Раздражающе звонкая трель мобильника вырвала меня из плена мутных сновидений. Буквы на экране прыгали словно блохи по бродячей собаке. Сколько я не напрягал непокорные глаза, но картинка так и не приобретала четкость.

– Да, – просипел я в трубку, поняв, что самый быстрый способ идентифицировать собеседника это услышать его голос.

– Привет Шило, – хихикнул собеседник. – Как здоровьице? Синячишь?

– Ты кто? – сел я на край дивана. На пол соскользнуло дурно пахнущее одеяло. Босые ноги погрузились в липкую лужицу. – Блевотина, – мрачно констатировал я, опустив глаза вниз.

– Сам ты блевотина! Ты Шило уже вкрай сбухался. Да-да-да! Я понимаю, что это твой… Э-э-э-э как ты там его называешь? Метод. Пусть будет метод, если данный термин отражает суть процесса. Но ТАК бухать зачем. Твой ливер вскоре потеряет ценность не только для потенциальных доноров, но и для твоего организма в первую очередь. Подобный образ жизни…

– Заткнись Енот! – буркнул я, сглотнув подошедший к горлу ком. – Не тарахти. Голова болит.

– Ой, головонька у него болит. Конечно-конечно, – захихикал собеседник. – Сейчас она у тебя еще больше заболит. Шеф звонил.

– И? – поинтересовался я, вставая на ноги.

Комната превратилась в сумасшедшую карусель, с каждым вздохом набирающую обороты. Меня вырвало желчью. Все. Сундучок волшебника пуст. Кролики и голуби покинули его еще ночью. Почему ночью? Хватаясь руками за мебель и стены я, покачиваясь, добрался до окна. Непослушные ноги норовили то сложится, то разойтись в разные стороны.

– Мать вашу! – плотная штора скрывала от меня яркую улыбку восходящего солнца. Лучи плясали по первому снегу, укрывшему землю белым ковром. Из глаз потекли слезы.

– Не трогай святое, – хихикнул голос в телефоне. – Родители не виноваты, что мы такими уродились. Точно-точно. Могу сказать одно – зачат ты был точно по пьяни. На трезвую такой продукт не забацаешь.

– Уже зима? – прищурившись, я мрачно осмотрел бескрайний спальник. Стройные ряды многоэтажек выстроились вдоль уходящего в рассвет проспекта. – Сколько я здесь?

– Вот-вот. И шеф так же сказал – сколько можно искать этот путь. За это время нормальные находят, доходят и возвращаются. И еще он сказал…

– Енот? – вкрадчиво спросил я. – Ты еще там?

– Ну да-да. Где ж мне быть? Тут я. Тут.

– Меня хорошо слышно?

– Ну да-да. Шило, у тебя все нормально? – в голосе мелькнуло волнение.

– Замечательно, – я переступил через разбитую вазу. От кучи битых стекол тянулась в сторону сортира вереница красных пятен. Вот почему болит правая ступня. Ничего не помню. – Передай своему шефу, что он может идти в жопу. Именно туда и ни сантиметра в сторону. Пусть ищет нормального, который ему найдет, дойдет и вернется. А я тут посижу. И ты не ответил на мой вопрос. Сколько времени прошло?

– Шило, ты начал осенью. Вчера выпал первый снег. Зима, брат. Зима. Без двух дней две недели синячишь. Да-да-да. И кстати ты должен мне. И неслабо должен.

Шаг за шагом я поковылял в сторону кухни. Звякнули, разлетаясь из под ног латунные гильзы.

Ага! Значит, я шумел.

Раз. Два. Три. Четыре. Четыре пистолетные гильзы. Плохо. Соседи раньше просто ненавидели. Теперь даже не знаю. О! Пустая обойма на краю журнального столика. Четыре плюс девять. Итого…. Э-э-э…

– Енот, нужна твоя помощь.

– Опять?! Что сейчас?

– Четыре плюс девять. Сколько получится?

