Все права защищены

© Виктор Игоревич Толков, 2017

© Олег Гаврилович Минкин, 2017

All rights reserved

Кишинев

Hyperion

1991

Издание второе. Публикуется по изданию:

Кишинев, Hyperion, 1991.

Художник О. В. Аблажей

Страна Хламов

Коротко об истории и географии Страны Хламов

Есть на свете такая Страна Хламов, или же, как ее чаще называют сами хламы – Хламия. Точнее, это даже никакая не страна, а всего лишь небольшое местечко, где теснятся одноэтажные деревянные и каменные домишки, окруженные со всех сторон Высоким квадратным забором. Тому, кто впервые попадает сюда, кажется, будто он оказался на дне глубокого сумрачного колодца, выбраться из которого невозможно, – настолько высок этот забор. Сами же хламы, родившиеся и выросшие здесь, к подобным сравнениям, разумеется, не прибегают.

В ста шагах от Высокого квадратного забора параллельно ему располагаются четыре улицы, также образующие квадрат. Это улица Верности, улица Тонких-до-невидимости намеков, улица Цветных мыслей и улица Туманного парадокса. На углу улицы Верности и улицы Тонких-до-невидимости намеков размещается кабачок “Сердцебиение”, где жители местечка любят проводить время за приятными беседами и распитием “Горькой полыни”, любимого напитка хламов. На углу улицы Тонких-до-невидимости намеков и улицы Цветных мыслей возвышается громада Фабрики-кухни парадоксальных идей – хламской академии. На углу улицы Цветных мыслей и улицы Туманного парадокса – семейное общежитие мусорщиков. И, наконец, на углу улицы Туманного парадокса и улицы Верности находится Пруд.

Пространство между Высоким квадратным забором и вышеозначенными четырьмя улицами покрыто деревьями и кустарником. Это Нескучный сад – остатки древней пущи, на месте которой возникла Хламия.

Кабачок “Сердцебиение” и семейное общежитие мусорщиков сообщаются между собой широким бульваром Обещаний. Другая диагональная улица, соединяющая ФКПИ (Фабрику-кухню парадоксальных идей) с Прудом, носит имя Моралистов-эквилибристов. На пересечении бульвара Обещаний и проспекта Моралистов-эквилибристов лежит небольшая Площадь с Дворцом Повелителей с одной стороны и особняком иностранца Шампанского – с другой.

Кроме уже перечисленных улиц имеется еще одна, берущая начало от улицы Верности и упирающаяся в единственные в Высоком квадратном заборе Ворота. Эти Ворота постоянно заперты и, возможно, поэтому жители местечка упомянутой улицей почти не пользуются и называют ее улицей, Заросшей сорняками.

Флора страны состоит из Нескучного сада, Пруда, деревьев, высаженных вдоль бульвара Обещаний, а также кустов и цветов под окнами домиков.

И фауна Хламии весьма небогата: в заросшем тиною Пруду не водится никакая рыба – живут здесь лишь несколько сотен лягушек, а в прибрежных кустах порхают золотистые бабочки да стрекозы изумрудной окраски; в Нескучном саду обитает довольно большое количество зеленых кузнечиков; в кронах деревьев на бульваре Обещаний распевают по ночам какие-то хохлатые, с пестрым оперением птицы.

Коренное население Хламии – хламы и иностранец Шампанский, который, хотя и родился в Стране Хламов, является, однако, владельцем заграничного паспорта.

О том, что происходило в стране, начиная от первого легендарного государя Висуса Пропащего до нынешнего правителя Бифа Водаёта, можно узнать из шестнадцатитомной “Истории Государства Хламского”, выпущенной недавно историческим факультетом ФКПИ.

Но, к сожалению, многие исторические события в этой “Истории” изображены не так, как это было в действительности, а некоторые из них так и совсем остались в безызвестности: каждый новый правитель переписывает историю хламов заново, в зависимости от своих привязанностей и вкусов.

Вот, пожалуй, и все, что можно сказать о хламской истории и географии. Добавим только, что из-за непомерной высоты Высокого квадратного забора солнце никогда не заглядывает в Хламию и, случается, днем на квадрате хламского неба можно различить бледные лампочки звезд. По этой же причине летом здесь весьма сыро, а зимой местечко по самые крыши заносит снегом, и оттого-то хламы вынуждены регулярно впадать в долгую зимнюю спячку.

