Цитаты из книги «Ника»

Вся красота, которую я вижу, заключена[197] в моём сердце, потому что именно там находится камертон, с невыразимой нотой которого я сравниваю все остальное. Я постоянно принимаю самого себя за себя самого, думая, что имею дело с чем-то внешним, а мир вокруг – всего лишь система зеркал разной кривизны

. Ужаснее всего то, что этот скелет «свой» не в смысле имущественного права или необходимости его прятать, а в смысле «свой собственный», и шкаф здесь – эвфемизм тела, из которого этот скелет когда-нибудь выпадет по той причине, что шкаф исчезнет

; со странной наивностью[33] он полагал, что в глубине Никиной души[34] ему отведена целая галерея.

Выкинуть какие-нибудь треснувшие очки означает признать, что целый мир, увиденный сквозь них, навсегда остаётся за спиной

Ника © ООО Центр «Златоуст», 1999 © Шапошникова Е. М. (иллюстрации), 1999 Виктор Пелевин Виктор Пелевин (год рождения – 1962) – писатель, которого читают с интересом не только в России, но и в других странах мира (его произведения уже переведены на десятки языков). Феномен Пелевина, вероятно, заключается в следующем: он пишет некоммерческие произведения, которые имеют коммерческий успех. Российская критика пока мало пишет о В.Пелевине, может быть, потому, что сегодня он – самый загадочный и ни на кого не похожий писатель. Его творческая манера – это непривычный и шокирующий «постсоциалистический сюрреализм». В интервью (которое он дал в 1999 году) писатель сказал о себе следующее: «Я практически не общаюсь с людьми из литературных кругов. А мои друзья литературой интересуются мало. Бывает, заедет кто-нибудь в гости на чёрном SAAB, ты ему покажешь свою книгу на японском, а он тебе скажет: “Когда ты, Виктор, делом займёшься?” Вообще, мне нравится писать, но не нравится быть писателем. Я писатель только в момент, когда я что-то пишу». Кажется, что российский читатель стал внимательнее относиться к Пелевину после того, как в 1994 году его сборник «Синий фонарь» удостоился премии «Малый Букер». В 1996 году в издательстве «Терра» в серии «Большая библиотека приключений и научной фантастики» вышли два тома фантастических рассказов Пелевина и роман «Омон Ра» – фантасмагория на тему истории советской космонавтики. Особый читательский интерес в 1996 году был проявлен и к такому произведению Пелевина, как «Чапаев и Пустота» (издательство «Вагриус»). Сам автор так сказал об этом произведении: «Это первый роман в мировой литературе, действие которого происходит в абсолютной пустоте». Много споров и дискуссий вызвал в читательских кругах роман Пелевина «Жизнь насекомых», герои которого, одновременно и люди (рэкетиры, наркоманы, мистики, проститутки), и насекомые, существуют в безрадостном и трагическом мире настоящего и

Виктор Пелевин Ника © ООО Центр «Златоуст», 1999 © Шапошникова Е. М. (иллюстрации), 1999 Виктор Пелевин Виктор Пелевин (год рождения – 1962) – писатель, которого читают с интересом не только в России, но и в других странах мира (его произведения уже переведены на десятки языков). Феномен Пелевина, вероятно, заключается в следующем: он пишет некоммерческие произведения, которые имеют коммерческий успех. Российская критика пока мало пишет о В.Пелевине, может быть, потому, что сегодня он – самый загадочный и ни на кого не похожий писатель. Его творческая манера – это непривычный и шокирующий «постсоциалистический сюрреализм». В интервью (которое он дал в 1999 году) писатель сказал о себе следующее: «Я практически не общаюсь с людьми из литературных кругов. А мои друзья литературой интересуются мало. Бывает, заедет кто-нибудь в гости на чёрном SAAB, ты ему покажешь свою книгу на японском, а он тебе скажет: “Когда ты, Виктор, делом займёшься?” Вообще, мне нравится писать, но не нравится быть писателем. Я писатель только в момент, когда я что-то пишу». Кажется, что российский читатель стал внимательнее относиться к Пелевину после того, как в 1994 году его сборник «Синий фонарь» удостоился премии «Малый Букер». В 1996 году в издательстве «Терра» в серии «Большая библиотека приключений и научной фантастики» вышли два тома фантастических рассказов Пелевина и роман «Омон Ра» – фантасмагория на тему истории советской космонавтики. Особый читательский интерес в 1996 году был проявлен и к такому произведению Пелевина, как «Чапаев и Пустота» (издательство «Вагриус»). Сам автор так сказал об этом произведении: «Это первый роман в мировой литературе, действие которого происходит в абсолютной пустоте». Много споров и дискуссий вызвал в читательских кругах роман Пелевина «Жизнь насекомых», герои которого, одновременно и люди (рэкетиры, наркоманы, мистики, проститутки), и насекомые, существуют в безрадостном и трагическом мире настоящего и