– Я недавно упоминал о состоянии твоего ливера. Так вот. С мозгом у тебя все хуже. Гораздо хуже. Тринадцать будет. На лицо явная деградация личности, нарушение элементарных функций головного мозга…

– Заткнись. Я думаю. – Я застыл на пороге кухни, уставившись в потолок. – Енот я кого-то расчленил, но ничего не помню об этом. Ко мне кто-то приходил?

– Вот-вот. Нарушение элементарных функций головного мозга. И потеря памяти. Да-да-да. Ты ж под замком. Как обычно. Ты закрылся изнутри. Я тебя закрыл снаружи. Выход исключительно по взаимному согласию. А про расчленение это ты к чему? Руки? Ноги? Кишки на люстре?

– Кровище на потолке в кухне. Много, – меня опять стошнило.

– Я рад, что этого не вижу. И звуки ты издаешь страшные-страшные. Радует, что телефон запахов не передает. Твоя берлога это что-то. Да-да-да. Ладно, загляни в большой шкаф возле холодильника.

– Здесь нет холодильника, – взгляд нащупал бутылку пива на подоконнике. Откупоренная. Я принюхался. Без разницы. Все воняет блевотиной. Даже пиво.

– Забыл-забыл. Это был второй приезд полицейских, – как-то невесело хихикнул телефон. – До сих пор не понимаю, как ты в одиночку дотащил двухкамерный холодильник до балкона. Помнишь, у твоего подъезда в подвале пара бомжей обосновалась. У них еще болячки на физиономиях такие страшные-страшные, что даже полицаи на них забили и забыли о их существовании.

– Насмерть? Обоих? – ноги подкосились, и я присел на трехногий табурет. По воспоминаниям раньше ног у него было больше.

– Нет-нет-нет. Несварение говорят было. Холодильник полный жратвы козырек над входом в подвал проломил и застрял там. Теперь они на тебя молятся, и каждое утро смотрят вверх в ожидании нового холодильника. Правда, пивные бутылки с мочой снизили уровень фанатичной религиозности.

Еще раз принюхавшись к содержимому бутылки поставил ее на место. Я вообще в бога не верю.

– Енот, какое отношение бомжи имеют к пятнам на моем потолке? Бомжей двое. Пятен три.

– Точно три? Точно-точно?

– Три здоровенных кровавых пятна. Куча стекол на полу и много желтых ляпок везде.

– Ты когда в поиск уходил среди покупок были три банки томатного сока и несколько упаковок яиц. В моменты просветления кровавой мери догонятся. Точно-точно. Ты сказал, что это пойло твой дух просветляет.

– Понятно, – вздохнул я. – Открывай. Привези пива и еды.

– Нашел? – восхищенно выдохнул Енот. – Где?

– Ищи рифму, – буркнул я. – Пиво. Еда. Отбой.

Вот и закончился очередной поиск. Уже и не помню какой по счету. Наверное, стоило бы вести дневник. Записывать, что и где нашел. Записывать? Что? Координаты, которых нет? Предметы, которых не существовало или о которых забыли? Зачем? Обычный человек в лучшем случае воспримет как записки сумасшедшего. Коллега, если таковые имеются, покачает головой и отправится в свой поиск. У каждого свой путь.

Уткнувшись лбом в спасительно холодное стекло, я изучал подзабытый мир. Мой мир. Енот уже наверняка обрадовал шефа. Процесс пошел. Группа подъем. И понеслись. Все это будет завтра. Не, интоксикация от двухнедельного… без двух дней двухнедельного запоя так быстро не исчезнет. Скорее послезавтра. Я конечно заранее, до начала процесса провел подготовительные процедуры, но процесс затянулся. Цель оказалась непростой и путь в стиле Сусанина. Когда дойдет до дела, спутники будут в восторге от пути.

