Отзывы на книги автора «Вероника Кунгурцева»

Мое главное секретное имя – Лилия. Иногда я забываю прошлое, а иногда вспоминаю то, чего еще не было, или было, но не со мной.

Я давняя поклонница Вероники Кунгурцевой, не к тому, что способность оценивать тексты в случае ее книг покидает меня, но чтобы пояснить, любящий взгляд видит достоинства, которые не бросаются в глаза, подмечает и встраивает в общую картину скрытые детали, и, да, я пристрастна. Сборник "Книжная жизнь Лили Сажиной" ожидается осенью, с разрешения автора рассказываю о нем уже теперь.

Три повести, составляющие книгу, сильно различаются стилистически, оперируют разными изобразительными средствами, предположительно ориентированы на разную целевую аудиторию Хотя с последним, скорее нет. Вся, на поверхностный взгляд, прихотливо соединенная тройка составляет цельный ансамбль, а предполагаемый читатель - интеллигентная женщина 40+, рожденная в Союзе, пережившая его крушение, нашедшая себя в нынешней жизни. И нет, я не думаю, что этим намерено сужаю будущую аудиторию, самая благодарная и вдумчивая часть читающей публики из этого сегмента.

"Книжная жизнь Лили Сажиной" В памятном диалоге Коровьева с Бегемотом о Доме Грибоедова и талантах вызревающих ананасами в оранжерее, как в каждой шутке, лишь доля шутки. На самом деле, нахождение в среде себе подобных способствует раскрытию творческих способностей, а плотность агломерата прямо пропорциональна результативности. Примеров много, от Платоновской академии, до вагантов, Могучей кучки, импрессионистов — да Серебряного века, в конце концов. Удивительно, что не меньшую степень продуктивности в творческом человеке порождает изоляция. Пушкин и Болдинская осень красноречивый пример. И что там писал Ленин своими молочными чернилами из хлебной чернильницы?

Новая повесть Вероники Кунгурцевой писана в дни карантина по коронавирусу . Заглавие «Книжная жизнь» сначала кажется не вполне оправданным. Читатель ждет уж рифмы «розы», а зная, как мастерски Кунгурцева вплетает приключения героев в мифологические сюжеты и даже совсем уж мрачную хтонь, на которую любой-каждый не только не замахнется, а и приблизиться остережется.

Зная это, ждала литературной сказки с множественными аллюзиями. Но нет, новая повесть совершенный реализм, больше того, автобиография, в которой фантастическое присутствует не в большем объеме, чем в «Кондуите и Швамбрании» Кассиля или в крапивинской «Тени Каравеллы». Ну, то есть, книжная составляющая истории девочки Лили вскоре проясняется. Дело не только в эпиграфах, предваряющих главы и взятых из любимых романов нашего детства. Важнее глубина проникновения книжных реалий в жизнь обычной советской девочки начала семидесятых. Тот фейерверк, отсветами которого расцвечивается скучный провинциальный быт.

Роскошное многообразие сюжетов радужной пленкой накладывается на обыденность, поднимая ее до уровня метагалактических приключений. И так, поняв для себя все про эту книгу, продолжаешь читать, одни реалии безусловно опознавая, другие относя к жизни старших братьев и сестер — у нас уже чуть по-другому было. До финала. Который бьет под вздох, оставляя хватать ртом воздух. А у «Книжной жизни» появляется новый горький и страшный смысл: не то, чем приукрашиваем, но то, чем замещаем и вытесняем

"Любовь и смерть в начале 90-х", в большом мире рушится Союз, а у них молодость вовсю цветет, и все ужасные, прекрасные, катастрофические, все масштабные вещи воспринимаются группой студентов из общаги если не повседневностью, то так - не слишком значимым дополнением (через час у нас революция, а сейчас ДИСКОТЕКА!)

Молодость приспособляема, а советская, большей частью не обремененная излишествами, неприхотлива и лишена современных статусных заморочек: кто в аудиторию в дольче входит, а кто в черкизоне, кто на занятия на метро, а кто на бэхе. Нашлось бы на еду и, чивоуштам, выпивку, с остальным как-нибудь справимся. Потому что у них любовь. Девушка Ида и юноша Артур, хотя он, вообще, постарше. И он не похож ни на кого из тех, с кем прежде сталкивала ее жизнь, он ее принц. А она?

Случаются у милых умненьких девочек, но не записных красавиц, такие периоды дьявольской соблазнительности, когда все, буквально все мужики ходят за ними хвостом,а предложения руки и сердца сыплются как из рога изобилия (что говорить о предложениях перепихона без обязательств) Потом, когда жизнь входит в привычную колею, вспоминаешь тот промежуток, до краев залитый свистопляской дьявольского соблазна, пьянок, вечеринок, сумасбродств - как не с тобой было. Но было с тобой.

Самые яркие, горькие, безнадежные любови случаются на том отчаянном сверкании. А продолжаются в обычной жизни, где и сама ты уже не так светишь, и свита, которой предпочла его, единственного, куда-то испарилась, и любимый твой подустал. Горькая, больно-откровенная повесть о том, что любовь бывает долгою, а жизнь еще длинней (для большинства из нас).

"Рули, Ева, рули" этнокиберпанк от Кунгурцевой, с которым она хороша, как никто в современной русской литературе, хотя эта история не в русле моих любимых сказов о Ване Житном. Очень отдаленное будущее, очень измененная, относительно современной, жизнь. И люди уже не вполне люди. Я прочла этот рассказ зимой в журнальном варианте, увидела в нем тогда много агрессивного феминизма, теперь вижу скорее новый матриархат. В любом случае, это красиво и необычно, и Кунгурцева как мало кто другой умеет гадать по внутренностям слов, У нее это получается с особым шиком и естественностью. Высокая емкость фольклорной составляющей в сочетании с гранжевой, нарочито неряшливой стилистикой и потрясающим, немыслимым, редчайшим чувством языка.

Судите сами, она берет одно слово Глостер, которым в странном постглобалистском мире рассказа обозначен приют одиноких душ, длящих бессознательное беспамятное существование. С какого перепуга, - думаешь, - Глостер? Разве что отсылка к Ричарду Глостеру из "Челтенхема" Ляха? Ассоциативные ряды, меж тем, плодятся и множатся в независимом режиме: территория потеряшек; они lost и это место, сглотнуло их, не подавившись; дружелюбный террариум, который стер самую память о сути, сделал объемное плоским.

И так со всем тут со всем. Желающих поиграть с именами здешней Яги, носительницы серебряного головного ободка с рубином, ждут дополнительные открытия. Жаль, рассказ короток, я у Кунгурцевой больше крупную прозу люблю. Но это совершенно в русле ее феминистического мифпанка.

Откусишь с одной стороны, подрастешь. С другой – уменьшишься.

От соавторства боюсь подвоха. Н-ну, потому что много раз любимые писатели в совместных проектах оказывались хуже, чем в автономных. Нил Гейман и Терри Пратчетт сделали вдвоем пустышку «Благих предзнаменований». Стивен Кинг написал вместе с Джо Хиллом повесть «Высокая зеленая трава», я уронила над ней несколько злых слезинок. И ненавидела старшего сына своего кумира до тех пор, пока, позапрошлой зимой, не прочла его «Коробки в форме сердца», "Рогов" , "Страны Рождества" и «Пожарного» (в оригинале, с огромным интересом). Список можно продолжить, но думаю, что основную мысль уже донесла. Эзотерика, объясняя этот феномен, использует понятие черноучительства, эволюционный уровень пары или группы всегда ниже, чем у ее отдельных членов.

Веронику Кунгурцеву люблю, считаю одним из самых ярких наших писателей, оттого, увидев в лонг-листе Национального бестселлера «Хроники колонии», написанные в сотрудничестве с Михаилом Однобиблом, одновременно обрадовалась и насторожилась. Честно? Название испугало. Но подумала, что колония в русском языке употребляется в двух значениях, и если эта книга будет о пенитенциарной системе, она вряд ли может меня заинтересовать. Но если о группе людей, совместными усилиями налаживающих быт в прежде непригодных для жизни местах, то очень интересно. В любом случае, стану держать за авторов кулаки. Пусть «Хроники» пока остаются интригой, а мне повезло прочесть другую их совместную работу, «Дольмен», и это та Кунгурцева, которую помню по «Ведогоням», «Орине дома и в Потусторонье», люблю и восхищаюсь. Мне не вполне понятно, отчего Вероника Юрьевна во всех совместных проектах значится вторым нумером, остановимся на том, что издателям виднее.

Итак, в горном селении в окрестностях Сочи умирает несгибаемая старуха Медея. По документам ей все сто тридцать лет, да кто же в такое поверит, потому не то пра-, не то праправнучка долгожительницы, журналист регионального отделения центрального телеканала Алевтина урезает бабкин возраст до приемлемых ста семи и, собрав, кого сумела, из родни (прямо скажем, не густо), хочет снять о ней репортаж. Не тут-то было, Медея наотрез отказывается общаться, родственников гонит взашей, сделав исключение лишь для шестнадцатилетнего Саши, сына Алевтины – его приглашает заходить, если что. А после по завещанию оставляет домишко с участком Сашиной бабушке Елене.

