Слово от переводчика

Доброе утро, прохожий!

Да откроется тебе песня вселенной!

Меня зовут Сатиш Сивачарьяр, и я перевел этот текст на английский язык, на котором ты его и читаешь. Я купил рукопись в лавке старьевщика на Колледж-стрит в Колкате за литр чистой воды, моток пряжи и почти не ношенные сланцы. Не знаю, как эти три тетради попали к лавочнику-бенгальцу. Когда я торговался, это не казалось мне важным, а когда показалось важным, торговец уже умер от малярии. Сначала меня просто привлек длинный текст, написанный от руки на незнакомом языке. Я решил вспомнить свою прошлую специальность и дешифровать написанное. Покупка оказалась на удивление любопытной: лексика и грамматика в рукописи отличались от других кирилличных языков, учебники по которым я нашел в книгохранилищах имени Р. Тагора. Осознав, с чем имею дело, я бросил клич по бывшим коллегам и нашел словари и пособия, без которых был бессловесным и неспособным. За то время, пока я совершенствовался в переводе, волосы мои стали седыми.

Почему я не оставил эту забаву?

Я достаточно долго живу на свете, чтобы понимать, что случайностей не бывает. До сих пор лучшие головы континента пытаются понять, что господь Шива сделал с нами во время наступления Ночи. Я быстро смекнул, что держу в руках ценный документ.

Наконец, я взялся за письменный перевод.

Конечно, мне хотелось подшлифовать миропонимание героя, его видение пережитых им приключений. Хотя бы там, где Книжник встретил аватару Харихари и стал носителем ответов, которые так ждет человечество. И там, где он не понял свою роль во всей этой истории из-за замороченного христианскими упрощениями сознания.

Но перевод – это таинство.

И я оставил нетронутыми все его предрассудки. Каждый должен расшифровать эту притчу заново и по-своему.

Сейчас, когда я переиздаю перевод, волосы моих сыновей стали седыми.

Мое предисловие одновременно стало и послесловием.

История начинается со счастливого конца.

Три тетради превратились в книгу, когда рукопись закончила свое путешествие в Колкате.

Книжник дошел до утренней зари. Мы снова познали Ночь.

Пролог^[1]

Не бывает ожидания, не окрашенного беспокойством. Я ждал этого звонка одиннадцать месяцев, и было это тогда, когда выражение «ждать одиннадцать месяцев» еще имело смысл. Телефон зазвонил после того, как я потерял всякую надежду. С этого все и началось.

Что я в тот момент делал? Это нетрудно вспомнить. Ведь что такое одиночество? Это ситуация, когда с тобой не случается ничего, что не запланировал бы ты сам. Поправка: не одинок я. Со мною Герда. Но она, наевшись и нагулявшись, спала в кровати, на которой спать ей не разрешается.

Как триста тридцать предшествующих ночей, я таращился в яблочник, лежащий у меня на коленях. Последней новостью, переданной человечеству перед тем, как эра Интернета закончилась, был рассказ о синтезе искусственного человека в Калифорнии. Графитовое создание не только прошло тест Тьюринга, но и сильно обиделось, когда ему объяснили, зачем задавали все эти вопросы.

Обида. Самое человеческое из чувств. Из-за этого чувства я ждал звонка одиннадцать месяцев. Временами хочется, чтобы наши близкие были неспособны пройти тест Тьюринга и наши глупости не обижали их.

Вы еще помните, что это было такое, Интернет? Штуковина, что заставляла тебя забыть о том, что за стенами – душный район не самой простой столицы на Земле. Что живешь ты в миниатюрной трешке-матрешке, в которой все комнаты переходят друг в друга и заканчиваются маленькой кухней (катакомбы навевают воспоминания о модульных отелях в Токио, где тоже все время задеваешь стены плечами). Что на улице – ноябрь, то есть от лета ты удален на максимально возможную дистанцию. Пока ты в яблочнике, тебе почти нормально. Пока ты серфишь, ты почти не одинок.

У меня в браузере отключена та круглая красная иконка TR, которая загорается, когда читаешь контент, сгенерированный текстороботом. Эта игра в угадайку была данью ностальгии по тем временам, когда на belles lettres, созданных талантливыми (не графитовыми) авторами, я еще мог неплохо зарабатывать. Я пробовал догадаться, человеком или машиной изготовлен тот набор слов, что меня зацепил, и обычно угадывал. TR иль not TR.

