Посвящаю моей дорогой маме – С ВЕЧНОЙ ЛЮБОВЬЮ

От автора

Эта книжка писалась частями. Писалась специально для одного человека. Каждую часть я торопился послать в Екатеринбург, чтобы приободрить маму, которая много болела. После смерти папы здоровье ее стало быстро таять, и мне очень важно было поддерживать у мамы интерес к жизни. Одной главы хватало на месяц-два, и тогда я садился писать следующую…

Маме было 89. Много лет она интересовалась темой «Вокруг Пушкина». Прочитала массу книг, собрала гигантское количество материалов. Она помнила по именам всех друзей поэта, все родственные связи, все даты. Однажды к ней даже обратился за консультацией Читинский музей декабристов.

Жизненный путь Пушкина описан и изучен по минутам. Но с годами биография поэта обрастает все новыми и новыми легендами и мифами. Я старался никого не вводить в заблуждение, не использовать непроверенные факты и домыслами. Но «художественно-историческое исследование» – это не фотография. Объектив отражает то, что было, а литература – то, что могло быть.

Мог Бальзак стать шурином Пушкину? Этого не произошло лишь потому, что одна из их сестер-избранниц оказалась шпионкой. Мог Гоголь вызвать «наше русское всё» на дуэль из-за женщины? Да, он так и хотел сделать, но, слава Богу, струсил. Мог Аракчеев отправить поэта в сибирскую ссылку или на виселицу? Еще как мог – но не стал, потому что сам был влюблен без ума…

Я старался брать факты малоизвестные. Например, что муза у Пушкина и Бетховена была одна, и перед ней оба гения преклонялись всю жизнь, спрятав глубоко в душе эту тайну. Или что внебрачный сын Пушкина оказался ненароком причастным к страшным трагедиям, затронувших всю нашу страну и растянувшихся по времени на десятилетия. Или про то, как Бунин пил чай с внучкой великого поэта, а та рассказывала ему, что от тяжелой жизни ей пришлось торговать собой. Или про то, как ученые признали в сибирском старце умершего императора Александра I, а местный купец, наш дальний предок, на свои деньги поставил на его могиле часовню…

Я хотел написать о том, что связано не только с пушкинскими местами, но и хоть как-то – с теми городами и поселками, где бывал сам или где жили близкие мне люди. Оказалось, что у белорусского города Слуцка и дальневосточного поселка Де-Кастри много общего, и хотя поэт там никогда не был, – есть связующая ниточка с великим Пушкиным. Связаны между собой сибирский Томск, Лазурный берег и лесопарк Уралмаша… Мне очень хотелось увидеть эту едва уловимую общность и попытаться соединить всё единым сюжетом.

Мозаика сложилась по одной причине – потому что Пушкин в каждом из нас. Теперь я понимаю, что так сильно и надолго заинтересовало мою маму в этой теме. Пусть и всех желающих заинтересует эта книжка – впрочем, такая мечта есть, наверное, у каждого автора.

Никакой коммерческой цели, как вы понимаете, у меня не было. Может быть, что-то недоговорено, осталось непонятным для тех, кто слабо знаком с жизнью великого поэта. Но достаточно его любить – а не любить Пушкина, думаю, невозможно.

Премного благодарен всем тем, кто с научной дотошностью годами рылся в архивах, изучая каждый день и каждый шаг Александра Сергеевича, и теперь щедро поделился своими находками. Я благодарен за возможность воспользоваться их исследованиями и прошу прощения у тех, кто не назван здесь или чья цитата осталась незакавыченной. Поймите, не со зла это и не тщеславия ради.

За понимание – спасибо огромное и низкий поклон.

Старая открытка

I

Арбат той зимой не чистили, и это было очень непривычно. Улица казалась пустынной, цветные плитки тротуаров покрыты толстым ковром из темных листьев, которые потрескивали, ломаясь под ногами, словно яичная скорлупа. Листья сначала были красно-желтыми, потом серыми от инея, потом и вовсе черными. В грязных палатках продавались матрешки и майки с надписью «perestroika», но покупать их было некому. Иностранцев перед Рождеством очень мало – никто, видно, не хотел ехать в холодную, бесснежную Россию, где в магазинах и ресторанах пусто, как пусто сейчас на Арбате с его бледно-желтыми фонарями.

Каждое утро становилось холоднее ровно на пятую часть градуса, и к середине декабря ночью доходило до минус десяти. А недели за две до Нового года прошел дождь, и все покрылось ледяной коркой. «Снег выпал только в январе». Кстати, кто помнит, как там дальше у Пушкина? Это вопрос на засыпку – может, один из ста и вспомнит с трудом…

Я шел по Арбату и мечтал о Крыме, о жарком лете. Вон в том букинистическом магазине я прошлой весной купил старинную открытку – Бахчисарай начала двадцатого века. Какие-то глинобитные мазанки с глухими дувалами, длинноухий осёл посередине улицы, как раз напротив ханского дворца. Так было занятно рассматривать знакомые места!