Но все это будет потом. Сейчас я созерцаю начало зимнего дня. Машут архаичными лопатами дворники. Тянутся гусиные вереницы простолюдинов от парадных до остановок. Фыркают, выбираясь из сугробов стоянок автомобили. Максимум позитива это детишки. Выскакивая из бездонных чрев многоэтажек, они первым делом падают в сугроб или пуляют снежком в кого-нибудь. Им нет дела, что родители спешат на работу, а их ждет садик или школа. Первый снег и этим все сказано. Чистый снег. Чистые эмоции через край. Бедные мамаши и очень редкие папаши пытаются вернуть малышей в свою серую реальность. Они уже не помнят, что такое быть ребенком. Они не верят в чудеса и забыли вкус настоящего счастья. Они уже не помнят, что порция эскимо может доставить радости куда больше чем новый ноутбук или лексус под окном. Что первый поцелуй любимой дает душе крылья, а жрицы любви публичного дома всего лишь будят воспоминания об этом. Для них – букет фиалок под дождем на велосипеде через полгорода, только для того чтобы ОНА улыбнулась – нерациональная нелепость. Ласковая улыбка мамы тускнеет в памяти под грузом пустых бытовых забот. Доминирующее слово на устах – «надо». Надо в садик. Надо в школу. Надо к бабушке под присмотр. Взрослые забыли себя прежних. Стали рабами социума. Слово-то какое мудреное. Мой скудный умишко не в состоянии его постигнуть. И я рад этому. Рад, что стою в стороне от стада потребителей, управляемых рекламой, модой. У меня свой взгляд. Своя жизнь. Свой путь. Иногда я даже не уверен, что я из этого стада. Это я про хомо сапиенс.

Щелкнул замок входной двери. Этот замок открывается только снаружи. Затрещал дверной звонок, напомнив о головной боли. Пошатываясь из стороны в сторону, я направился в прихожую. Топорик, для разделывания мяса, воткнутый в голову лося над входной дверью вызвал улыбку. Хорошо я ему засадил промеж рог. Попытки извлечь кухонную принадлежность из жертвы таксидермиста не увенчались успехом. Топорик крепко засел в черепушке. Не та уже силушка. Не та.

– Кто? – крикнул я, стоя сбоку от бронированной двери.

– Ищи рифму алкоголик, – заорал Енот из подъезда. – Открывай-открывай.

– Енот, это точно ты? – поинтересовался я, набивая дату и время своего рождения с точностью до минуты одновременно двумя руками на двух пультах, размещенных на противоположных стенах узкого коридора. Идея шефа. Когда я в поиске, то практически невменяем. Другими словами – пьяный в хламину. Вот и придумали выход с защитой от пьяного. Нужно всего лишь синхронно на двух пультах набить последовательность цифр. В общем, перестраховались как могли, чтобы оградить мир от меня нетрезвого а меня от мира беспощадного. Но иногда я и сам себя удивляю.

«Клац» – сказал распахнувшийся сейф.

«Хрясь» – сработал внутренний замок на двери. С третей попытки – почти трезвый.

Дальше работают рефлексы. Мозг отдыхает. В левую руку детонатор. Осколочная мина направленного действия находится в стенном шкафу напротив входной двери. В правую – пистолет. Надо будет сказать шефу, что пуленепробиваемые стекла это хорошо, но доступ на балкон стоит ограничить. Вчера холодильник – счастье бомжей, а завтра – завтра моя фантазия изрыгнет нечто смертоносное. Лучше без балкона. Ограничимся форточкой.

– Шило, это я. Енот. Точно-точно, – его голос дрожал. Как-то его голос показался мне недостоверным. С тех пор соседи напротив со мной не здороваются а Енот осторожничает.

– Заходи, – я коленом толкнул задвижку.

Дверь приоткрылась, и в нее бочком просунулся мужчина лет тридцати. Невысокого роста. Свободный костюм скрывал излишнюю полноту. Как всегда гладко выбрит, и словно вчера подстрижен. Маленькие глазки за толстыми линзами очков метались между шкафом и стволом пистолета. Руки в карманах строгого пальто нервно вздрагивали.