Отдельные хорошие тексты еще продолжали писаться людьми: на эту работу брали безработных, алкоголиков, людей с ограниченными возможностями – в общем, тех, кто не мог найти себе занятие в нормальной цифровой корпорации.

В случае с новостью о Google Homo все было неочевидно. С одной стороны, в репортаже старательно не называли пол создания. Но из этого необязательно следовало, что текст написал бесполый робот. Потому что гендерная корректность после ряда скандалов сотворила с людьми-компиляторами новостей в точности то же самое, что уже было заложено во «врожденную» половую амбивалентность машин. Безразличие и скрытый интерес выглядят одинаково и на первый, и на десятый взгляд.

В деталях репортажа можно было заметить некоторые перекосы, свойственные «творчеству» искусственного интеллекта. Ни одного упоминания о первых словах, произнесенных Google Homo, зато подробное описание банкета, устроенного демиургами для прессы и доноров. Ни слова о цвете глаз, скелете, крови и мышцах, зато – целый абзац о том, что окончательная версия AI была сделана на основе программной сборки Durante. Перед которой изначально стояла задача усовершенствовать Google Translate до стадии, когда программа сможет переводить сложные поэтические тексты уровня «Божественной комедии». Впрочем, рассуждение про Durante было мной распознано в качестве нативной рекламы Google.

Но не мог же текст про первого способного обижаться искусственного человека быть написан роботом? Это было бы обидно. Я нажал иконку TR, узнал ответ, осмыслил его, и тут зазвонил телефон. Я сразу понял, что это тот самый звонок: для всех остальных уже слишком поздно.

Первое, что я услышал в трубке, был ветер. Потом через него прорвался немного осипший, но такой знакомый голос.

– Намасте.

– Привет, – сказал я со смолкшим сердцем. Несколько ударов ветра, молчание. – Все хорошо?

– Хорошо. Только холодно.

– Ноябрь. Вчера подтаяло, сегодня подморозило. Обычная наша погода – «околоноля».

– Я знала, что ты не спишь, и почувствовала, что должна позвонить. Несмотря на. Как будто что-то плохое случилось. Как там Герда?

– Спит твоя Герда, – отозвался я.

Герда на самом деле проснулась, подняла голову и внимательно слушала разговор.

– А как… – ее прервал свиристящий ветер, – …сам?

– Сам не сплю. Что-то не спится.

– Ты только не подумай, что я простила. Что возвращаюсь или что-то такое. Я так. Почему-то почувствовала, что нужно позвонить.

Герда проскулила и приветливо гавкнула, узнав голос бывшей хозяйки. «Бывшая хозяйка». Не менее странное выражение, чем «синтезированный человек».

– Видишь, разбудила собаченцию, – прокомментировал я. Взвесил допустимость вопроса с учетом наших текущих отношений и решился спросить: – Ты все еще в Тибете?

– Меня депортировали из Тибета. Я вернулась в Непал. Сейчас я в Сарангкоте.

– В Сарангкоте? – Мой голос сел. Я внезапно ощутил себя искусственным человеком, синтезированным из графита в Калифорнии. – Встречаешь рассвет?

Она затараторила, чтобы побыстрее проглотить неловкость:

– Да, в Сарангкоте. Но в этот раз решила пешком подняться. Вышла около полуночи. Такси бы двадцать долларов стоило.

– Мы на автобусе ехали.

– И я решила типа сэкономить. Поужинала, взяла чай в термосе и двинула вверх. Перепад высот несерьезный, меньше километра, можно не спешить. Музыку слушала. Роса уже легла, поэтому сошла с тропинки на разъезженную дорогу. А на той можжевеловой аллее меня подобрал джип с китайскими туристами.

Тут графитовый человек во мне захотел задать вопрос, не потому ли она звонит, что встречает рассвет в Сарангкоте. Но мой внутренний графитовый человек никогда не прошел бы тест Тьюринга, настолько он был тупой. Потому что с учетом текущих отношений такой вопрос был по-человечески неуместным. Вместо этого я почти утвердительно произнес:

– Красиво вокруг.