Дверь в магазин открываешь – звенит колокольчик. Магазин дорогой, на массивных стеллажах фолианты с золотым тиснением. Это всё не по моим деньгам. У прилавка очередной книжный «жучок» перекупщик продавщицу молоденькую охаживает. Она ему за шоколадку сортирует то, что народ приносит. А он потом сдаёт в другой магазин по другой цене. Выгодное дело нынче. Мяса в стране нет, нет и книг. Из дешёвых вечных ценностей – лоток со старинными открытками. По сорок копеек за штуку.

Открыток и фотографий много, люди сносят их пачками, никому нынче ничего не нужно, на бабушкину память колбасы не купишь. Перестройка. И что будет завтра, не знает сам господь Бог…

Снова стою и перебираю старые открытки. Сказать, что я её сразу увидел, – неправда будет.

Открытка была кичевая, крашеная. Стоит женщина в манерной позе, старая блузка, потертая юбка, рваный узелок держит, бурлаки на Волге такой бы и в руки взять постеснялись. Видно, что открытке много лет. Я перевернул её…

На обороте были стихи. Стояла дата – октябрь 43-го года. Но дело не в том, что открытка военных лет. Дело в стихах. Стихи были потрясающие. Мастера всегда можно отличить от дилетанта, даже если это экспромт. На открытке была рука мастера! Размеренный слог, простые рифмы, способность в нескольких строках нарисовать картину так, что она оживёт перед глазами. Так умеет только большой мастер. И впрямь – «словно ангел за спиною у него стоит». Но автора там не было. Только две буквы вместо подписи – «И.Б.» И тут меня словно громом ударило – Бунин! Это его упругий стиль, чёткие рифмы, некоторая небрежность в оборотах, какая-то неповторимая доброта и легкая грусть. Иван Бунин. Иван Алексеевич Бунин. Автограф великого писателя за сорок копеек.

Я спрятал открытку в середину лотка, пробил в кассе чек, отдал его продавщице, вынул из лотка открытку, сказал: «Мне вот эту…» И добавил: «Знаете, первый раз в жизни держу в руках автограф Бунина». Зря я это сказал. Продавщица чуть не перепрыгнула через прилавок, пытаясь выхватить из рук открытку. А «жучок»-перекупщик еще долго шёл за мной по Арбату.

Старая открытка потом всегда лежала в заветном ящике письменного стола. Я иногда доставал её, показывал друзьям. А экспромт выучил наизусть.

Посвящается Е.П.

 
Целый день шагаю зверем в клетке,
Тяжки думы, как напев пурги,
Хорошо, что завтра у соседки
Праздник, будут пироги.
Развлекает, угощает чаем,
Голос звонче меди и струны,
Я когда глаза ее встречаю,
Сердце просит песен и весны.
И покуда розовые свечки
Не затеплят снежную парчу,
Будут сниться черные колечки,
Что ложатся к милому плечу.
 

И.Б. 19/Х 1943 г.

Кто такая Е. П., никто из моих друзей-знакомых понятия не имел. Да и сомневались они, думали, я их дурачу с автографом – не бывает такого, чтобы за сорок копеек продавались неизвестные стихи Нобелевского лауреата.

Прошло двадцать лет. Так бы и лежал бунинский автограф в ящике стола, если бы однажды – совершенно случайно – не попалась мне на глаза газетная публикация, интервью с удивительным и многогранным человеком, профессором, специалистом, в том числе и по творчеству великого писателя.

II

Как известно, жизнь Бунина сложилась трудно. Он не принял революцию и в начале 1920 года навсегда покинул Россию. В Париже он жил, встречался с друзьями, читал им свои повести, рассказы, иногда – стихи. Но писал он только о России.

«Всё чужое, не своё, – вспоминал Бунин. – Все оказалось не то и не так. Всё, что я писал в то время, наполнено грустью и горечью. Всё мое творчество за границей построено на русском материале. Я не мог писать о другом. Я не мог обрести свою вторую Родину здесь. Я пишу о смысле жизни, о любви».

Узнав, что его кандидатура выставлена на Нобелевскую премию, Иван Алексеевич жил надеждами. Но проходили год за годом, а известий не было никаких. Десять лет минуло в напрасных ожиданиях.

Вечером 9 ноября 1933 года он смотрел какую-то «веселую глупость» в синематографе. Вдруг шепот: «Мсье Бунин». Он так и не смог привыкнуть к ударению на последнем слоге в своей фамилии, и потому не сразу отозвался. Оказалось, его разыскивали по телефону из Стокгольма. «Не испытываю ничего, кроме сожаления, что не удалось посмотреть фильм. Какой-то перелом в моей жизни», – вспоминал Бунин.

Возвратившись из Швеции после чествования, он чувствует себя богачом. При малой доле практичности Нобелевской премии должно было хватить до конца жизни. Но Бунины не купили ни квартиры, ни виллы. Иван Алексеевич, не жалея денег, раздает «пособия» эмигрантам, жертвует средства для поддержки различных обществ. По совету доброжелателя вкладывает оставшуюся сумму в «беспроигрышное дело» – и остается ни с чем.