– Шило, держи себя в руках, – дрожал не только голос. Дрожал второй подбородок и пухлые щечки. – Шило, мне не нравятся твои глаза. Ты точно меня узнаешь? Это я-я-я, Енот. Точно-точно. Шило, убери пистолет и сними палец с кнопки. В твоей засратой хате только моей кучи перепуганного дерьма не хватает.

– Пиво?

Енот вытянул из пакета с логотипом ближайшего супермаркета бутылку.

– Держи.

– Дверь закрой, – я сунул в карманы джинсов арсенал и принял сосуд просветления.

– Ты как? – поинтересовался Енот, брезгливо осматриваясь. – Обосрал все, что не смог облевать? На этот раз ты себя превзошел. Ты в курсе, что мне должен? Каждая беседа с полицейскими денег стоит. Они тут как мухи на дерьмо. Сперва глюки решетил. Соседи оценили. Да-да-да. В полной мере. Кстати в твоем доме, именно в этом подъезде и особенно на этом этаже упали цены на недвижимость. Потом бомжей осчастливил. Мусоровоз чем тебе не угодил?

– Мусоровоз? Не, с правоохранителями я стараюсь не связываться.

– Шило, ты мозг пропил. Речь об ассенизаторе. Мусоровозы сгинули в далеком совдеповском прошлом.

– Енот, не шуми, – я в два глотка осушил бутылку. – Не помню я. Жратвы и пива.

– В твоем поведении от человека становится все меньше, – произнес Енот, протерев толстые линзы очков. – Шило, ты деградируешь. Поиск сжирает твой мозг. Поверь, Шило, тебе ходки три осталось и человека в тебе не останется. Точно-точно. Не сомневайся.

– Жратвы и пива! – рявкнул я.

Енот молча разгрузил содержимое пакета на чистый край журнального столика. Не ожидая пока я начну трапезу он, глядя под ноги, вышел на балкон. Дрожащие пальцы только с третьей попытки родили пламя на кончике сигареты.

– Енот, – крикнул я, откупоривая очередную бутылку. – Хватит мерзнуть. Давай поговорим. Можешь курить тут. Хуже уже не будет.

Прикуривая новую сигарету от окурка, Енот присел на краешек кресла напротив, предварительно сбросив на пол носком сверкающего ботинка ворох грязной одежды.

– Слушай Енот, ты сегодня какой-то не такой. Обычно ржу не могу… а тут на лице грусть-печаль гуляет. Поначалу качественно дурака валял. Шутил привычно. Это к чему? Дорога пугает? Так мы легких путей не ищем. Ты вспомни – разными местами ходили и всегда возвращались. И сейчас вернемся.

– Шеф нервничает,– вздохнул Енот и щелчком отправил окурок в приоткрытую балконную дверь. – Ты в последнее время доставляешь много-много забот. Сроки затягиваешь. Буянишь. Да-да-да. Буянишь. В следующий раз мне придется обыскать твою берлогу на предмет оружия. Откуда ты его вообще взял? Есть же пистолет в сейфе… на всякий случай… Ты представляешь, чего стоит замять все твои выходки? Да у шефа связи и деньги. Мне кажется, что он способен решить любой вопрос…

– Ну, прям боженька воплоти, – я впился в гамбургер. – Вкуснотища. Будешь? Ну как знаешь. Только не делай такое лицо. Не хотел бы он таких забот – отгрохал бы мне в тихом заповедном месте особнячок. И пугал бы я не пиплов а в лесу медведей… Не, нафиг медведей. Лучше чайки и дельфины в лунной дорожке. О! Точно! Остров! И никаких забот. Маленький персональный остров.

– Стрельба. Летающий холодильник, – перечисляет Енот, пропустив мою речь мимо ушей. – Вопли и нецензурная лексика. Метание картошкой в котов у подъезда. Да-да-да. Прицельное метание. И это видели дети.