И вдруг я заметил, что меня по-настоящему интересует её мир. У неё была привычка подолгу просиживать у окна, глядя вниз; однажды я остановился за её спиной, положил ладонь на её затылок – она чуть вздрогнула, но не отстранилась[67] – и попытался угадать, на что она смотрит и чем для неё является то, что она видит.

Мы были рядом каждый день, но у меня хватило трезвости[54] понять, что по-настоящему мы не станем близки никогда. Она даже не догадывалась, что в тот самый момент, когда она прижималась ко мне своим по-кошачьи гибким телом, я могу находиться в совсем другом месте, полностью забыв о её присутствии.

Не то чтобы Ника была равнодушна к удобствам – она с патологическим постоянством оказывалась в том самом кресле, куда мне хотелось сесть, – но предметы существовали для неё, только пока она ими пользовалась, а потом исчезали. Наверное, поэтому у неё не было практически ничего своего; я иногда думал, что именно такой тип и пытались вывести[37] коммунисты древности, не имея понятия, как будет выглядеть результат их усилий. С чужими чувствами она не считалась[38], но не из-за скверного склада характера[39], а оттого, что часто не догадывалась о существовании этих чувств. Когда она случайно разбила старинную сахарницу кузнецовского фарфора[40], стоявшую на шкафу, и я через час после этого неожиданно для себя дал ей пощёчину[41], Ника просто не поняла, за что её ударили, – она выскочила вон[42] и, когда я пришёл извиняться, молча отвернулась к стене. Для Ники сахарница была просто усеченным конусом из блестящего материала, набитым[43] бумажками; для меня – что-то вроде копилки[44], где хранились собранные за всю жизнь доказательства реальности бытия: страничка из давно не существующей записной книжки с телефоном, по которому я так и не позвонил; билет в «Иллюзион» с неоторванным контролем; маленькая фотография и несколько незаполненных аптечных рецептов. Мне было стыдно перед Никой, а извиняться было глупо; я не знал, что делать, и оттого говорил витиевато и путано[45]: – Ника, не сердись. Хлам[46] имеет над человеком странную власть. Выкинуть какие-нибудь треснувшие очки означает признать, что целый мир, увиденный сквозь них, навсегда остаётся за спиной[47], или, наоборот, что то же самое, оказался впереди, в царстве надвигающегося небытия[48]… Ника, если б ты меня понимала… Обломки[49] прошлого становятся подобием[50] якорей, привязывающих душу к уже не существующему, из чего видно, что нет и того, что обычно понимают под душой, потому что… Я из-под ладони глянул на неё и увидел, что она зевает[51]. Бог знает, о чём она думала, но мои слова не проникали в её маленькую красивую голову[52], с таким же успехом я мог бы говорить с диваном, на котором она сидела. В тот вечер я был с Никой особенно нежен, и всё же меня не покидало чувство[53], что мои руки, скользящие по её телу, не многим отличаются для неё от веток, которые касаются её боков во время наших совместных прогулок по лесу – тогда мы ещё ходили на прогулки вдвоём.