Дизайнер обложки Андрей Расти

© Виктор Печорин, 2019

© Андрей Расти, дизайн обложки, 2019

ISBN 978-5-0050-1748-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Мое имя выбито на каменном кресте в центре помпезного кладбища Гласневин (от Кингс-инн на север через Фибсборо и Финглас роуд). Рядом – Круглая башня, усыпальница Дэниэла О’Коннелла, освободителя Ирландии.

Дэниел завещал похоронить его сердце в Риме, а тело на родине, в Дублине, что и было исполнено благодарными согражданами.

Не хотел бы я, чтобы мое сердце было похоронено в Риме. О, нет! Только не Рим…

А родина моя далеко.

«Моя родина там, где моя вера», – думал я когда-то.

Это неправда. Вера у каждого при себе, внутри. А родина… Я бы завещал ей свое сердце. Только не думаю, что соотечественники примут этот дар. И памятник вряд ли воздвигнут…

Памятник мне поставили милосердные сестры.

Скупая надпись на нем гласит: «Установлен сестрами милосердия в память преподобного Владимира Печерина, в течение 23 лет бывшего капелланом госпиталя Милосердной Матери. Скончался 17 апреля 1885 года в возрасте 79 лет».

Памятник Владимиру Печерину на кладбище Гласневин в Дублине

Преподобный Владимир Печерин – это я.

Нашел-таки успокоение в чужой земле неугомонный скиталец. Под каменным крестом на стриженом ирландском газоне…

Так поэтично, правда?

Да только это не вся правда.

На самом-то деле меня здесь нет.

Как это? – спросите вы.

А вот так.

Могильная плита есть, и надпись на ней есть. А под плитой – пусто.

Это всего лишь символ. Кенотаф.

Ничего удивительного. Со мной всегда всё не так.

Вот, взять того же О’Коннелла. Ну да, сердце его хранится в церкви Святой Агаты в Риме, но тело-то – здесь, в Гласневине. И останки четырех его сыновей рядом.

А моя могила пуста. Как так получилось? Где же я – настоящий?

Хотите знать?

Тогда вам придется выслушать мою историю. Иначе не понять.

А история длинная, как и сама жизнь. И такая же запутанная.

Знаю, в ваши времена длинные истории не в чести. Нашлепали на смартфоне «ты где? – я на тусе – удачки – и тебе». И все. Типа пообщались. До встречи через год. Так? Нет?

Мне ведь отсюда все видно.

А я не осуждаю. Какие времена – такие нравы.

Мое время тоже было не идеальным.

Повздорят, бывало, парни из-за пустяка, распетушатся. Один другому – перчатку в рожу. А потом при свидетелях из пистолетов палят друг другу в лоб.

Это, по-вашему, умно?

По мне так дурацкий обычай. Остаток безурядицы и изуверства средних веков… Уж лучше по смартфону…

Ну ладно, ладно, это я так, разворчался. Старый человек, мне простительно. Просто не знаю, с чего свою историю начать. Сначала – так длинно выйдет, с середины – непонятно.

А с другой стороны… куда спешить? Если вы спешите – так закройте эту книгу. Ступайте по своим делам.

А мне спешить некуда. У меня впереди вечность. Здесь, где я сейчас, целый век – как единый день. Так что начну от начала. С того самого дня, когда родоначальник моего семейства впервые вступил на русскую землю.

Легенда о Меркурии

Кому-то гордый сокол,

парящий в поднебесье,

неволе покорившись,

на руку кротко сядет.

Из поэмы «Судьбы смертных»,

Эксетерская книга, Англия, X в.

Погода окончательно испортилась. Свинцовое небо плачет мелкими слезами. Дороги, и без того ухабные, расплылись, превратились в жидкое месиво. Лошади с трудом вытаскивают копыта из вязкой грязи. Противные пальцы холода так и лезут за воротник.

По ночам холод сгущается, покрывая лужи коркою льда.

Поначалу Андреа посмеивался над рассказами о страшной Гиперборее, за которой-де конец земли, и где царит вечный холод, а из лесных гнезд вылазят неведомые звери.

Ничего тут такого.

Земля как земля.

Ну, лес погуще, подремучее, да солнце похолоднее, реже проглядывает через облака. Эка невидаль? В Тироле тоже в горах зябко, а на перевалах случаются снежные заносы.

