t

В кулуарах жэжэшных окололитературных кругов, в среде тридцатилетних интеллектуальных снобов становится как-то комильфошно и трендово говорить, что Пелевин-де уже не торт. «Старый» Пелевин был торт, а «новый», стало быть, не торт.
Да что уж там, раньше и экзистенциализм был экзистенциальней, и трансценденция трансцендентней.
Ага.

Сейчас у нас есть возможность сравнивать романы «раннего» и «позднего» Пелевина (ничего, если я буду использовать устоявшуюся терминологию?), мгновенно переключаться между ними, игнорируя более чем десятилетний между ними промежуток. Поздний — это у нас, понятное дело, t, а ранним можно взять хоть «Чапаева», хоть «Поколение П», не суть важно.

За прошедшие годы Виктор Пелевин, несомненно, отточил свое писательское мастерство, и, что называется, «прокачал скилл словесного изящества». Но, что гораздо важнее, он, кажется, привел в порядок свои мысли и «причесал» идеи.
В раннем творчестве автор грамотно вбрасывал публике целый ворох всяких разных вещей, в которых каждый высматривал, что хотел, по своему разумению. Фактически, это был запутанный, как клок волос, конструктор из отдельных идей и сентенций, никак не связанных меж собой симулякров, из которых пять разных читателей складывали для себя пять абсолютно разных историй. Кто-то высматривал сюжет и находил там мухоморные трипы Татарского и раздвоение личности у Петра Пустоты, иные пытались постичь суть идеи и научились выходить в астрал, третьи просто вылавливали в книгах всевозможные гэги, вроде американца по имени Watza Phuk или шекспироведа Шитмана — благо таких персонажей у Олегыча всегда было в достатке.
Таков он, русский постмодерн, бессмысленный и беспощадный. Никто не знал (да и сейчас вряд ли знает), каков он, этот постмодерн, по причаститься к великому хотелось многим — именно поэтому читали и перечитывали.

В «t» автор значительно строже стал относиться к самому себе, упорядочил свои разрозненные философские дискурсы.
Структурные элементы нового романа стыкуются друг к другу очень плотно, как рыбьи чешуйки, отчего и книга читается значительно легче и приятнее: восприятие мягко скользит по этой гладкой, лоснящейся чешуе повествования, собранной из крошечных вставок экшена, иронии и самоиронии, экзистенциальных размышлений и марок ЛСД.
Если при чтении «Поколения П» у меня не раз возникало настойчивое желание дунуть того же самого, что и автор, чтобы лучше его понять, то в «t» все обставлено гораздо интеллигентнее и тоньше: вы начинаете читать книгу как нормальный человек и постепенно приходите к мысли, что все-таки незаметно для себя уже что-то дунули, раз читаете это и, более того, все понимаете!

Виктор Пелевин действует здесь как хороший учитель: начинает с легкого, постепенно набирает обороты и подводит читателя к самым сложным вещам. И, как любой хороший учитель, он не навязывает своих идей, а словно бы провоцирует мозг читателя на самостоятельную их выработку.
В конечном итоге у меня просто загораются глаза от восторга: мне чудится, будто до таких хитромудрых выводов я дошел сам, собственными силами, хотя часть меня, конечно, понимает, что все это — деятельность грамотного педагога.

Лирическое отступление.
Некоторые книги увлекают нас исключительно сюжетом — фантастика, боевики, детективы, триллеры и прочее.
Другие милы нам тем, что учат нас думать, рассуждать и философствовать — это проза о любви, о взаимоотношениях с людьми и прочем.
Большинство книг балансируют где-то посередине, вплетая в экшен элементы рассуждений о вечном.
Но Пелевин — «зверь» совершенно особенный. Сюжет его книг весьма посредственнен, да и думать после них особенно не о чем. В чем же эстетическое удовольствие?
А удовольствие здесь исключительно в наблюдении за эквилибристикой собственного ума: писатель так и эдак сворачивает ваш ум, завязывает его в узел и выворачивает наизнанку — а вы наблюдаете за всей этой гимнастикой и удивляетесь сами себе. И я говорю сейчас не о «мозгах» и «понимании» — а именно об уме читателя.

Начинается все совсем не по-пелевински: стилистика России XIX века, приключения, драки и прочие активные действия. Примерно треть книги проходит именно в таком «приключенческом» сопереживании главному герою — возникает ощущение, будто Олегыч решил попотчевать нас исключительно залихватским боевиком в сельско-крестьянском антураже, а легкие веяния размышлений и мудрствований проваливаются с горизонта так же быстро, как и появляются на нем.
Постепенно, к счастью, «неадекват» набирает градус — а в случае с Пелевиным это ничто иное, как комплимент:

...я постиг, что эту Вселенную ... я сотворил сам, мистически действуя из абсолютной пустоты. Я есть отец космоса и владыка вечности, но не горжусь этим, поскольку отчетливо понимаю, что эти видимости суть лишь иллюзорные содрогания моего ума.