– Это помню! Это за дело. Месть, так сказать. Ты когда-нибудь вступал в подъезде в…

– Помочился на дворниху… дворничку… э-э-э, ну ты понял.

– Так она ж сачкует. У нее не работа, а сплошные перекуры и лясим-трясим с местными бабами. Непорядок, как сказал бы наш Ромич.

– Мусоровоз…

– О, хорошо, что напомнил! – я даже отставил бутылку в сторону. – Заинтриговал. Хоть убей, мусоровоз не помню. Осквернил? Не? Сказал что-то нехорошее? Не? Не то? Картошкой как в котов. Коты, кстати заслужили.

С трудом сдерживая улыбку, Енот прошествовал на балкон, лавируя меж пятен сомнительного происхождения на ковре. Подкурив очередную сигарету, он поманил меня пальцем.

Балкон был усыпан снегом. Израненные ступни нырнули в белый холод. На фоне зимней чистоты я выглядел как ворона, страдающая хронической диареей. Грязные донельзя джинсы точно летопись последних двух недель. Некоторые строки вызывают стыд и отвращение. Я вспомнил, что убил лося за неразделенную любовь. И на брудершафт он пить не хотел. Те же две недели футболка служила не только носовым платком и салфеткой, но и возможно туалетной бумагой. Свежий зимний воздух был осквернен одним моим присутствием.

– И чего? – мрачно поинтересовался я. – Зима. Холодно.

Блеснули на солнце толстые линзы. Пухлые губы растянулись в улыбке. Палец-сарделька ткнул вниз и вправо.

– Это все я? – присев на порог поинтересовался я. У шефа таки связи достойные. Замять такое…

– Ты не представляешь, какой тут был цирк, – захохотал Енот, хлопая себя по бедрам. – Полиция. Пожарные. Спецназ пригнали. Точно-точно. Спецназ. Окружающие дома перетрусили. Собаки с полицией обыскивали квартиры на предмет взрывчатки, а конкретнее РПГ.

– Э-э-э, стой-стой, это не я. Точно не я. Не было у меня никогда гранатомета. Да был пистолет. Прикупил по дешевке и пару обойм бонусом добавили. Но это ж обычный макар. Но чтобы так… Не, Енот не я это.

Я зачерпнул горсть снега и обтер вспотевший лоб. Одно дело холодильник, а реактивный противотанковый гранатомет это из другой епархии.

Енот ткнул пальцем в угол балкона. И что? Сломанный стул без двух ножек полотенцами привязан к перилам. Разорванный коробок спичек. Рваный бинт. Банки чего-то чистяще-моющего. Аптечка перепачканная чем-то розовым. Наверное, марганцовка из старых запасов. Пустые бутылки из под водки. Вскрытая упаковка презервативов.

Сияние физиономии Енота затмило зимнее солнце. Жестом фокусника достающего из кролика шляпу… тьфу-ты гадость какая, кролика из шляпы, он снял с ножек стула эспандер.

– Ты еще и химик, – смеясь, он похлопал меня по плечу и вытер ладонь носовым платком. – И снайпер. Да-да-да. Снайпер. Всегда считал, что оружие это не твое. Ладно, хватит любоваться на деяния рук своих. Холодно. Пошли.

Бросив последний взгляд на выгоревший скелет мусоровоза, я закрыл дверь и задернул штору. Не хочу этого видеть. И помнить не хочу.

– Кто-то пострадал? – мрачно спросил я, откупоривая бутылку пива об угол стола.

– Нет, – Енот проследил за кусочком лака, отколовшимся от стола. – Ты пристреливался. Первые два легли рядом. Водила оказался бывалым. Интернационалист. Сработал рефлекс. Третий заряд лег точно в цель… Так, давай заканчивать с твоими подвигами и переходить к делу. Ты нашел? Точно-точно?