Чем дальше углублялись они в землю Гиперборейскую, тем чаще вспоминались те рассказы и предостережения.

После нескольких месяцев езды по дурным дорогам, по минованию стольких рек и речушек, будто бы отделяющих один круг ада от другого, в каждом из которых солнца становилось все меньше, пока оно вовсе не скрылось за толстой кошмой туч, а холод стал пробирать до костей, хоть всю одежду на себя напяль разом, – Андреа уже не казалось досужей выдумкой, что там, впереди, – край вечной зимы, где любое сказанное слово не растворяется в воздухе, а застывает в виде облачка и висит, так что его можно не только слышать, но и видеть и даже потрогать рукой!

Холодными ночами, спрятавшись в укрытии из веток, дорожных коробов и плащей, Андреа видел во сне родной Тироль, его горы, леса и долины, уютный дом, обеденный стол, запах свежеиспеченного хлеба, оливкового масла, копченых колбас. В чужом краю, в этом бесконечном путешествии так этого не хватало: домашнего уюта, солнца, привычной еды. Приходилось довольствоваться черствыми лепешками да сушеной рыбой, а по вечерам – крупяным варевом, пропахшим дымом костра. Только на редких постоялых дворах можно было отведать настоящей еды.

Стол гиперборейцев скуден и состоит главным образом из вареных или печеных овощей и кореньев – репы, бобов, капусты. У этой снеди скверный вкус, от нее пучит живот. Вот разве что молоко со свежими лепешками, да мед… Увидев, что Андреа не по вкусу здешняя пища, дядя Маттео приказал бородатому аборигену, хозяину постоялого двора, дать им с собой туес меду.

Здешние земли, как, впрочем, и повсюду в христианском мире, разделены на области, управляемые правителями, которых тут называют князьями или каганами, сиречь «великими ханами». Обычно каганы состоят друг с другом в соперничестве или вражде, хотя и являются братьями или племянниками. С вступающих в их земли путешественников взимают подать за проезд. Но и, заплатив проездное, никто не остается в безопасности, рискуя повстречать воинский отряд соседнего кагана, который тоже потребует плату. А опричь того по здешним дорогам промышляют разбойники, так что одинокому путнику грозят в этих землях не только холод и сырость…

Дядя Маттео подолгу беседовал с хозяевами постоялых дворов и с другими путешественниками, выведывая у них сведения о неведомой земле и об опасностях, которые могут встретиться на пути. Серебряные монеты и припасенная в дорогу мальвазия развязывали язык даже самым угрюмым собеседникам.

В одном умете¹ возле переправы Маттео услыхал, что дорога на Москву пролегает по землям рязанского князя, который с Москвой во вражде, так что путь опасен. Услышав это, Маттео счел за благо дождаться купеческого поезда и присоединиться к нему. По счастью, через два дня на постоялый двор прибыл большой обоз из Вильно, сопровождаемый несколькими наемными латниками. Заполнив своими телегами весь двор, литовские гости устроили шумную трапезу, за которой Маттео договорился наутро двинуться вместе с ними. Путешествовать в компании безопаснее.

Но как спастись от холода, особенно по ночам? Следующая ночевка была в разоренной войной рязанской земле, где получить пристойный стол и кров оказалось не так-то легко. Зато Маттео раздобыл у здешних жителей два теплых плаща, подбитых медвежьим мехом, – для себя и для племянника. Эти плащи, которые местные называют по-татарски «епанча», пришлись весьма кстати: весь остаток пути они спасали путешественников от дождя и ночного холода. Укутаешься в них, пустишь лошадь шагом вслед за обозом – и дремлешь себе, мерно покачиваясь в седле… И такие сладкие грезы приходят, что не хочется с ними расставаться, возвращаться в холодную серую реальность… Запах спелых румяных яблок в корзине… Жеребенок, весело скачущий по зеленой лужайке… Выезд графа Генриха с блестящей свитой на соколиную охоту… Дразнящая улыбка Марики, ее аппетитные груди, что два упругих кочана, выпирающие из полотняной рубашки…

Только размечтался, почувствовал, что лошадь остановилась. Послышался шум голосов. Андреа с неохотой открыл глаза. Разъезженная дорога вывела обоз на взгорок. Весь в ярких пятнах еще не опавших листьев лес расступился, открыв вид на виднеющийся вдалеке город.