И когда пожилая женщина приезжает, чтобы вступить в законные владения хибарой, среди прочего она находит обгоревшую рукописную книгу с рецептами травницы Медеи со способом омоложения. Покажите мне женщину, которая отказалась бы хоть пяток-десяток лет сбросить. Если честно, одну такую я вижу в зеркале. Никому не отдам ни дня из прожитых, все мои. Но Елена рассуждает иначе, и, собрав с немалыми трудами все требуемые ингредиенты, пускается в авантюру. За что я люблю Кунгурцеву, так это за то, что в ее книгах обычные девчонки, даже подвергаясь чудесным трансформациям, не превращаются в сказочных принцесс. А из простой тетки получается никакая не юная прелестница, и даже не нимфетка, но тощая как вобла одиннадцатилетка с острыми локтями и коленками, и с неправильным прикусом.

Теперь вспомните свое детство и содрогнитесь от перспективы снова ходить в пятый класс, да при нынешних требованиях, да при необходимости как-то объяснять семье загадочное исчезновение бабушки, совпавшее с появлением дальней родственницы из Литвы без вещей, денег и документов. И за это я тоже люблю Кунгурцеву. Неким загадочным образом она умеет так расставить акценты в этой водевильной ситуации, что у читателя не возникает желания поработать Станиславским. Просто так есть, и девочка Лена Лебедева живет с родными людьми в новом качестве. Привычно беря на себя львиную долю забот о хозяйстве, привычно беспокоясь за внука, который теперь старше нее.

А потом начнутся приключения. Я имею в виду, настоящие. С роскошью и упоительной непростотой мира древнегреческих мифов, вторгающихся в реальность героев. А вы думали, что манипуляции вроде проделанных Еленой могли бы остаться без внимания? Такие вещи, они как колечко Бпльбо, открывают двери многим сущностям, с абсолютным большинством которых вы предпочли бы не встречаться. Стоп, а почему Дрэ Грэ? Да потому что Колхида с ее Золотым Руном, плаванием Арго, царевной-колдуньей Медеей, была греческой черноморской колонией (угу, второе значение). А мегалитические объекты неизвестного происхождения, способа создания, назначения, известные как дольмены, встречаются аккурат в тех местах. Нет-нет, они куда древнее и темнее аттической культуры, я только хочу сказать, что концентрация чудес и диковин в краю вечного советского лета высока необычайно. Один дольмен на бывшем участке Медеи.

Да, хорошо. И да, Кунгурцева, которая ничуть не хуже той, какую я знаю. А что же подводные камни соавторства? Язык упростился унификацией. Для массового читателя оно, может, и лучше, но сказовая напевность языковой феерии, в которую прежде погружался читатель – этот дар Божий ни в коем случае нельзя зарывать в землю.

Если уж сравнивать "Киномеханику" с чем-нибудь, то я бы сравнила её с очками виртуальной реальности. Почему нет? Впечатления схожие. Книга позволяет читателю ощутить эффект погружения в мир, не существующий в действительности, но появляющийся благодаря таланту его создателей.

Мир этот довольно странен. С одной стороны, он похож на наше советское прошлое, на застойные брежневские времена, с другой — на кафкианский кошмар. Впрочем, одно не исключает другого. Как там поётся: мы рождены, чтоб Кафку сделать былью? И у нас это неплохо получается. Точнее, у Однобибла с Кунгурцевой. Чего стоит одно только таинственное и зловещее Учреждение! В нём содержатся некие "ответчики" – люди, получившие длительные сроки заключения. Их осуждали заочно, не изложив даже суть выдвигаемых против них исков.

Учреждение — это что? Тюрьма? Ответчик — жертва доноса, а истец — доносчик? Возможно и такое прочтение. Но! это было бы слишком просто, очевидно, ясно без разжёвывания. Не знаю как вы, а я, лично, "пожевать" люблю. И чем усерднее я "жевала" — вчитывалась в текст, тем больше убеждалась, что речь здесь идёт о так называемых детях-отказниках. Несчастные детишки, брошенные в роддомах и больницах, кукушата, вскормленные в казённой неволе, они обречены долгие годы от рождения до совершеннолетия провести в учреждениях для детей-сирот — детских домах. Всё это время они хранят надежду когда-нибудь отыскать своих родителей и свернуть им бошки, ну или хотя бы узнать причину, по которой те отказались от них. Извечный конфликт отцов и детей. Но книга не замыкается в рамках данной проблематики.