– Точно. Как всегда.

– И где?

– Про рифму я уже говорил? Тебе на словах или карту нарисовать? Лучше глобус. Сколько осей предпочтешь? Три традиционных? Или еще время добавить? И учти, не всегда и не везде ось это прямая и далеко не всегда их три.

– Ну да-да-да, не подумал, – хмыкнул Енот. – У тебя своя координатная сетка. Ты главное привязку вернуть не забудь. Шеф не простит, если эта безделица потеряется. Ты же ее не потерял?

– Спроси чего полегче, – отодвинул я опустевшую бутылку. Внутри стало уютно и тепло. Недавняя хворь отступила. Захотелось прилечь и вздремнуть. – Что на этот раз было? Напомни.

– Ты что! – вскочил на ноги Енот. – Потерял? Это недопустимо! Недопустимо!Ты не представляешь, что это для него значит!

– Не ори, – сонно зевнул я. – Я не помню. «Это» – не самое лучшее описание предмета. Круглое? Квадратное? Съедобное? Ха! Помнишь, как-то привязкой была засохшая печенюшка. Ей лет сто было. Я тогда ее чуть не схомячил.

Енот неожиданно прытко подскочил ко мне и встряхнул, ухватив за плечи.

– Кусок дерева, Шило. Кусок дерева, – крикнул он мне в лицо. – Вспоминай! Где?

Енот сегодня прям сам не свой. Обычно весельчак и балагур тормошит меня точно тряпичную куклу… Кукла… Точно, перед этим была привязка кукла. Странная такая. Ручной работы. По грустному деревянному лицу с огромными глазами-жемчужинами катилась деревянная слеза… Деревянная. Деревянная… Кусок дерева…

– Енот, посмотри в сортире, – сонно пробормотал я, закрывая глаза. Тяжелая голова опустилась на стол. – Или в ванной. Ищи где вода и пустые бутылки из под рома.. Корабль укажет нам путь. Ветер надувает паруса. Йо-хо-хо и бутылка рома.

На горизонте возник необитаемый остров. Пальмы. Чайки. Обнаженные туземки с корзинами фруктов на головах.

Меня толкнули в плечо.

Енот разве что кислотой не плевался.

– Что привязка в унитазе делает?

– Наверное, плавает.

– Зачем?!

– Чтобы не утонуть.

Я приподнял свинцовые веки. Енот не на шутку разошелся. Пухлые кулачки аж побелели от злости. Так гляди и в морду мне даст. И чего он к этой деревяшке прицепился? Щепка как щепка. Чуть длинней ладони и пальца в два шириной. Смазанные остатки орнамента и вкрапления мелких камушков. Почерневшее от времени дерево пахнет солью и смолой.

– Шило, твой мозг тебя предал! Зачем ты засунул привязку в унитаз? Ты мог ее испортить! Да-да-да! Испортить! Ты же знаешь, как шеф относится к этим предметам. Ты идиот? Ты вообще меня слышишь? Алле, дома кто есть? В этом скворечнике все сдохли?

Он постучал меня костяшками пальцев по голове.

– Енот, отстань, – отмахнулся я точно от надоедливой мухи. – Наверное, так было надо. Я не помню точно. С привязкой можно разговаривать, лишь поместив ее в привычную среду…

– Говно?

– Воду, Енот воду. Деревяшка имеет непосредственное отношение к воде. Очень соленой воде.

– Ага, – присел рядом Енот. – Я уж подумал ты совсем того… Необычные возможности порождают неадекватность и сдвиг по фазе. Понимаешь, захожу я в твою фекальную комнату, а возле унитаза стоит полупустая пачка соли… И о чем я мог подумать? Обычно не это на зиму засаливают.

Я криво ухмыльнулся:

– Ты даже представить не можешь, сколько ключей я перепробовал к этой привязке. А она молчит и молчит. И ни в какую. Ты кстати, руки то вымой с мылом. Я всякое пробовал.