Незнакомец в полувоенном френче

Разумеется, поскольку существуют ворота в какую-либо страну, то в эти, пускай и постоянно запертые, ворота обязательно кто-нибудь да войдет. Поэтому не исключено, что Смок Калывок проник в Хламию через Ворота в Высоком квадратном заборе. Впрочем, есть и другие версии:

а) Смок Калывок попал в страну через лично им прокопанный подкоп, б) просочился сквозь неразличимые глазом трещины в Высоком квадратном заборе, в) он вообще ниоткуда не проникал, а родился и вырос в Хламии. Доподлинно же известно только то, что первым его увидел иностранец Шампанский, который вечером прогуливался, как обычно, по безлюдной улице, Заросшей сорняками. Было уже довольно темно, и иностранец заметил Смока Калывока только тогда, когда лоб в лоб столкнулся’ с ним. “Sorry”, – сквозь зубы процедил Шампанский, “потирая ушибленное место, и пристально посмотрел в глаза незнакомцу в наглухо застегнутом полувоенном френче.

Незнакомец ничего не ответил, и Шампанский в который раз подумал, что было бы нелишне использовать наконец свой заграничный паспорт и навсегда покинуть опостылевшую Страну Хламов.

Несколько позднее на улице Верности загадочный незнакомец до полусмерти избил профессора ФКПИ Уха Перекидника. Репортеру газеты “Правдивый хлам”, взявшему интервью на месте происшествия, Смок Калывок заявил: “Я лишний раз хотел убедиться, чего стоят пресловутые хламы с их бесконечными разглагольствованиями про философию, искусство и вечную любовь!”

Следующим местом, где объявился незнакомец, был кабачок “Сердцебиение” – приземистое строение с красным, пробитым черной стрелой, сердцем вместо вывески. В тот вечер в кабачке собралась практически вся местная богема. В сизых кольцах сигаретного дыма столики, за которыми сидели богемовцы, казались маленькими подводными лодками. Закуренный сводчатый зал был заполнен густым однообразным гулом. Со стороны могло показаться, что завсегдатаи кабачка, не слушая и перебивая один другого, высказывают самые невероятные противоречивые мысли и суждения, давно уже не понимая, о чем, собственно, идет речь. Богемовцы называли это творческим контактом.

Коренастая фигура, обтянутая полувоенным френчем, выросла как бы из-под земли. Суровый и незнакомый богемовцам хлам остановился посреди зала и застыл в самой угрожающей, на какую только был способен, позе. На его лице зловеще блестели черные очки, а по губам гуляла жестокая улыбка. “Смирно, интеллигенты!” – казалось, сейчас выкрикнет он. В этот момент всем известный художник Крутель Мантель оперся на Смока Калывока, стряхнул с сигареты столбик пепла на его полувоенный френч и с задумчивой улыбкой обратился к аристократке Гортензии Набиванке: “Ужас вечера в том, что вслед за вечером неизбежно наступает утро. А что может быть хуже неизбежности?”

Зловеще блеснув на Крутеля Мантеля черными очками, Смок Калывок круто повернулся и направился к выходу.

Круг замкнулся!

В прихожей кабачка незнакомец в полувоенном френче легким движением вскинул на спину бочку “Горькой полыни” и, оттолкнув к стене ошеломленного кабатчика Лажбеля, вышел вон. На улице он согнал с губ жестокую улыбку, пригасил угрожающий блеск своих непроницаемо-черных очков и, немилосердно толкая встречных хламов и хламок, строевым шагом двинулся к семейному общежитию мусорщиков.

Мусорщиками назывались хламы, весьма далекие от парапсихологии и других утонченных наук, буйно процветающих на границе разума и таинственных глубин подсознания. Возможно, поэтому они занимались самой простой физической работой: прибирали захламленные за день улицы, ремонтировали старые постройки, варили “Горькую полынь”, а также чеканили “осьмаки” – монеты с изображением нынешнего правителя Бифа Водаёта. И хотя эти осьмаки согласно закону должны были распределяться между хламами в зависимости от направления ветра и цвета глаз, большая часть их оседала почему-то в карманах профессоров ФКПИ, богемовцев, хламов, близких по духу к богемовцам, и других аристократов. Поэтому ясно, как обрадовались мусорщики, когда незнакомый хлам, одетый в простой полувоенный френч, выкатил им дармовую бочку “Горькой полыни”. Такое случалось нечасто, а, возможно, и впервые в истории хламского государства.

Вскоре в семейном общежитии мусорщиков раздались крики и застольные песни. А еще через некоторое время Смок Калывок был признан “своим в доску” и большинство мусорщиков поклялось ему в вечной дружбе. После клятвы все до одного, кто еще держался на ногах, причесались одной расческой, что символизировало у хламов единство взглядов и полное взаимопонимание.

