Описываемые события происходили примерно в 311 – 312 годах. Адвокат Пинарий посетил Елену в захолустной Ксерампелине и сообщил о смерти её бывшего мужа императора Констанция, который завещал ей огромную сумму денег. Заодно выяснилось, что Елена пребывает в заточении только по причине своей юридической неграмотности.

Неизвестно, существовал ли в те времена лозунг "на свободу с чистой совестью", но стоит обратить внимание на душевное состояние Елены. В ней были усталость и нежелание возвращаться в прежнюю жизнь. Она тогда не собиралась никому ничего доказывать, сводить какие-то счёты. Она решила дожить свою жизнь на живописном берегу Понта Эвксинского, вдали от суеты и тщеславия. Но что-то пошло не по намеченному ей маршруту. В её планы вмешался рок, пока ещё не ясно, злой или добрый.

1.

Итак, на Елену неожиданно свалилась свобода вместе с богатством.

Оставаться в Ксерампелине ей как-то не хотелось.

Единственное, что держало её здесь – это её Каупона Лавиния, её гостиница, созданная на деньги Лавинии.

– Тассилея, остаёшься за старшую. Вот тебе флакон-алабаструм из-под духов, в нём обломок ветки. Тот, кто предъявит тебе палочку, совпадающую по разлому, тот хозяин этого заведения «Каупона-Лавиния».

– И к чему эта детективная романтика? Что, мы Лавинию не узнаем без этой палки? У неё же на лбу написано, ты же сама рассказывала.

– Тассилея, не тупи! Лавиния может не сама появиться, она может передать права владения.

– А если никто не придёт?

– И такое может случиться. Тогда поделите всё между собой.

– И сколько ждать в этом подвешенном состоянии?

– Я не знаю, спроси у эдила, как там исчисляется срок давности. Самое главное – чтобы всё было по закону и справедливости!

– Так по закону, или по справедливости? Тебе ведь хорошо известно, что это далеко не одно и то же.

– Не доставай меня, Тассилея! Не тускней в моей памяти! Собери всех девочек, я хочу попрощаться.

– Ну что, подруги мои ненаглядные, последний раз видимся, надеюсь. Живите дружно… Особенно вас это касается, Класта и Альцена! С эдилом не ссорьтесь, если придёт сам или с товарищем – приютите по высшему разряду. Если припрётся с двумя или больше – гоните в шею, не пускайте на голову садиться!

– И где ты нашла новое пристанище, лена? – спросили горничные.

Лена – это не фамильярность, это наоборот. Так тогда уважительно называли владелиц заведений сомнительной репутации. Помните, у Овидия: «Pro facie multis vox sua lena fuit»…

Потом у Елены кончились слова, выливались одни чувства. Помолчав немного, она промокнула глаза и сказала твёрдым голосом:

– Слышите ржание белых лошадей? Это за мной! Прощайте, девочки, не забывайте, что вы наместницы красоты в этом царстве уродства! Этот двор – территория нашего посольства!

– Посольства? А разве у нас не война?

– Нет! У нас мирное сожительство и великодушие к побеждённым!

Елена подняла руку с двумя растопыренными в знак победы пальцами, повернулась и пошла к выходу.

2.

Елена решила перебраться на берег Эвксина. Там, в рыбацком посёлке Посиканта, недалеко от Артаки, она присмотрела себе виллу на морском побережье, элегантную, утопающую в зелени и невероятно дешёвую.

После готских набегов недвижимость на морском берегу сильно упала в цене.

Она уже представляла себя, сидящей на террасе и попивающей вино под рокот волн, крушащих прибрежные скалы.

Однако судьба распорядилась по-другому. Как-то она сидела в термополии (кафе) на городской площади Артаки и ждала продавца заветной виллы.

Но вместо делового партнёра к ней приблизился какой-то бродяга с каким-то костылём.

– Тебе привет от сына Монимоса, он просит срочно приехать, – сказал, подмигивая и странно кривляясь чертами лица. – На его деревья, что он посадил в августе, напали гусеницы.

– Я не знаю никакого Монимоса, ни его сына-придурка, который сажает деревья в августе! – резко отрезала Елена. – Я жду человека, а ты мне мешаешь!

– Из Посиканты? Он не придёт, можешь не ждать! – ухмыльнулся незнакомец и подсел рядом.

Елена поднялась и пошла прочь. Бродяга устремился за ней. Он уже не ковылял, а костыль зажал под мышкой.

– Ну а меня ты узнаёшь? – спросил он тихим голосом.

Елена взглянула в его лицо – действительно, что-то в облике преследователя показалось ей знакомым.

Когда они вышли на безлюдную улицу, незнакомец бесцеремонно схватил Елену за руку.

– Что ты себе позволяешь, хамло?!

– Мне надо удостоверить твою личность. По моим сведениям, на бугорке луны должна быть выколота пентафилея. Вот она, значит всё правильно, это и есть Елена. А ты не ломайся, было время, когда я хватал тебя не только за руку. Это было в Наиссе, но сейчас не до воспоминаний. Меня зовут Астикл, прислал меня твой сын Константин, чтобы я тебя срочно вывез в Треверы. Здесь тебе опасно.

– А ты что, не мог этого сказать сразу?