Вот уже что-то чувствуется, что-то такое узнается, отчетливо Пелевинское, правда? То самое, что, пожалуй, и составляет в современной литературе понятие «русский постмодерн».
Да-да, тот самый солипсизм, который автор преотлично раскрыл еще в «Чапаеве»; но теперь все это обрело значительно более удобоваримую форму.
То, что у некоторых других писателей является апогеем всей книги и «выжимкой» всего произведения, у Пелевина — просто отправная точка. Дальше идея будет шириться и углубляться, пускать корни, побеги и сюжетные ответвления.

Отличный сюжетный ход книги — это встреча главного героя книги с автором, который эту книгу, собственно, пишет. Это получилось свежо, необычно, самоиронично, а главное, позволяет вплести в эту историю абсолютно любые мысли, которые у Пелевина, чего уж там, всегда одни и те же: несуществование мира и Вселенной, тщета осознания себя, противопоставление «эго» и «ид» и прочая, прочая. Просто подано это теперь под новым соусом. Очень остроумным, надо заметить, соусом.
Заменим поиски «внутренней Монголии» на «Абстрактного читателя». Был «глиняный пулемет» — стал портрет Достоевского для спиритических сеансов.
Сентенцию о непостижимости существования ума в Боге и Бога в уме превратим в диалектическое противостояние Абсолютного Писателя и Абсолютного Читателя.

Мысли у Виктора Пелевина остались, конечно, ровно те же самые. Те же, что с незначительными модификациями кочуют из «Чапаева» в «Числа», из «Священной книги оборотня» в «Ампир В» — он, как и, извиняюсь за выражение, Коэльо, умудряется раз за разом продавать нам одну и ту же книгу.
Но знаете, чем «t» существенно отличается от всего ранее написанного?

Все эти умозрительные абстракции, генерируемые автором на протяжении сотен страниц, очень легко представить, спроецировать на себя.
Речь тут идет о «книге в книге», взаимодействии мира писателя с миром героев, взаимопроникновение сущностей читателя в писателя и в героев книги.
Любую из прочитываемых мыслей вы в любой момент можете «примерить» на себя, после чего она становится сразу же абсолютно понятна, ясна и структурно-логична.
Повторюсь, автор «расчесал» свое повествование, так что сквозь него более не нужно продираться, стиснув зубы: вы с легкостью и удовольствием скользите по сюжетной линии, очень хорошо ассоциируя себя с происходящими событиями, очень легко в них вовлекаясь, а потому и любые акробатические кульбиты ума становятся вам понятны достаточно быстро.

Раньше как было?
Вы прочитываете пассаж о вау-импульсах. Тупите. Прочитываете его еще дважды. Тупите. Медленно прочитываете еще раз, подолгу задумываясь над каждым абзацем и пытаясь выстроить в уме все сказанное. Наконец, смысл слов начинает смутно проявляться в плоскости вашего восприятия, и вы, наконец, офигеваете от крутизны собственного ума, раз он оказался в состоянии это понять.
В «t» все иначе: вы бегло прочитываете абзац, а ваш ум, изгибаясь так и эдак, с первого раза выполняет сложнейшие кульбиты. При этом удовольствие от его пластичности никуда не девается.

Людям говорят, что они страдают, поскольку грешат. А на деле их учат грешить, чтобы оправдать их страдание. Заставляют жить по-скотски, чтобы и забить их можно было как скот.

То, что есть, никогда не исчезнет. То, чего нет, никогда не начнет быть. Если пылинка есть, это уже значит, что она ничем не отличается от неба. С другой стороны, если кажется, будто пылинка есть, это еще не значит, что она действительно есть. На самом деле есть только то, что ее видит.

Человек считает себя Богом, и он прав, потому что Бог в нем есть. Считает себя свиньей — и опять прав, потому что свинья в нем тоже есть. Но человек очень ошибается, когда принимает свою внутреннюю свинью за Бога.

А еще в книге очень хорошая концовка — последние глав пять преподносят нам кучу новых «скачков ума», сюжетных вывертов, после которых все оказывается совсем не так, как казалось.
Вы ни за что не угадаете, чем же все закончится — книга несколько раз перевернет происходящее с ног на голову.

Моя оценка: 8/10, замечательно.

И, возвращаясь к началу статьи: неправильно считать, будто есть «ранний» и «поздний» Пелевин.
Виктора Пелевина вообще не существует вне пределов вашего ума — он возникает только тогда, когда вы его думаете.

