюнами. И уподобляются живущим здесь безвылазно иным тварям. А когда болото покрыто панцирем льда, ищут новое место, летят, словно потерявшие гордость и самолюбие существа, поближе к городским помойкам и свалкам, в лучшем случае к пирсам и набережным, где, как последние попрошайки, ждут милости добрых душ, подбрасывающих им из жалости хлебные корки.

Подхватывают их ловко на лету, размачивают в ледяном рассоле волны и с жадностью проглатывают, испытывая благодарность за бескорыстие щедрых людей и унижение от собственного положения.

Но не все бескорыстны. Глядишь, иной горожанин, пользуясь лебединой доверчивостью, нацепит кусочек черствого хлеба на стальной крючок, привязанный к капроновому шнуру, и бросит наживку доверчивым птицам.

Умная и осторожная не соблазнится, но всегда найдется та, что схватит подачку и попадется на крючок. Охотник в этом уверен, как убежден и в собственной безнаказанности. Он – сильный, защищенный законами и всем окружением, которое никогда не даст его в обиду. Хотя, возможно, это тоже иллюзия. И у сильного найдется враг, который воспользуется его собственной слабостью, и вот так же, как голодную и потерявшую гордость птицу, поймает на крючок… Особенно тогда, когда его потенциальный противник теряет чувство меры и сам может стать жертвой. Глядишь на все это и невольно задумываешься: а есть ли вообще на нашей грешной земле свобода и справедливость, возможны ли безнаказанные порывы души к безграничности и простору, добру и человеческому достоинству, гордости!

Наверное, это привилегия, данная только ангелам и всем бесплотным существам, наполняющим эфир и вселенную. И не потому ли люди издревле в поисках справедливости и свободы обращали свои взоры к небу, туда, где не нужно ползать в болотной жиже, ища пропитания, где все равны и свободны. Или и это иллюзия, разрушая которую, сверкают, вырываясь из тьмы антимира, ослепительные молнии и гремят небесные громы, пугающие или настораживающие наши души, которым тесно и душно в человеческой плоти?

Могу только догадываться, но о чем – говорить не хочу. Пусть каждый дойдет до этого сам.

И как бы там ни было, я все-таки любуюсь полетом великолепных, царственных птиц, расплескивающих своими крыльями небесную синь, и мечтаю, что когда-нибудь и у каждого из нас прорастут за спинами крылья, и мы поднимемся на них в голубую высь и полетим, свободные и счастливые, куда глаза глядят. По пути, данному Всевышним, куда зовут наши горячие и чистые сердца.

Пенал
Рассказ

Накануне выпал первый ноябрьский снег, еще не уверенный в себе и не постоянный. Большими, слипшимися хлопьями он косо ложился на промокшую, взбухшую землю, не пожухшую от первых легких заморозков траву, и постепенно превращался в пушистое покрывало. Шумная и, похоже, не на шутку встревоженная снегопадом огромная стая грачей, прилетевшая из полей, бледно желтых от слившейся в единое полотно стерни, облепила уже сбросившие листву акации и тополя, окружившие двухэтажку поселковой школы и ее небольшой стадион. Птицы так громко и бесцеремонно галдели о непогоде, близких холодах и предстоящем перелете, что многим мальчишкам и девчонкам, сидевшим в теплых классах за поскрипывавшими от их ерзания деревянными партами, было не до учебы. Они с нетерпением ждали последнего звонка, чтобы наконец-то вырваться на свободу и поиграть в первые в этом году снежки, побегать и поваляться на снежном просторе расположенного за школьным забором аэродрома. Точнее, на прилегающем к нему пустыре.

Витька одним из первых выполнил упражнение по русскому языку, осушил промокашкой стальное перо простой ученической ручки и спрятал ее в пенал, расписанный в стиле палехской школы. Эту довольно дорогую и редкую по тем пятидесятым годам двадцатого века вещь мать достала по знакомству и, вручая ему, строго предупредила: «У ребят из вашего класса таких пеналов нет. Смотри, чтоб не стащили в школе, как закончишь писать, сразу складывай пенал и тетрадки в портфель, а то начнешь там ворон ловить и все прозеваешь…». Она всегда старалась покупать для первенца Вити лучшие, а порой и редкие вещи, чтобы было чем гордиться и хвастаться перед соседками и подругами.