– Не мог. Весь эмпорий прослушивается скрытыми системами из раструбов и резонаторов. Все те горшки – они не декоративные, это эхеи, они от слова «эхо», чтоб ты знала!

– Что за чушь ты несёшь, кому я нужна, чтобы меня подслушивать?!

– Следят именно за тобой, можешь мне поверить! Эти стелы с изречениями философов расставлены по эллипсу, а тебя посадили именно в фокусе этого эллипса! Поэтому и пришлось шифроваться. «Монимос» – это по-гречески «Констанций», а сын Монимоса – это, следовательно, Константин. Неужели трудно было догадаться – я ж тебе старательно семафорил мимикой лица своего, морганием глаз сигналил.

– А ты не сообразил, что Константин – это ещё и мой сын?

– Если бы я так сказал, нас бы сразу засекли. А про август я упомянул, надеясь указать на город Аугуста Тревирорум, Треверы, где он тебя ждёт… Эх, я так талантливо иносказательно сказал, так хитроумно заметафорил, а ты ничего не поняла, – огорчился Астикл.

– А у Константина поумнее никого не нашлось для моего спасения?! – засмеялась Елена.

– Нет, я самый умный и эффективный. Только я могу отвезти тебя сначала в Тессалоники, а потом во владения Константина.

– Ну, тогда совсем плохи дела у моего сына! А ты, если умный, объясни, почему я тебе должна верить? Откуда мне знать, что ты послан Константином?

Вместо ответа Астикл прикрыл глаза и запел:

«Что за свёрточек лежит и истошно голосит?».

«То не свёрток, то мой сын под названьем Константин».

«Для чего мне это грудь? Чтобы рот ему заткнуть».

Астикл так усердно выводил мелодию, что Елена снова засмеялась.

– Да, эту песенку мог знать только Константин! Даже его отец её не слышал, он тогда где-то в Азии воевал.

– Вот так-то лучше! Значит решено: тебе придётся слушаться меня, потому как я получил приказ доставить тебя к императорскому двору целой и невредимой!

– Ну, целой уже не получится… – печально вздохнула Елена. – Ты же в курсе…

Глаза Астикла вспыхнули хищным блеском, ему явно понравилась эта тематика, и Елена впоследствии не раз пожалела о сказанном тогда.

– Астикл! – строго сказала Елена. – Мне не нравится, как ты на меня смотришь! Если я когда-то и пустила твоего голодного и несчастного попрошайку переночевать внутри меня, то это не влечёт за собой какие-то особые отношения.

– Как знать, – зловеще усмехнулся Астикл. – Ведь есть же там разные узы, взаимообязанности… Нам их не видно, но они есть. Как магнитная сила – разве её кто-нибудь видел?.. А отрицать глупо и невозможно.

Он разложил на своём плаще наждачные бруски, флаконы со специальной точильной жидкостью, коробки со шлифовальным порошком и набор замшевых лоскутов. Старательно точил нож, напевал себе под нос: «Для чего мне эта грудь? Вай, мама-джан – не поверишь! – да чтобы рот ему заткнуть!» и посматривал на декольте Елены сальным взглядом.

– Хватит! – сказала Елена со злостью. – Тебе бы рот заткнуть!

– А я и не против! – весело отозвался Астикл. – Только если твоей грудью!

Злость у Елены сразу кончилась, началось отчаяние.

– Ты использовал эту песенку для опознавания, и забудь её! – взмолилась она. – Это только наша с Константином колыбельная песенка!

– Это ещё почему? – возмутился Астикл. – Мне понравилось, я и пою. Это песня с элементами эротики, которые и меня касаются. Я тоже эту грудь использовал, только совсем для другого. Ты помнишь, нас было трое. Я, Плетарх и кто ещё… Фостирион… Нет, Фостириона тогда уже убило… Наверно, Минокл, кажется… А, какая разница, главное все остались довольными. Вот какими талантами ты обладала! Это будет наша строевая песня! Имеем право на общее культурное наследие!

Елена отвернулась, чуть не плача. Её душила злость на Константина. Как он посмел пустить в их чистую и светлую память этого неотёсанного скота?

– Что ж ты про сына не спрашиваешь, мать? – поинтересовался Астикл, закончив пение. – Что с ним, как живёт…

– Я не хочу ничего слышать о своём сыне из твоих губ!

– Во, как! Ну, тогда я расскажу о нашем императоре. На это имею право, про августа нам на агитационных сборах рассказывают для вдохновения.

Елена демонстративно отвернулась.

– Недавно свадьбу нашего августа праздновали. Каждому бойцу по сотне денариев выдали.

– Какую свадьбу, что ты мелешь?! – нарушила Елена обет молчания.

– Женился наш правитель, на Фаусте, сестре Теодоры, супруге отца своего. Свадьба состоялась в Треверах, в императорском дворце.

Услышав это, Елена пришла в тихую ярость. «Да что это за город такой – Треверы? Там, что, такой обычай – жениться на дочерях Максимиана?!», думала она.

– Вот смотри, интересно – тот, кто женится на сестре, именуется Филадельф. А того, кто на тёте женится, как на–зывать? Филафей, что ли. Прикинь: твой сын сам себе дядей стал!