А можно перестукиваться с Богом.
Объективно я понимаю и соглашаюсь с тем, что Пелевин — уже классик (вернее было бы сказать постнеклассик, но так короче). Я так думала, ещё когда не читала из него ничего кроме заголовка романа «Чапаев и Пустота» в списке литературы к вступительному экзамену. И теперь только лишний раз в этом убедилась. У него есть всё, что требуется современному классику: традиции, которые нельзя прервать, но можно пустить по иному руслу, чуткое восприятие динамичной и беспорядочной современности и подлинно трагическое осмысление нашей недавней истории («Водонапорная башня», «Онтология детства», «СССР Тайшоу Чжуань»).
Но какая бы всенародная смена белья ни ждала впереди, уже никому не отнять у прошлого того, что видел кто-то.Субъективно интересные книги я делю на просто интересные и те, из-за которых я пропускаю свою остановку. Дочитывая сборник Пелевина в метро, я не только проехала свою станцию два раза, но и вышла потом не в ту сторону. Но даже и в перерывах на реальность продолжала ощущать наркотическое воздействие пелевинского мировидения. Что меня в нём больше всего радует, так это какое-то молекулярное взаимопроникновение миров по эту и по ту сторону печатного листа. Придушить собаку охота, когда он блеснёт глубокомысленной аллюзией и сам же, зараза, устами персонажа подсказывает, откуда цитата. Или в сказку в андерсеновской манере подмешивает эзотерический галлюциноген («Жизнь и приключения сарая номер XII»). Или заманивает читателя в самый центр гиперреалистической декорации, а потом схлопывает её, превратив в книжку-раскладушку («Девятый сон Веры Павловны»). Или, наоборот, выдёргивает кончики потусторонних ниток из гладкой вышивки реальности («Синий фонарь»). С этим автором держи ухо востро, он может сконструировать мир и перевернуть его с ног на голову одним словом. Шаг — и ты в зазеркалье.
...это оказалась обычная анкета. Саша присел на корточки и на колене, кое-как, стал вписывать ответы — где родился, когда, зачем и так далее.Кто-то здесь на сайте когда-то сказал, что малая проза автора может служить хорошим пробником всего его творчества. Рассказы Пелевина — как минимум пример замечательного языка. Но даже при такой небольшой дозе философской взвеси я, наверное, уже не буду прежней теперь, когда я знаю, что такое мардонг и ухряб, и почему все вокруг спят.
Не читайте, люди, Пелевина. Спите спокойно.