Оглянувшись в поисках дяди, Андреа увидел его в толпе купцов. Оказалось, путь обозу преградили дружинники московского князя, и литовские купцы теперь объясняют, кто они да откуда. Убедившись, что обоз угрозы не представляет, и получив от купцов мзду, дружинники развернули своих коней и ускакали прочь. Обоз медленно двинулся в сторону города.

Издали Москва похожа на большой муравейник, облепивший холм над рекой. Такой вид ей придавала почти сплошь деревянная застройка. Лишь кое-где сквозь серую массу деревянных строений белели каменные дома.

Путь пересекла неширокая, но, похоже, глубокая река с крутыми глинистыми берегами. Дорога упиралась в ворота приземистой башни. Позади – мост через реку, а за ним еще одна башня с воротами. Московиты укрепили свой город по всем правилам фортификационной науки.

Чем ближе обоз подъезжал к воротам, тем становилось многолюднее. Громыхали телеги, мычал скот, перекрикивались ратники в кольчугах. Возле ворот невесть откуда к обозу подскочили мытари, потребовали въездное мыто. Уплатив, купцы въехали в широкие врата, преодолели мост и вступили, наконец, в город.

Толпы народа разного званья сновали туда и сюда по деревянным помостам, защищавшим горожан от грязи, которую месили лошадиные копыта. Повсюду бойкая торговля, в которой Андреа заметил некоторую систему: на одной улице торговали мясом, на другой плыл запах теплого хлеба, далее – кислый запах выделанных шкур. Там же продавали сапоги. Пока Маттео расспрашивал кожевенника о гостинице, мимо прогрохотали несколько телег, груженных камнями. «Приказ великого князя, – пояснил кожевенник, – всем въезжающим везти с собой камни для городской стены».

Остановиться решили в Сурожской слободе, где жили союзные тирольскому графу генуэзцы. Правда, жилье оказалось под самой крышей, приходилось взбираться туда по узкой скрипучей лесенке. Но содержалось изрядно, и было тут тепло – сквозь комнату проходила каменная труба от топившейся внизу печи. Цену за постой жадные генуэзцы запросили немаленькую, но тут уж ничего не поделаешь. Жила Москва тесно, свободных комнат сыщешь с трудом. Впрочем, надолго Маттео задерживаться здесь не собирался, имея поручение необременительного, как он полагал, свойства. Граф Генрих, страстный соколятник, послал его приобрести с полдюжины московитских ловчих соколов самого лучшего качества, ради чего щедро снабдил золотыми дукатами.

Не зря, однако, писано в Книге притчей: «Много замыслов в сердце человека, но состоится только определенное Господом»². Представлявшееся несложным поручение наткнулось на неожиданные препятствия. Оказалось, что в московском государстве добыча соколов запрещена под страхом смерти! Всем запрещена, кроме специальных доверенных лиц, уполномоченных особой княжой грамотой. Все добытые ловчие птицы считаются собственностью великого князя, который один только может, если пожелает, дать разрешение на их продажу. Или преподнести в дар в знак собинной милости. Так что для выполнения поручения московского архонта не миновать.

Генуэзцы, вхожие ко двору великого князя, подсказали, как подать прошение об аудиенции. Но предупредили, что князь редко бывает в своей столице. Если не воюет, то объезжает свои земли, собирает дани или творит суд. К тому же, против прежней простоты обхождения, ввел он сложный государственный церемониал, по которому проситель аудиенции должен прежде представить свое дело нескольким специально назначенным должностным лицам.

Хотя про генуэзцев и ходит дурная слава, как об обманщиках, тут они не слукавили. Как сказали – так и оказалось. Маттео представил свое поручение подьячему, который за некоторую мзду помог сочинить челобитную грамоту на имя великого князя. Но это было только начало. Хождение по инстанциям и ожидание аудиенции растянулось на несколько месяцев, за которые Маттео изрядно поиздержался.

Наконец, приглашение ко двору архонта получено. Окрыленный надеждой и прихватив с собой положенные дары (на которые, как он имел возможность убедиться, московиты весьма падки), надев лучшую одежду Маттео отправился в княжеский дворец, взяв с собой племянника.

Но великого князя в тот день они так и не увидали. Фрязинов (так на Руси называли выходцев из латинской земли) принял министр, или по-местному, ближний боярин.