– Вершина затянута тучами, но через прогалины проглядывает такая… не громадина даже. А невероятных размеров стена. На много километров вверх. Тут ощущаешь, что вселенная неизмеримо больше мира двуногих козявок. Когда выглянет солнце, стена – помнишь? – станет оранжевой.

– Помню, – сглотнул я.

– Но рассвет еще не начался, небо черное.

Внезапно в трубке прогремело, будто где-то рядом с моей собеседницей взлетал самолет. Герда снова гавкнула, на этот раз беспокойно.

– Что это? – встревожился я.

– А это прикол такой. «Трубы конца». Тут рядом со смотровой площадкой буддистский монастырь. Когда первый раз заревело, китайцы туда сбегали и спросили, что происходит. И монахи им ответили, что празднуют «пуджу конца». Китайцы, естественно, поинтересовались, почему буддисты устроили «пуджу конца» на рассвете, а те весело объяснили, что просто пришло для этого время. И быстро попрощались. Очень были заняты своими трубами.

Мы помолчали. Ветер на том конце утих. Человек – создание, которое трудно имитировать. Я так ждал этого разговора, а теперь все мои слова подморозило ноябрем растерянности. Сейчас я мог бы попросить прощения. Еще раз.

– Зачитать тебе парочку новых? – наконец предложила она.

Я этого не ожидал.

– И почему ты не заведешь себе Твиттер? – заученно пошутил я в ответ.

– В чем ценность афоризма, который знает весь Интернет? Из оправы для мудрости он превращается в признак подключенности к Cети.

– Раньше ты по-другому реагировала: «Потому что мне не шестьдесят лет».

– Ну тогда вот тебе из гималайских заметок: «В горах необязательно идти, чтобы пейзаж менялся. Все делают солнце и ветер».

Я промолчал, потому что афоризм меня не впечатлил. Собеседница смущенно хмыкнула и продолжила:

– «Все счастливые семьи несчастливы одинаково, каждая несчастливая семья счастлива по-своему».

Это мне понравилось, но с учетом наших текущих отношений я посчитал, что лучше проглотить похвалу.

На том конце раздался новый странный звук, похожий на отдаленный плач. Герда, услышав отголосок из трубки, оскалилась, будто хотела завыть.

– Что это? – прислушался я.

– Странновато… – В голосе появилась тревога. – Собаки завыли. Все собаки поселка. Как будто кто-то приказ отдал.

– Так бывает. Собаки обычно подхватывают вой. Одна начнет – другие за ней.

– И вот чего еще не могу понять. По часам солнце уже десять минут как встать должно было. А тут даже небо не посерело.

– Ты ошиблась в расчетах. Или часы синхронизировались с чем-то не тем и перескочили на десять минут назад. Бывает. Если и есть в космосе какое-то расписание, которому можно доверять, то это график рассветов и закатов.

Голос стал спокойнее.

– Может, и правда все в порядке. Сейчас еще и все огни внизу, у озера, погасли. Там огромный город. И он теперь весь во тьме. И ветер затих. Наверное, так всегда перед рассветом. Экономят энергию.

– Автоматика у них, скорее всего. У нас в Минске то же самое. Перед тем как солнце встанет, фонари гаснут.

Собаки продолжали истерично выть. Герда встревоженно всматривалась мне в лицо. В голове мелькнула новая, не из мирного времени, мысль, что, если на том конце что-то случится, я никак – ну просто совсем никак – не смогу помочь. Но что могло случиться? Она в Непале, а не в Афганистане. И даже то, что в Минске сначала светлело, а потом только автоматика отключала фонари, не должно было меня настораживать. Кто его знает, какие алгоритмы энергосбережения применяют в Гималаях.

– Что-то и на смотровой площадке у нас свет пропал, – спокойно заметил голос. – А у китайцев сдох телефон, с которого они попсу слушали. Тишь и жуть. Но они пытаются петь. Ты про Google Homo читал?

Ответить я не успел, наш разговор прервался. А несколькими секундами позже свет погас и у меня в комнате. За окнами тоже стояла темень: фонари проспекта, видневшегося через ветви далеких тополей, как и окна соседних пятиэтажек, оказались в полной темноте. Я прикинул в голове масштабы блэкаута, который одновременно случился бы и в непальских Гималаях, и в не самой простой для жизни столице, и отбросил возможность взаимосвязи как анекдотичную. Совпадение, просто совпадение.