На пенал сказочного вида с золотой Жар-птицей на крышке в классе, как заметил Витька, с завистью поглядывала не одна пара глаз. Он ценил его и берег, помня наказ мамы. Но сегодня, увлеченный снегопадом и птичьими криками, второпях засунул пенал не в карман дермантинового портфеля, а в проем черной деревянной парты. И как только в школьном коридоре прозвенел долгожданный звонок, оповестивший об окончании занятий первой смены, захлопали крышки парт, резво выскочил из-за своей парты, выдернул за ручку коричневый портфель, и помчался вслед за другими ребятами в раздевалку.

На лестнице он едва не сшиб с ног свою первую учительницу Аллу Петровну, которую минут за пятнадцать до окончания урока позвали к телефону, так как ей позвонил сын, служивший где-то далеко.

Витька был у Аллы Петровны лучшим учеником. Eго фотокарточка с резной виньеткой уже висела на доске отличников. Туда ее поместили после окончания первого класса. Учиться Витька любил, знания впитывал как губка, был старательным и вдумчивым. Алла Петровна быстро выделила его из общей группы учащихся и нередко похваливая, гладила по коротко подстриженной под бокс голове. «Умничка, Стеганцов, прекрасно выполнил задание, вот с кого надо брать пример!» – Обращала она внимание соседа по парте Кольки Труфанова, шаловливого и отстающего в учебе.

Витьке было неудобно от подобных слов учительницы, особенно когда она ставила его в пример другим, а тем более его приятелю, с которым они жили на одной улице и вместе проводили основную часть свободного времени. Летом, несмотря на жару, гоняли до ночи в футбол. Зимой катались на санках с горы по десятой линии – проезду, пересекавшему все улицы их рабочего поселка.

Алла Петровна слегка вскрикнула от неожиданно налетевшего на нее воспитанника и, строго посмотрев ему сверху вниз в виноватые глаза, сделала замечание: «Стеганцов, по лестнице ходят, а не бегают, так и шею свернуть не долго. Летишь как ошалелый. Завтра в наказание будешь дежурным по классу и вымоешь полы после занятий»!

– Простите, Алла Петровна, я нечаянно! – Попытался оправдаться Витька.

– Да ладно уж, нечаянно! Вижу как спешишь в снежки поиграть, догоняй своих приятелей, чертенок, да смотрите, до вечера не заиграйтесь, про домашнее задание не забудьте!

– Хорошо, Алла Петровна, не забудем! – Понимая, что воспитательная часть разговора с учительницей закончилась, радостно пообещал Витька.

– Ладно уж, иди! – отпустила его Алла Петровна и по-доброму потрепала по короткой Витькиной челке широкой и теплой, как у его мамы, ладонью.

Алла Петровна была строгой, но очень доброй учительницей, учившей его не только писать и считать, но и честности, справедливости, порядочности во всем. Ее уроки он запомнит на всю жизнь. И не раз еще через много лет Витьке захочется встретиться с первой учительницей и рассказать о своих успехах и неудачах в жизни. К сожалению, это будет невозможно. Тяжелая болезнь сердца рано сведет ее в могилу. Но перед мысленным Витькиным взором она всегда будет стоять такой, какой он увидел ее в первый раз: живой, с аккуратной завивкой ржаных волос на голове, с широким, бесконечно добрым лицом и нередко строгими глазами, в темно-зеленом шерстяном платье, охватывавшем полную фигуру. Многим она напоминала Вите его мать.