Когда началась Вторая мировая война, у них уже не было ни франка. Со старого дома, где когда-то собиралась чуть ли не вся русская эмиграция, пришлось съехать в тесную квартиру – платить за большое жилье уже не по карману. И снова потянулись «окаянные дни».

Ему не писалось. Целыми днями вышагивал по кабинету «зверем в клетке». Почти законченный цикл рассказов «Темные аллеи» лежал в столе, и он все никак не мог решиться отдать его издателю. Денег не стало хватать даже на еду. Хозяева требовали аванс за жилье и грозили отключить газ. В квартире было холодно и сыро.

III

В холодном сентябре 1914 года девушка провожает на войну жениха. Чтобы скрыть печаль перед долгой разлукой, тот читает ей стихи Фета о холодной и ранней осени. Через месяц его убивают. Она остается жить дальше. «Холодная осень» – один из самых пронзительных и нежных бунинских рассказов из цикла «Тёмные аллеи». Но почему Бунин, всегда детально описывавший внешность своих героинь, дававший им красивые имена, на этот раз не сказал о главном персонаже ни слова? Мы не увидим лица рассказчицы. И не узнаем, как ее зовут. Лишь её монолог, похожий на предсмертную исповедь. Так кем же была та таинственная бунинская незнакомка? Ответ на эти вопросы дает профессор Владимир Фридкин, автор многих книг.

В интервью одной московской газете он рассказывал:

– Как писатель находит прототипы для своих героев? У одного подсмотрит внешность. У другого – характер. Взятые из жизни истории и их герои нередко переплетаются в голове, и так рождаются новые книги. Так Лев Толстой подарил облику Анны Карениной черты Марии Гартунг, старшей дочери Пушкина. Это, впрочем, история известная. Но иногда на новый сюжет натолкнет чья-то печальная судьба, рассеянная в тысячах похожих судеб… Так получилось и с Еленой Розенмайер, ставшей бунинской музой в «Холодной осени». Я выяснял это очень долго, и только поездка во Францию и знакомство с документами и теми людьми, кто лично знал Елену, помогли мне утвердиться в своей догадке…

В кратком рассказе Бунин описал главные повороты жизни Елены Розенмайер, считает В. Фридкин. Юная девушка, выросшая в дворянском гнезде и считавшая самой страшной потерей смерть на войне любимого человека. Она клянется жениху, что не переживет его гибели. А потом революции, эмиграция, унижения, нищета. Через тридцать лет уставшая и одинокая женщина размышляет о том, что же все-таки было памятного в ее жизни. И отвечает себе: только тот холодный сентябрьский вечер и стихи Фета.

IV

Холодной осенью 1943-го года Бунин познакомился с одной русской эмигранткой. Она жила неподалеку. Назвать красивой эту невысокую женщину с большим приплюснутым носом никто не рискнул бы. Разве что серо-голубые глаза ее были выразительны, голос звонок да темные волосы красиво вились от природы. Звали ее Елена Александровна Розенмайер. Лишь неделю спустя, когда они подружились и соседка стала рассказывать про свою жизнь, Бунин ахнул: Елена была дочерью Александра Александровича Пушкина, внучкой великого поэта.

После революции она на последнем корабле эмигрировала из Крыма в Турцию. Жила подаянием в Константинополе. Потом Париж, Ницца. У нее на руках приемная дочь Света, которая, когда выросла, бросила мать и стала «совсем француженкой». Сейчас работает в кондитерском магазине.

– Очень больно, но дочь меня совсем забыла. Простите, Иван Алексеевич, но ради нее я делала самую грязную и стыдную работу. А теперь мне не на что жить…

В следующую встречу с Еленой Александровной писатель вручил ей мешочек с двумя фунтами муки.

– Что это? – спросила она, зябко кутаясь в рваную пуховую шаль, прошитую черной каймой. – Зачем?!

Но, видя его замешательство, чуть улыбнулась запавшими глазами:

– А впрочем, завтра у меня, можно сказать, семейный праздник, приходите на пироги.

Назавтра встретила Ивана Алексеевича у ворот. Ее лицо почему-то напомнило Бунину посмертную маску Пушкина. Глаза ее были печальны, ввалившиеся щеки бледны, на темных волосах лежали снежинки.

– И вы тоже весь в снегу, – сказала она. – Словно шитье с серебром. У меня перед войной было такое платье, парчовое с искрой. Перед той еще войной… Холодно, пойдемте в дом.

В маленькой её комнатке и вправду пахло пирогами, стол был застелен чистой простыней.

– Не страстбургский пирог и без шампанского, – усмехнулась она своими полными губами, – но все же… Угощайтесь, прошу вас!

Это был действительно праздник. Посреди холода и войны. Бунин вручил ей открытку, на обороте которой быстро набросал три четверостишья. Они сидели напротив друг друга, ели пироги, пили чай и молчали. Потом Елена Александровна сказала: