«Я подумала о моей вымышленной истории длиною в жизнь, о сказке в чулане, которая всегда меня спасала, в которую всегда можно удрать. Неудержимо захотелось взяться за тетрадку и ручку и написать о том, что происходит где угодно, но только не здесь. Придумать себя заново. И всё вокруг».«В Асседо всё бывает, край морской не знает граней; всё случается однажды – ночью поздней, утром ранним...». Вот так вот и жила Зоя Прокофьева, жила в своей фантазии, которая была намного интереснее реальности – и безопаснее. Нельзя сказать, что с её семьёй было что-то не так, нормальная это была семья, обычная по тем меркам. В том-то и крылась вся проблема. Дома не разговаривали о важном, не обнимали, не признавались в любви, холодно там было, холодно и равнодушно, и потому маленькая девочка нашла убежище в пыльном чулане, где, отгораживаясь от столь печальной действительности, утопала в мире вымышленном, читая книги и пробуя себя в писательстве. Семья её не понимала. «Ну что мне с тобой делать?». Увидев, что она в отличии от старшего брата не столь талантлива в учёбе, они просто-напросто махнули на неё рукой, не тщась даже разглядеть в ней наличие каких-нибудь иных талантов, что оставило на девочке неизгладимый след. И бродила неприкаянная Комильфо в одиночестве по волшебным улочкам Одессы, разговаривала с любимыми памятниками, размышляла о прочитанных книгах, а родные кричали на неё, требовали чтобы она была сильной, ибо глянь, твой дед войну прошёл и при этом держится, а ты, глупая, плачешь из-за того, что лошадь, в компании которой ты провела пару чудесных деньков, на колбасу пустили! И правда... Прижимаясь щекой к памятнику, который стал для неё родным (просто вдуматься – она искала опору в памятниках...), Зоя начала медленно, но верно закипать. Она ведь была ребёнком, маленьким ребёнком, который хотел внимания и любви, вот в чём дело. И не хотела она никуда уезжать, напротив, она мечтала, чтобы мама крепко её обняла, а папа попросил остаться. Не обняла. Не попросил. Вот так “назло” и сработало: дева покинула любимый город и отправилась в чужие края, и что ей теперь со всем этим делать – непонятно... Но у неё была тетрадь. У неё была ручка. У неё было Асседо. «Мне срочно нужно было за что-то ухватиться, за нечто, стоящее перпендикулярно относительно бездны, потому что иначе я бы захлебнулась и утонула. „Асседо благословенно! — сказал Дюк. — Держись за меня”».
«Мы с тобою ветром стали, мы с тобою стали ветром. Мы с тобою стали пеплом, светом, молодости следом. Мы вечны как эти земли, земли, что летят под нами...». Иерусалим и правда был для неё чужим, всё в нём было другим. Ей было тяжело. Замкнутая и неразговорчивая, она понятия не имела как нужно сходиться с людьми, да и нужно ли вообще, стоит ли кому-то доверять, ведь куда проще промолчать, обидеться и уйти, а если к ней продолжали тянуться, то она била острыми словами, била больно, наотмашь. Это был кипящий котёл погребённых чувств и эмоций. «В таком мире я не умела жить. Никто меня этому не научил. Всё это было несправедливо, безумно и бессмысленно». Тем не менее, что-то со временем всё же начало меняться. Проблески дружбы, не всегда верной, порой и вовсе фальшивой. Первая влюблённость с её бурными эмоциями. Хватало и склок, ибо манипуляторов и любителей поиздеваться над другими всегда предостаточно. Комильфо приноровилась говорить не хуже чем писать, научилась не отмахиваться от чувств, а впускать их в своё сердце, и в конце концов к ней пришло понимание, что рядом с ней уже не чужие люди, рядом с ней семья, семья не по крови, а по чему-то другому, тому, для чего и слов не подобрать. Да и Иерусалим оказался не таким уж и чужим с этими его чудными садами, белым камнем и пылающими закатами, было в нём что-то... родное. «Кто любит, тот любим. / Кто светел, тот и свят. / Пускай ведёт звезда тебя / Дорогой в дивный сад». Пока дети разбирались со своими треволнениями, взрослые тоже переживали собственные кризисы, и были ссоры, непонимания, слёзы, но были и разговоры, улыбки, поддержка, и вот так вот они и шли рука об руку, помогая друг другу выжить в этом сложном мире, где никогда ничего не бывает просто. Было во всём этом что-то... жизнеутверждающее. Волнующее. Близкое. Было много горького и неприятного, порой и вовсе плохого, была даже пролитая кровь, но разве в жизни всё по-другому? Да нет же. Так оно всё и крутится, так оно всё и вертится. И пройти через всё это можно только вместе. «Слышишь? Струны задрожали. Тень луны легла над пылью сказкой, небылью и былью. Край морской горит огнями...».
«Асседо благословенно... Каждый в нём отыщет то, что так ему необходимо: вымысел, мечту и сказку, благосклонную погоду, мать, отца, любовь и ласку, дружбу, преданность, заботу. Все мечты ему подвластны, всё сбывается однажды. Асседо не знает горя. Асседо не знает жажды». Это был непростой путь. Покинув родину и семью, девочка, казалось, со временем обрела себя, но невозможно было закончить все эти метаморфозы без возвращения туда, где всё начиналось. Это было больно и очень, очень страшно. «— Я боюсь. — Чего? — Всего». Её будто бы окунули в холодную воду действительности, и эти четыре чёртовых часа... Она вновь бродила по знакомым улочкам и разглядывала памятники, но не было уже былых эмоций, ничего не было, ничего. «Одесса – это состояние детства. И больше ничего». Все эти годы она выдумывала благородных рыцарей и прекрасные королевства, наряжала мрачную правду в роскошные ткани, вшивала в выдуманных персонажей лики близких, и всё это она делала для того, чтобы удержать в голове те образы, которые так много для неё значили, ведь только так она могла спастись. И вот теперь, сидя у моря со своим мадрихом, она начала кое-что осознавать. Вот они, два разбитых вдребезги человека, они потеряли тех, кого так любили, он – дочь, она – отца, и они цеплялись друг за друга, надеясь, что это им поможет. Но это не поможет. Боль никуда не уйдёт. «У каждой истории должен быть конец. Я приду к финалу. Ты меня туда проведёшь. А я – тебя». Несмотря на личные трагедии, они провели друг друга к пониманию того, что боль переносится куда легче того страха, который сковал их и мешал им жить. Быть пленником своих страхов – вот что самое страшное. Говорить, конечно, легко, а вот на деле... Но и это нормально. «Бояться не только можно, но и нужно. И верить. И просить. И разочаровываться. И ненавидеть. И всех винить. И всех прощать», – а всё потому, что такая она, жизнь. И рукопись горела, горели тетради, горели пальцы той, что спустя годы всё-таки смогла прийти к тому, чего с таким отчаянием желала. И её Асседо ожило. Как и она сама. «Спит подруга, спит и время. В очаге трещат поленья. Асседо благословенно... Асседо благословенно».
«Я подумала: боже мой, сколько может человек выдержать?». Невыносимо прекрасная книга. Я уже давно ничего не ожидаю от книг, я просто беру и читаю, не понравилась – ладно, понравилась – замечательно, каждому своё, но эта история, было в ней что-то такое, что разбередило мою душу, столь уставшую в эти дни, уставшую морально, уставшую буквально от всего, и вот – фантастическое Асседо, я провалилась в то самое “не-здесь”, полюбовалась морскими красотами, прогулялась по гранатовому саду, узрела все эти буквы, слова и смыслы, что нашли как Зою, так и меня; это были чувства, самые настоящие чувства. «Слова – это переплёт для чувств». Ворох намёков, щепотка психологии, демонстрация того, что люди ошибаются, но это нормально, – и самая главная мысль, столь простая, но при том отчего-то игнорируемая многими: все люди разные, у каждого свои чувства, своя боль, свои радости, свои травмы, и это нужно уважать, с этим следует считаться. Но ведь в этом-то и вся прелесть, разве нет? Мы все разные – и это здорово. И сложно сейчас сказать, кто кому был проводником, Тенгиз для Комильфо или же наоборот, да и не так уж это и важно, главное, что они помогли друг другу, смогли отпустить страхи, примириться с болью и начать что-то новое, более цельное, более настоящее. Есть такая уверенность, что эта книга тоже сможет кому-то помочь, ибо многим будет знакомо то, о чём в ней сказывается. Местами она была очень смешной, местами – очень грустной, а некоторые сцены и вовсе врезались в памяти, к примеру, пребывание в пустыне (я видела те звёзды, я чувствовала тот ветер), ночная прогулка по Иерусалиму (это было самое настоящее паломничество, и это было красиво), морское прощание (я в тот миг мысленно тоже прощалась с далёким, и это было так щемяще...), и всё было идеально в этой своей неидеальности, то был великолепный роман о взрослении. Да, сказ морской старинный удался, о многом он поведал, многим одарил, о многом заставил вспомнить и задуматься, и хочется теперь на прощание мысленно приоткрыть дверь собственного чулана (у каждого он – свой) и прошептать выразительно и чётко: Фриденсрайх фон Таузендвассер.
«Главное – не смиряться. И ничего никогда не забывать. Даже то, без чего невыносимо жить и страшно хочется забыть. Особенно это. Мы ведь состоим из тех, кто нас сильно любил и кого любили мы, даже если они от нас ушли. Не важно, сколько тебе лет, не важно, сколько всего ты потеряла. Не смиряйся никогда. Наберись терпения. Жди. Никуда не беги. Будь там, где тебе хорошо. И оно туда придёт».