Я люблю жанр "биография" и все его разновидности, и мне очень хотелось роман про реальную историческую личность, но не в рамках "исторического романа", а в рамках лихого вымысла. К тому же, я очень люблю творчество Льва Николаевича Толстого и самого графа, как фигуру обросшую слухами, стереотипами и живущую своей отдельной жизнью в головах жителей России и ближнего зарубежья. У каждого есть свой личный граф Толстой, но теперь он есть еще и вот такой, кем-то выдуманный, но заново себя собравший. Этот роман предвосхитил все мои запросы и пожелания, из-за чего и стал самым любимым в творчестве Пелевина. Мне не только дали, то что я хотела, но еще и то, о чем я не подозревала, что хочу.

Роман развивается по принципам матрешки, мы снимаем верхний слой и обнаруживаем нижний, думая, что это последний слой, но под ним оказывается еще один. Мы обманываемся вместе с героями, подчиняемся убедительному дискурсу, принимаем на веру окружающую реальность, даже не подозревая, что никакой реальности не существует. Что существуют только слова и их значения, и мы сами вольны давать им эти значения, и даже не подозреваем какой мощью обладаем, владея словом. Я с восхищением наблюдала за тем, как каждый следующий поворот сюжета, каждое новое прочтение происходящего звучало логично и реально, не смотря на то, что перечеркивало все предыдущее и так раз за разом, раз за разом. В какой-то момент кажется, что все эти реальности реальны и мы сами вольны решать, какая нам больше нравится.

Граф Т. обнаруживает себя в поезде без памяти и цели, и тут же оказывается целью преследования, а преследователи разъясняют графу, куда он держит путь. Оптина Пустынь становится смыслом жизни, источником всех целей и мотивов, в то время как... Все это оказывается лишь сюжетом бульварной книжонки, которая создается с целью легкого дохода или распила бюджета, или мести и наказания. Ариэль, бригадир бригады сочинителей, проводит оккультные обряды для общения с собственным творением - графом Т. И через эти диалоги мы все время теряем землю из под ног, все время пытаемся нащупать настоящее, но оно ускользает и теряется.

Мне очень понравился юмор в этом романе. Пелевин создает целую вселенную, погружает нас в ее правила и обстоятельства, и, когда мы уже владеем контекстом, мы получаем контекстные шутки, которые за счет своего объема и нашего "узнавания" срывают искреннее овации.

Книга вышла в 2009 году, после кризиса 2008.
"- Какой кризис?
- В том то и дело, что непонятно. В этот раз даже объяснять ничего не стали. Раньше в таких случаях хотя бы мировую войну устраивали из уважения к публике. А теперь вообще никакой подтанцовки. Пришельцы не вторгались, астероид не падал. Просто женщина - теледиктор в синем жакете объявила тихим голосом, что с завтрашнего дня все будет плохо."

Через этот кризис показана схема российского бизнеса, который до сих пор преобладает в большей части страны. Как на коленках создаются тех.задания, заключаются контракты, решают за какое направление в бизнесе взяться, пилятся тендеры, разводят наемных рабочих. Не смотря на то, что Ариэль занимает меньше трети повествования, нам на блюдечке расписывают всю "реальную действительность". Но большую часть романа мы прибываем в поисках истины. В мире, где Чапаев прогуливается с Львом Толстым, а Достоевский выбивает из зомби водку с колбасой. В мире, где лошадь говорит на латыни, а Митенька вам оформляет пастельные сцены. В мире, где не понятно, это граф Т. заметил бабочку, или бабочка заметила графа Т.

Бог умер. Ницше.
Ницше умер. Бог.
Оба вы педарасы. Vassya Pupkin.

Я не могу оценивать Пелевина малым количеством звёздочек, вот уж так вышло. В случае с t по этому поводу даже не пришлось заморачиваться, поскольку Виктор Олегович снова погрузил меня в нирвану, заставляя вместе с графом кагбэ Толстым пересматривать взгляд на автора, читателя и смысл вообще, если он существует, конечно.
Психодел с элементами приключений, экшна, трэша с мёртвыми душами, романтики. И как тут написать отзыв, не создав при этом свою особую вселенную, в которой опять отвечать придётся несчастному графу. Да, что изменится от юбукв в итоге, если весь мир - это и есть нагромаждение букв, которыми мы иногда управляем, а чаще они управляют нами.
Грандиозно, что и говорить.
Если бы я курила, то по окончании чтения, стоило бы сходить покурить. А так пойду в нирвану ненадолго погружусь. Или по привычке поищу Внутреннюю Монголию, штоле.