На пустыре мальчишки пошвыряли портфели на снег и принялись накатывать снежные шары. Слепили из них первую в этом году снежную бабу. А потом, побросав в нее снежными комьями, разделились на две команды и стали играть в снежки, атакуя друг друга. Причем не только метали в неприятеля снежками, но и старались сбить с ног, извалять в снегу. Слой снега был еще всего сантиметров в десять, поэтому валявшиеся по нему пацаны нередко цепляли на полы и рукава курток и пальто сырую и пачкавшуюся землю. В азарте игры они не обращали на это внимания. И позже, выделавшись как черти, возвращались домой с чувством некоторой неловкости перед случайными прохожими, а кое-кто уже – с ощущением вины и легкого страха, с ожиданием будущих отцовских подзатыльников.

Благо, Витькин и Колькин отцы приезжали на пригородном поездке-дизеле, как правило, поздно вечером, так как работали в дирекции нефтеперерабатывающего завода и часто задерживались на производственных совещаниях. На предприятии строились новые технологические установки, министерство и специалисты-разработчики постоянно обращались с вопросами, на которые нужно было содержательно отвечать и принимать дополнительные меры по устранению каких-то недоделок. Да и из ЦК КПСС нередко звонили на завод, бывало что и затемно. Поэтому заводские специалисты-управленцы, а также члены парткома и комитета ВЛКСМ практически постоянно задерживались в заводоуправлении. Потом, освободившись, из Заводского района на трамвае доезжали до станции пригородных поездов Грозный-нефтяная. И подождав с полчаса на ее перроне или в зале ожидания, садились на поездок, состоявший из четырех-пяти вагонов. Тратили на дорогу в общей сумме больше часа. Ну, а когда заглядывали после очередной получки в станционный буфет, где торговали пивом, то уезжали уже на следующем вечернем поездке. Бывшим фронтовикам, а теперь ответственным работникам заводоуправления, было о чем поговорить, что обсудить. Нередко они встречались и в выходные. Заходили друг к другу в гости вместе с женами и детьми. В то время телевизоров еще не было, люди, особенно заводчане, общались чаще, чем теперь. Жили более открыто, вместе одолевали беды и радовались успехам друг друга, опьяненные ароматом уже довольно сытой и, главное, мирной жизни.

Да и как могло быть иначе! Работали на одном, ставшем родным, заводе. Дома на улице строили по методу «своими руками», во многом помогая друг другу и приданным им на помощь учащимся ПТУ, которых в то время называли ремесленниками. И только в роли прорабов тут были профессиональные строители, которых можно было пересчитать по пальцам. Так что, действительно, дома в заводском поселке, и рядовые рабочие-операторы, и инженеры, ведущие специалисты-управленцы, строили своими собственными руками. Все здесь начинали с первого колышка, и уже через несколько лет большой поселок, как из кубиков, сложенный из коттеджей, был похож на город-сад, утопавший в кипени цветущих абрикосов, яблонь, персиков и черешен. В нем сложился особый морально-психологический климат, основанный на неподдельном уважении жителей поселка друг к другу. Через много лет Витькины родители называли это время «хрущевской оттепели» самым счастливым в своей жизни. Хотя и тогда разных проблем хватало.

В город стали возвращаться выселенные в 1944 году в Казахстан и Среднюю Азию чеченцы и ингуши. Им нужно было где-то жить, устраиваться на работу. Но в дома и квартиры, в которых они раньше жили, вскоре после их насильственного переселения поселили беженцев со Ставрополья, Ростовской области, где многие дома в городах и станицах, а также предприятия были разрушены или сожжены во время боевых действий в период битвы за Кавказ. Вслед за огненным шквалом войны в эти области пришли безработица и голод. В Грозном, избежавшем оккупации, благодаря героическим усилиям советских войск, напротив, рабочих рук из-за массового призыва мужчин в воинские части, не хватало. Да и было гораздо сытнее, так как город, дававший фронту горючее, имел особый статус и снабжался продовольствием лучше многих других. Поэтому беженцы не только по направлениям и предписаниям органов власти, но и сами тянулись сюда. И к моменту возвращения выселенных горцев в 1958 году плотно заселили их дома и квартиры. Темпы же строительства нового жилья и переселения беженцев, а также предоставления жилья бывшим спецпереселенцам отставали от требуемых. На этой почве возникали трения и конфликты между возвращавшимися на малую родину горцами и бывшими беженцами – представителями разных национальностей. Горцы требовали немедленного выселения из своих домов пришельцев со стороны, а порой и насильно выгоняли их. Дело порой доходило до острых конфликтов и даже поножовщины, кровавых драм.