Прочитав прошение, боярин долго выспрашивал да выведывал об обычаях фряжских земель, а особливо обо всем, что связано с соколиной охотой.

Маттео, хорошо знавший предмет, обстоятельно ему рассказывал.

Охота, – говорил он, – второе после войны занятие, достойное благородных сеньоров и королей. А соколиная охота – самый престижный и дорогой вид охоты.

Охота с ловчими птицами входит в состав семи рыцарских добродетелей, наряду с искусством фехтования, верховой ездой, стихосложением и владением копьем. Престиж соколиной охоты в западных землях настолько высок, что даже герцоги и короли не гнушаются лично разводить ловчих птиц, опустошая, ради этого, свою казну. Даже сам император Фридрих II собственноручно написал трактат «De arti venandi cum avibus» («Искусство охоты с птицами»), в котором изложил правила соколиной охоты. Это занятие, говорит император, предназначено исключительно для благородных особ и запрещено для простолюдинов. Да последним оно и не по карману.

Маттео поведал, что среди правителей и вельмож ценятся не столько птицы-добытчики, сколько редкие, экзотические, привезенные из отдаленных мест экземпляры. Особенно – белые и полубелые кречеты, служащие украшением пышных парадных выездов, предназначенных специально, чтобы блеснуть перед соседями. А таковые кречеты, как мы слышали, – продолжал Маттео, – водятся в землях великого князя. Потому граф Генрих почтительно просит продать ему партию таких птиц и готов предложить за них хорошую цену.

Выслушав, боярин сказал, что доложит просьбу владетельного графа Генриха великому князю и через два дня сообщит его решение.

Через два дня Маттео и Андреа опять явились в присутственное место, где ожидало приема множество просителей. На этот раз боярин принял их более приветливо. Он сказал, что великий князь готов продать графу Генриху ловчих птиц, но при условии, что оба фрязина, дядя и племянник, согласятся поступить на службу к великому князю для устройства соколиного промысла и торговли соколами с западными державами.

Услышав столь неожиданное предложение, Маттео растерялся. Но затем, придя в себя, попытался объяснить боярину, что при всем уважении к великому князю Московскому, они с юным племянником обязаны вернуться к своему господину, и что их верность графу Генриху не может быть условием сделки.

Боярин, с явным неудовольствием ответил, что это существенно усложнит переговоры о покупке соколов и посоветовал еще раз подумать о щедром предложении великого князя Ивана Даниловича.

И действительно, столь простое, казалось бы, дело, грозило затянуться, а то и вовсе кончиться неудачей. Но не оставаться же и впрямь в варварской стране? «Una salus est misricordia Dei nostri»³ – записал в своем дневнике Маттео, и, возложив свои упования на Всевышнего, стал ждать.

Уже и зима кончалась, вместе с надеждой на легкий санный путь, когда, наконец, получено было от князя разрешение на продажу пяти соколов, да шестого великий князь пожаловал графу Генриху в дар (правда, стоили те пять соколов как все десять, так что прижимистый московит внакладе не остался).

Воодушевленный долгожданной удачей, Маттео предложил отпраздновать сделку в таверне на Сурожском дворе, который обоим путешественникам не терпелось поскорее покинуть.

В отменном настроении отмечали они завершение своей миссии, запивая нежного ягненка и поджаренный овечий сыр терпким лигурийским, когда на плечо Маттео легла тяжелая длань с массивными серебряными перстнями.

– Вот уж кого не ожидал увидеть в земле Гиперборейской! Неужели это мессир Маттео Пьетро Меркурио? – раздался над ухом громовый голос обладателя пятерни.

– Пресвятая Богородица! – воскликнул Маттео, вставая со своей скамьи, – Лоренцо! Это ты? Каким ветром тебя занесло?

– Сегодня прибыл с обозом. Великий князь Московский ныне при деньгах. Так я по требованию его милости привез парчу, бархат, сосуды стеклянные, ручные зерцала, черепаховые гребни. Да двух архитекторов доставил из Милана – у московитов большое строительство затевается. Назад меха повезу, да жемчужное шитье. Меха здешние отменные: в Милане банкиры их вместо золота принимают. А жемчуга скатные куда лучше индийских!

– Ах, не поверишь, дорогой друг, как я рад тебя видеть, – обрадовался Маттео. – Окажи честь, присядь, преломи хлеб с нами. А это племянник мой Андреа. Помнишь его?