Перевод с английского В. Пахомова

Глава I. Дворцовая служба

Когда во время поездки в Голландию Рустан заболел, Император спросил Великого Конюшего: нет ли среди подчиненных ему молодых людей такого, кто мог бы заменить его – то есть сопровождать Его Величество верхом и на переднем сиденье его кареты, заботиться о его оружии, а также исполнять обязанности камердинера. Герцог Виченцский, ответив утвердительно, приказал мне и Менье отправиться к мсье Лепажу, дабы узнать, как правильно собирать и разбирать ружья и пистолеты, как чистить их и заряжать. После двухнедельного обучения всем этим премудростям меня – только меня – послали к мсье Леребуру, оптику, чтобы я научился разборке и сборке подзорных труб Императора и чистке линз. Вскоре я освоил это нехитрое дело – для того, чтобы стать Рустаном мне потребовалась всего одна секунда, а не две. А когда окончательный выбор пал на меня, Великий Конюший одел меня как мамлюка, и, как мне кажется, девятого декабря меня представили пред Императором в Булонском лесу на Аллее Акаций. В тот день была охота. Как только прибывший на место общего сбора Император вышел из кареты, герцог тотчас позвал меня, и Его Величество, оглядев меня с ног до головы, поинтересовался моими знаниями. После того, как Великий Конюший ответил, что я четыре года проработал в нотариальной конторе, Император заметил: «О, да он знает больше, чем мне нужно», и я был принят. На следующий день я приступил к исполнению своих обязанностей. Император пожелал, чтобы я прислуживал ему за завтраком и ужином. С этого-то и началась моя служба. В течение дня я помогал дежурному камердинеру, в том числе и при одевании Императора. Меня научили и как правильно заправлять постель властелина Европы, и как нужно распределять его вещи по его апартаментам таким образом, чтобы он всегда мог в любой момент легко воспользоваться любой из них. За завтраком я непосредственно сам прислуживал Императору, а за ужином я подавал разносившим блюда слугам ножи, вилки, и сами эти блюда. И слишком много времени, чтобы освоить свою новую профессию, мне не потребовалось.

Отныне жизнь моя потекла совсем по иному руслу. Прежде я, расхаживая по конюшне, руководил уходом за лошадьми и их перемещением, а теперь, сидя в кресле или на софе, беседовал с кем-нибудь или – в ожидании приказа – дремал, согретый теплом уютного и жаркого камина. И никаких иных удовольствий, кроме разговоров с дежурным камердинером или смотрения в окно (в то время Император жил в Тюильри), чтобы понаблюдать за происходящим в саду. Невыразимо скучная, однообразная жизнь в роскошных комнатах. Я никогда не покидал их, кроме как ради ужина в пять часов, когда Император отсутствовал. Свободен же я был по вечерам, после того, как к отходу Императора на покой являлись либо Констан, либо Рустан, вот тогда-то мой день завершался. Уединившись в своей, смежной с конюшней комнате, я переодевался в цивильное, а потом, после прогулки вокруг Пале-Рояля, укладывался спать.

Человек привыкает ко всему, так что и я привык к тому, что требовала от меня моя новая должность, а именно – три четверти дня просто бездельничать. Утром, около семи или восьми часов, я отправился на службу. В передней, и, к тому же, ванной комнате, всегда, в ожидании пробуждения Императора, в тот час находилось два или три человека. После того, как утренний туалет Императора закончился, и он удалился к себе, все присутствовавшие там, в том числе и Констан с Рустаном, разошлись по своим делам, а мы с камердинером сначала прибрались в спальне, а потом заправили постель. Потом наступил черед краснодеревщика, гардеробщика и полотера – каждый из них – под присмотром камердинера – выполнил свою работу. Что касается меня, я ушел в гостиную для младших офицеров, дабы дождаться там завершения церемонии утреннего одевания, а затем перешел в гостиную для старших офицеров, где Император должен был позавтракать. Первым делом сервировщик накрыл маленький круглый столик, потом сервировочный стол, а в назначенный час прибыл мажордом – мсье Дюнан – с приготовленной едой. Блюда, коим следовало быть поданными горячими, укладывалось в предназначенные для жарки и подогреваемые спиртовыми лампами, судки. Убедившись в том, что все сделано правильно, сервировщик удалился. Затем префект дворца постучал в дверь гостиной и сообщил Императору о том, что завтрак подан. Я занял место справа от кресла, в котором должен был восседать Император, после чего все мы – трое – терпеливо стали ждать выхода Его Величества.