В сердцах многих людей, еще вчера радовавшихся Победе над гитлеровской Германий и первому мирному десятилетию, поселилась тревога за завтрашний день. Не случайно, чтобы снять напряжение, предприятия промышленности в Грозном стали активнее решать социальные вопросы, строить хозспособом и по методу «своими руками» жилье для заводчан. Партийные и советские органы на местах и в Центре поддержали эту инициативу и помогали финансами, льготным распределением заказов на стройматериалы, беспроцентными и позже списанными за счет госбюджета ссудами – для бывших спецпереселенцев. Постепенно острота жилищной проблемы уменьшалась.

Но переселились чеченцы и ингуши не в одночасье. Этот процесс растянулся на годы. И новые возвращенцы на Северный Кавказ вели себя по-разному. Некоторые просто нагло. Как будто русские и представители других национальностей, жившие и работавшие в Грозном в конце пятидесятых двадцатого века, были виноваты в ошибках Сталина и его окружения, силой заставивших горцев 23 февраля 1944 года фактически в течение суток покинуть свои дома. Но самое страшное – после переброски в товарных вагонах в тот же Казахстан спецпереселенцев нередко высаживали в голой степи, где не было ни поселений, ни жилья. Мол, выживай как хочешь. И такое трудно было забыть.

Обида на власти и боль утрат машинально перекладывались на русских и других инородцев, занявших дома и квартиры, в которых ранее жили горцы. Ведь десятки тысяч спецпереселенцев из-за суровых условий, в которые их поместили в Казахстане и Средней Азии, умерли от холода и голода, болезней, так и не дожив до счастливых и в то же время горьких дней возвращения на малую родину. Криминальные авторитеты и антисоветские секты сбивали многих возвращенцев с толку и разжигали межэтническую и межконфессиональную рознь. Чтобы «ловить свою добычу в мутной воде». Подбивали порой неосведомленных чеченцев и ингушей и на захват только что отстроенных своими руками коттеджей заводчан и строителей, на которые у возвращавшихся из-за Каспия горцев вообще не было никаких прав. Кстати, не все представители русскоязычного населения города в эти годы могли воспользоваться и строительством коттеджей по методу «своими руками», при котором финансирование осуществлялось за счет промышленных предприятий. Многие вчерашние фронтовики, в том числе и однополчанин Витькиного отца дядя Володя Гончаров, на собственные средства приобретали так называемые «планы» – участки земли с проектной документацией – и возводили за свой же счет на них собственные, чаще всего, скромные дома из самана или кирпича. На этом фоне безвозмездные ссуды для бывших спецпереселенцев они расценивали как явную социальную и национальную несправедливость, проявленную к семьям вчерашних фронтовиков. Мол, мы на передовой кровь проливали, а горцы в тылу были. Те из них, кто успел убежать в лес и спрятаться от уполномоченных НКВД, организовались в многотысячные бандформирования. Во время своих вылазок били в спину подразделениям советских войск, убивали милиционеров и военных, советских и партийных работников на территории Северного Кавказа, особенно в горах. Практически каждый житель Грозного знал, что в Черных Горах в нескольких десятках километров от города находилось до 25 тысяч боевиков, в годы войны готовивших торжественную встречу Гитлеру. Даже белую бурку и белого красавца-коня держали для этого случая. И не сидели, сложа руки, воевали. На грозненском кладбище в братских могилах и по отдельности были похоронены десятки, если не сотни бойцов и офицеров Советской Армии, милиционеров, ставших жертвами рук бандитов. И горожане об этом помнили. Бывшие фронтовики – особенно.