На следующее утро иностранец Шампанский проснулся от непривычных возгласов: “Направо! Налево! В две шеренги становись!” С удивлением прислушавшись к неприятному, как скрипящая пружина, голосу, Шампанский, тем не менее, от души себя поздравил, ибо он вообще любил себя поздравлять. “Никто этого не сделает лучше меня”, – справедливо полагал он. Затем Шампанский заглянул себе под подушку, чтобы убедиться, что его заграничный паспорт находится на своем обычном месте, ласково погладил аксамитовую, с гербом какой-то страны, обложку и выглянул в окно. Он был весьма удивлен, увидев мусорщиков, которые короткими перебежками, согнувшись, как бы прячась от неизвестного врага, со всех сторон приближались к Дворцу Правителей. По характерному блеску в кустарнике, растущем перед окном особняка, Шампанский узнал вчерашнего незнакомца в полувоенном френче – так могли блестеть только его черные очки. И тут иностранец вспомнил, что Дворец испокон веков никем не охраняется. Он еще немного понаблюдал за взбесившимися мусорщиками и направился на кухню, ибо жизнь его была расписана по минутам, и завтрак был для Шампанского важнее самых извилистых зигзагов хламской истории.

Тем временем под звон оконного стекла, разбиваемого мусорщиками, Смок Калывок ворвался в Тронный Зал. Повелитель Страны Хламов Биф Водаёт как ни в чем не бывало тихо посапывал, откинувшись на бархатную спинку своего уютного трона-качалки.

– А ну, слазь! – выдохнул прямо ему в ухо Смок Калывок.

Биф Водает заспанно глянул на приземистую, туго обтянутую полувоенным френчем фигуру, тряхнул головой и собрался было снова уснуть, но претендент на трон грубо пнул его в плечо и как можно более грозно пробасил:

– Слазь, тебе говорят!

После этого повелитель хламов окончательно проснулся. Он с тоской оглядел широкие плечи и увесистые кулаки нового претендента и покрепче ухватился за подлокотники трона-качалки.

– Не могу, я всегда здесь сижу.

– Посидел, теперь дай посидеть другому, – злобно прошипел Смок и обеими руками ухватил Бифа Водаёта за грудки, пытаясь оторвать его от трона. Однако, хотя трон вместе с повелителем и поднялся над полом, тот не отпускал его.

– Все равно не слезу, – прохрипел повелитель и, набрав воздуха, заорал: – Воротник оторвешь, болван!

– Я тебе покажу болвана! – взревел Смок Калывок и кулаком огрел своего врага по лысому блестящему затылку.

Пальцы повелителя разомкнулись, и трон-качалка шлепнулся на свое обычное место. “Круг замкнулся!” – прошептал Биф Водаёт. Это были его последние слова.

Я завидую мусорщикам

Очень хочется описать настоящие живые чувства. Но поскольку существует страна, обнесенная Высоким квадратным забором, приходится примириться с тем грустным фактом, что никаких настоящих чувств в этой стране нет и быть не может. И хотя художник Крутель Мантель и аристократка Гортензия Набиванка охотно и много рассуждают про искусство и вечную любовь, но совершенно очевидно, что каждый из них попросту практикуется в красноречии” и, одновременно, любуется самим собою.

– Да, – говорит Крутель Мантель, – неплохо было бы поговорить о смерти в ее философском аспекте.

– Мне не страшно умереть – мне страшно умереть, – отвечает ему на это Гортензия Набиванка.

– Почему?

– Потому что мое сердце разбито и мне вовсе не до игры.

– Ну и что? Души хламов – это беспомощные бабочки в синей пустоте одиночества. И каждый из нас – беззащитная бабочка, заблудившаяся во мгле… Но все же какое это счастье – жить и любить!

– А мне дурно от оптимистов, которые всю жизнь только и делают, что притворно улыбаются. Я знаю: под упругой оболочкой их жизнерадостных улыбок прячется та же бездна взаимной черствости и равнодушия. Я завидую мусорщикам: как это чудесно – делать что-то своими руками, чувствовать, что ты живешь на свете не зря, а приносишь пользу, – вместо того, чтобы долдонить с утра до вечера о смерти, искусстве, парапсихологии и всяких там взрывах трансцендентального сознания.

– Вот и я хотел бы стать таким, как они, упроститься, что ли? Но боюсь, что с нашим багажом обратного пути уже нет.

Раздается грохот. Двери слетают с петель, и два пьяных мусорщика, радостно гогоча, хватают влюбленных и, невзирая на их протесты, волокут на улицу.