Иногда Император выходил к столу сразу, а иногда вынуждал – подчас довольно долго – ждать. Почти сразу же после того, как Его Величество сел в свое кресло, пришла Императрица. Поцеловав мужа, она села по правую руку от него, и помочь ей сделать это – подать кресло – должен был именно я. Чаще всего, по выходе Императора из своих апартаментов, с ним была какая-нибудь очень важная персона – министр, или кто-нибудь еще – с кем он продолжал свой разговор до прибытия Императрицы, но после ее прибытия все серьезные обсуждения сразу же отметались и на их месте воцарялась легкая и игривая болтовня. За десертом объявляли явление короля Рима, и тогда в комнату входила мадам де Монтескью, сопровождаемая младшей гувернанткой – с юным принцем на руках. Император целовал своего сына и продолжал свой разговор – с Императрицей, мадам де Монтескью, и приглашенной к завтраку персоной. По завершении завтрака Император брал маленького короля на руки и подходил к окну, дабы показать его как просто прохожим, так и любопытствующим зевакам, кои, как правило, постоянно стояли под окнами дворца в час его завтрака. Нежные ласки любящего отца не прекращались до тех пор, пока Император и Императрица не возвращались в зал. Затем мадам де Монтескью и младшая горничная удалялись в апартаменты маленького принца, где их ожидала няня, обязанностью коей было качать его колыбель и на время отсутствия принца и гувернанток оставаться в комнате для младших гувернанток. Что касается меня, мне следовало вернуться в комнату для слуг.

Я очень любил эту свою обязанность прислуживать за завтраком – из-за разговоров, которые я там слышал. Если бы я тогда вел дневник, теперь я бы владел весьма интересными воспоминаниями – и о людях, и о делах, которые они обсуждали.

Однажды Император, взяв маленького короля на руки после завтрака, как обычно, ласкал его, играл с ним, а потом, обратившись к Императрице, сказал ей: «А ну-ка, поцелуйте своего сына!» Я уж не помню теперь, поцеловала ли Императрица принца, но с полным отвращения тоном она ответила: «Не понимаю, как вообще можно целовать ребенка». Отец его был совсем другим, он никогда не уставал целовать и ласкать своего любимого сына. Что могла бы подумать мадам де Монтескью, услышав такие слова из уст Императрицы? И что могли бы подумать о них матери семейств? (Это произошло в Тюильри, у эркерного окна.)

В другой день Император, уже после завтрака входя в зал и целуя маленького короля, повернувшись к Императрице и глядя на нее со свойственной лишь ему улыбкой, произнес:

 
Час я займусь теперь важнейшими делами,
А после проведу весь день, Заира, с вами!^[1]
 

Маленькие принцы, сыновья короля Луи и принцессы, дочери короля Жозефа, будучи в сопровождении своих гувернанток с первым визитом ко двору Императора в Тюильри, целовали руку своего дяди, и его самого, точно таким же образом они приветствовали и его, и Императрицу впоследствии. Как правило, Император встречался с ними за завтраком. Он очень любил расспрашивать своих племянников и племянниц о том, что нового они узнали с тех пор, как он их видел в последний раз, в особенности принца Наполеона и принцессу Зенаиду.

Мсье Денона, который время от времени приезжал, дабы как-то ублажить Императора, как и многих иных тоже принимали за завтраком. Однажды он привез две небольшие – лишь около семи или восьми пусов высотой – статуэтки. Император и Императрица были изображены сидящими и облаченными в античную одежду. На Императоре ее почти не было, только плащ, но у Императрицы же, несмотря на то, что она была одета намного лучше, грудь и одна нога все же просматривались великолепно. «О чем бы ни думал художник, желая представить меня в таком образе, – сказал Император, – но в результате у него получилось нечто очень непристойное и оно мне не нравится. Мне больше нравится, когда люди одеты в привычную для них одежду, а не столь вычурно – в чуждые им наряды». «Пусть греки и римляне, – продолжал он, – носят то, что они носили в древние времена, но французы наших дней пусть будут в платье нынешнего – 19-го века. Все иное – вздор и нелепица». Статуэтки простояли на каминной полке до самого окончания утренней трапезы, а потом исчезли. Так что, эта попытка Денона подольститься к Императору, потерпела полное поражение. Я думаю, увенчивающее колонну на Вандомской площади изваяние Императора, было отлито и установлено без его ведома, мне кажется, я слышал, как он сам кому-то об этом говорил.

Однажды мсье Давид – знаменитый живописец – с той же целью, что и мсье Денон – пришел к завтраку Императора. Он принес портрет самого Его Величества – созданный одним из его учеников. Я не помню, была ли то картина маслом, рисунок или гравюра. Император был изображен до талии, в гренадерском мундире, правая рука за обшлагом жилета. Этот портрет, позднее воспроизведенный в гравюре, и который я видел во многих торгующих живописью и гравюрами лавках, был хорош, но истинной сути характера Императора не раскрывал. Великолепная схожесть с оригиналом и ничего более.

А в иной раз, также за завтраком, Император принял Тальму. Накануне Его Величество присутствовал на спектакле «Типу-Сахиб». Император сделал ряд критических замечаний касательно постановки сего произведения великого трагика и повелел Тальме сообщить о них автору. Он даже поведал ему о своем понимании вида сцены и показал Тальме, какой жест должен сделать Типу и какую позу ему следовало принять после того, как поднявшись с трона, он призывает к битве с англичанами. И, чтобы еще сильнее впечатлить актера манерой двигаться и речью владетеля Майсура, Император самолично сначала сел в кресло, а потом поднялся с него – с невероятно выразительным, полным благородства и решимости, жестом, произнеся притом несколько, приличествующих ситуации, слов (1812 или 1813).

В половине седьмого вечера я отправился на ужин Императора. Стол был накрыт, как и к завтраку там же – в гостиной для старших офицеров. Кресло Императора стояло спинкой к камину, а Императрицы – напротив него. Обслуживали ужин префект дворца, управляющий кухонной службой, два метрдотеля, шеф-повар, два разрезателя мяса, сомелье, камердинер Императрицы и я – камердинер Императора. Помимо них еще четверо слуг, непосредственно обслуживавших Императора и Императрицу, по двое стоявших у их кресел. Король Рима, несомый сопровождаемый младшей гувернанткой мадам де Монтескью, появился, когда подали десерт. По окончании ужина шеф-повар подготовился подать кофе в гостиную, куда уже к тому времени ушел Император. На этом моя вечерняя служба завершилась, и я вернулся к себе.

Каждое воскресенье на ужине присутствовала вся семья. Императору нравилось спорить с кардиналом де Фешем по различным богословским вопросам, и его доводы нередко ставили в тупик Его Высокопреосвященство.

На одном из таких семейных ужинов за столом сидели королева Неаполя, принцесса Полина, королева Гортензия, Мадам Мать Императора, кардинал Феш и, как мне кажется, еще несколько человек. Только что префект вручил Императору письмо, в котором сообщалось о том, что человек по имени Джеффрин спас нескольких рабочих, вытащив их из завалившейся угольной шахты. Письмо было передано королеве Неаполя, но она никак не могла его разобрать. Заметив смущение своей сестры, Император сказал: «Отдай это Гортензии, пусть она прочтет его нам». В самом деле, держа письмо в свое руке, королева Голландии довольно бегло прочитала его. В этом письме были подробно описаны все, случившиеся до того момента, когда спасатели добрались до того места, где находились заживо похороненные несчастные рабочие. В течение всего ужина собравшиеся не переставали обсуждать его и восхищаться мужеством Джеффрина. Император послал храбрецу Почетный крест.

Однажды, насколько мне известно, Император обедал в маленькой, находившейся в самом конце пролегавшей вдоль берега озера, беседке. Беседка эта, совсем недавно построенная, была очень красивой и удобной.

Как-то раз, вечером, на столе в спальне Императора появился великолепный ювелирный гарнитур – опалы в окружении бриллиантов. И все мы – дворцовые слуги – не пренебрегли шансом полюбоваться им. Эти украшения были очень красивы, особенно при свечах. По возвращении, Император увидел их и, вероятно, передал Императрице, так как на следующий день столик в его комнате, был пуст.

В каждой из отдельных комнат Тюильри проживал либо камердинер, либо комнатный слуга. Среди последних были и образованные молодые люди. Дабы скоротать время и развлечься, они читали. Временами так случалось, что как раз в тот момент, когда они меньше всего этого ожидали, появлялся Император. И тогда книга тотчас откладывалась в сторону, но иногда ее все же забывали – или в кресле, или на походном стуле, иногда на каком-то ином предмете мебели. Если такая книга попадалась на глаза Императору, он брал ее и просматривал. Если это была хорошая книга, он возвращал ее на то место, где находил, но если нет, он живо выражал свое недовольство тем фактом, что в его дворце читают такие книги. Может, он даже бросал их в камин, я бы не был столь уверен в обратном. Он просто не желал, чтобы в его апартаментах было нечто такое, что могло бы хоть кого-то оскорбить. Ну, а значит, эти молодые люди старались не оставлять свои книги без присмотра, особенно сомнительного с точки зрения морали содержания.

В феврале, насколько мне помнится, Император поселился в Елисейском дворце. Это жилье как нельзя лучше подходило ему. Для того чтобы поговорить с кем-либо, ему стоило лишь открыть дверь своей гостиной или своего кабинета, дабы выйти наружу и прогуляться в саду. Такого удобства в Тюильри, где он чувствовал себя пленником, он не имел. И, ради еще большей уединенности, он приказал возвести дополнительную стену – из деревянных планок – поверх существующей – со стороны отеля Себастиани – каменной стены. Он очень любил гулять по тропинке вдоль нее, из-за царившей там тишины.

В маленькой голубой спальне, на полочке стояла небольшая бронза, изображавшая сидящего за столом и внимательно изучавшего разложенную на нем карту, Императора. Из этой комнаты по скрытой лестнице можно было попасть на первый этаж. Этой лестницей – для своих визитов к Императору – пользовалась сама Императрица.

Почти каждое утро, когда была хорошая погода, Императрица в сопровождении двух служанок спускалась в сад и гуляла по аллеям под окнами императорских апартаментов. Она забавлялась, собирая фиалки, коими столь густо были усеяны большие цветники.

Также в случае, хорошей погоды, Император и Императрица ездили в Сен-Клу. Жизнь в такие дни меня совсем не радовала. Я был приговорен к тому, чтобы весь день сидеть в располагавшейся между гостиной и кабинетом (на первом этаже) спальне, и только в десяти или одиннадцать часов вечера я мог уйти, то есть когда Император и Императрица, покидая гостиную, уходили на покой. Лестница, ведущая в апартаменты Императрицы, заканчивалась в спальне, о которой я уже говорил. Ночью императрица проходила через эту спальню и поднималась по этой лестнице в свою комнату.

Когда Император был в своей верхней спальне, а Императрица в тот час у него, я должен был сопровождать ее потом в ее комнату. Сначала следовало пройти по длинному коридору, потом спуститься по узкой лестнице до небольшой, ведущая в ее личные покои, двери. Вот такой долгий путь мне приходилось проделывать, чтобы благополучно препоручить Императрицу ее фрейлинам.

Однажды мы совершили поездку в Трианон. Там у Императора тоже имелось свое место для прогулок. Его спальня находилась на первом этаже, в правом крыле и с выходом в маленький внутренний сад.

Как-то раз, когда он захотел прокатиться верхом, ему привели лошадей – некоторое время они ожидали выхода Императора у главного входа. Обычно Император катался без излишней осторожности, и в тот раз ему не повезло. Лошадь встала на дыбы и сбросила своего всадника. К счастью, упав на песок, он ничего себе не повредил. Живо поднявшись с земли, живой и невредимый, Император продолжил прогулку.

По истечении десяти дней Император на некоторое время вернулся в Сен-Клу. День отбытия в Россию неуклонно приближался.

Будучи в Сен-Клу, Император принял бежавшего из Англии генерала Лефевра-Денуэтта. Император обедал. Поначалу он разговаривал с ним довольно холодно, а потом начал обвинять его в том, что в сражении при Бенавенте он опозорил своих егерей. Генерал защищал себя, как мог, а затем поведал о том, что с ним происходило с момента, когда он попал в плен и до возвращения во Францию. Я полагаю, что могу твердо утверждать – речь шла об одной, поспособствовавшей его побегу, английской леди. Визит генерала завершился тем, что Император вернул ему командование над его егерями. Уже на острове Св. Елены, некий участвовавший в битве при Ватерлоо английский офицер, говоря о гвардейских егерях, утверждал, что стоявшие против них английские солдаты восхищались ими, а в конце добавил: «Эти доблестные солдаты бились как львы – ими командовал генерал Лефевр-Денуэтт».

Не могу припомнить точно о произошедших до начала Русской кампании событиях. Согласно некоторым из сохранившихся у меня заметок, Император с Императрицей 9-го мая 1812 года отбыли в Майнц – Рустан сопровождал его. Меня же отправили вперед – в Мец, – где Император сделал остановку и переночевал. Ранним утром он продолжил путь. И в тот день уже я был с Императором. Вечером мы прибыли в Майнц. То было мое первое путешествие в коем я – как его личный камердинер – занимал место на козлах его кареты.