Скажу несколько слов о детективной линии (в романе есть и такая). Мне она показалось слабоватой, но это совершенно не портит впечатление от прочтения. Кстати, убийца — садовник. Шучу.

Видимо есть у меня такая традиция: читать в августе что-то абстрактно непонятное. В прошлом году это было Пелевинское поколение "П". В этом - «Девушка с веслом».

По большому счёту взяла я эту книгу за обложку и журналистскую бытовуху в начале. Честное слово я совершенно не ожидала увидеть то, что увидела в итоге.

Уже на первой трети книги я выпала в осадок. Эпизод на чайной плантации будет приходить ко мне в кошмарах вместе с "манькой" и "пестиком". Упомянутых в ТАКОМ контексте в ХУДОЖЕСТВЕННОМ тексте.

Полезла в интернет, была крайне удивлена такими низкими оценками на лайвлибе и полным отсутствием рецензий. Нашла на других ресурсах, прочитала, удивление вышло на новый уровень т.к. ещё ничего из указанного там в тексте я ещё не встретила. (К неровномерности сюжета и повествования я ещё вернусь.)

Ладно, читаю дальше, осознаю, что на г-жу Кунгурцеву нашёл словесный понос. Словесный понос, в моём понимании, это состояние автора, когда его герои, не раскрывая свои характеры и мотивы поступков рассуждают о капельке росы на травинке ДВЕ СТРАНИЦЫ. Это конечно очень хорошо, что Кунгурцеву умеет так подробно описывать пейзаж, но дублировать оду и ту же мысль на одной странице - это уже перебор.

Читаем дальше, а дальше больше: плачь Ярославны по СССР в околобулгаковском-недопелевинском антураже.

От классика с негорящими рукописями мы имеем:
1) Набор а-ля Гелла, Коровьев, кот Бегемот. В прочтении Кунгурцевой нимфа Тая, Филипп Красивый, почти волк Барбаросса /Бусина.
2) Вскрывание пороков современного общества (которые перемежаются с нытьём по ушедшей эпохе, чего у Булгакова замечено не было). Среди пороков: взяточничество, кумовство, нетрадиционная сексуальная ориентация, честолюбие в самом пагубном проявлении.
3) Отдельные ситуации с участием вышеуказанной троицы и часть сюжетных ходов в финале.

От Пелевина:
1) Книга с теориями заговора из начала, которую один из гг вспоминает на протяжении всего текста "Роза мира".
2) Секта бухгалтеров (буквально)
3) вышеупомянутый момент с "манькой" и "пестиком" + ещё одна попытка изнасилования + достаточно клюквенное описание войны, немцев и нашей партизанки Зои
4) Абсурдизм ряда сюжетных поворотов из-за которых кажется что крыша едет у главного героя, тебя или автора, а может быть у всех и сразу.

О, Гея! Как же это было нелегко читать! Особенно реплики местного "Коровьева", которые в подавляющем большинстве случаев мало того, что перегружены информацией, так ещё и высказаны невпопад. Ну знаете, как это было у Толстого в "Войне и мире"? Говорить про сюжетные линии персонажей конечно очень интересно, но сейчас я вам расскажу, что думаю по поводу современной политической ситуации в стране и мире. Так вот, тут такая же ситуация, только с мировоззрением автора вообще обо всём. В отличие от Льва Николаевича свои мысли на читателя автор вываливает вместе с сюжетом, но никак к нему не привязывая.

И, возвращаясь к оформлению книги, из-за которого я её и взяла в библиотеке и аннотации. Человек, который писал аннотацию, я не знаю кто ты и какого ты пола, я даже не знаю читал ли ты эту книгу, но УБЕЙСЯ ПОЖАЛУЙСТА ВЕНИКОМ. В этом тексте от Роулинг только присутствие магии, но она тут совершенно другого свойства. Кому пришло в голову вывести на обложку обрезанную цитату?!?

Кто принял жизнь всерьёз, тот проиграл!

Она вырвана из контекста, полностью она имеет совершенно другую смысловую нагрузку и больше соответствует содержимому:

- Бывали времена смутней, но не было игривей. Правила игры: кто принял жизнь всерьёз, тот проиграл. А уж кто принимает всерьёз жену или начальство, тот разнесчастнейший человек, - и, широко проведя рукой, уточнил: - А это Гея? Это ведь Гея, я не ошибся?

Реплика принадлежит Филиппу Красивому, местной интерпретации Коровьева.

Иллюстрации в принципе подходят к тексту, но из-за неправильного позиционирования (вопреки 16+) книга сталкивается с самым ужасным, с чем может столкнуться - с обманутыми ожиданиями читателя.

Что мы имеем в итоге:
Лучше бы я перечитала Булгакова. А если серьёзно, то книга не так плоха, как можно подумать после прочтения моей рецензии, но и не так хороша, как могла бы быть.

Посмотрите на иллюстрации Игоря Сакурова, может тоже решитесь рискнуть как я, пав жертвами красивых картинок. с:

Из всей (пока что?) трилогии больше всего мне понравилась первая книга: и приключения захватывающие, и герои еще наивны, и политики меньше, - в общем, повесть действительно детская. Вторая оставила неприятный осадок: смешно, но сказочный мир здесь поверг меня в депрессию своей мрачностью (такой же эффект произвел на меня когда-то фильм "Лабиринт Фавна"), хотя новые герои и сама история очень порадовали.

Третья книга "Дроздово поле" рассказывает о событиях в Югославии. Сказки тут совсем мало, сюжет размыт, а финал смазан. Но как раз сама история оказалась для меня содержательной настолько, что все недостатки романа потеряли значимость. Не могу верить всем фактам и согласиться со всеми авторскими суждениями по поводу этой войны, хотя мне это не помешало разделить ужас автора и героев. Тем более в повествование вернулся Шишок, которому я с первой книги сочувствовала больше остальных.

Вообще, истории Кунгурцевой сразу пришлись мне по душе, по меньшей мере, она единственный современный русский автор, вызвавший настоящий интерес и не разочаровавший.

После прочтения «Киномеханики» Михаила Однобибла и Вероники Кунгурцевой мне вспомнился Н.Г. Чернышевский и его роман «Что делать?». Оппозиционер специально начал повествование в своем остросоциальном романе с мнимого самоубийства, чтобы обмануть невнимательный глаз цензуры, и обеспечить «Что делать?» право на печать. Опыт оказался удачным. То же по сути сделали М. Однобибл и В. Кунгурцева, только по другим причинам.
Сюжет «Киномеханики» достаточно прост: СССР, 70е годы. Уголовник Марат Родин совершает побег из «Учреждения», чтобы отомстить некому Захару, по иску которого его посадили. Приехав в Сочи, город проживания истца, Марат становится свидетелем трех убийств, которые, по его мнению, могут иметь дело к разыскиваемому им человеку, увлекается этой историей и пытается ее разгадать. Но каркас детектива наполняется разноплановой социальной проблематикой, которая раскрывает для читателя новые аспекты привычных явлений, при этом элементы детективной интриги увлекают и не позволяют забросить чтение.
«Киномеханика» показывает многое: сломанную жизнь заключенных, разломы семей, измены, жизнь с врожденным заболеванием, «тепличность» и ее последствия, пагубность эпохи потребления. Что удивительно – все эти темы в романе так или иначе связаны друг с другом, и, несмотря на конкретную эпоху(70е годы ХХ века), актуальны и в наши дни. Один из героев, ветеран войны дядя Коля, человек былой закалки, говорит, что «сыт по горло искусственными узлами и петлями, которые люди вяжут себе и друг другу от скуки, от пресыщенности, от изнеженности, потому что на самом деле сейчас все необходимое, и даже больше, для жизни имеется». Если задуматься, то вся череда убийств, размолвок и трагедий в романе – последствия именно изнеженности/пресыщенности, опасных игр людей от скуки. А в игре как повезет: кто-то проиграет – умрет или сядет и никогда не сможет вернуться к нормальной жизни. Кто-то выиграет, но неизвестно – обретет ли он счастье и покой, развеет ли свою скуку или победа развернется в не меньшую трагедию.
Несмотря на достаточно серьезную проблематику, «Киномеханика» - легкое и приятное чтение, в котором серьезные и трагичные моменты разряжаются комическими элементами, и даже уголовники описаны не как лица, вызывающие страх и ужас. Что касается названия романа, то оно поначалу может казаться непонятным и далеким от содержания. Многие эпизоды происходят в курортном кинотеатре, где также упоминается работа киномеханика, который таскает тяжелые пленки, сворачивает и разворачивает их. Марат Родин, главный герой романа, сам в некотором роде киномеханик, перенесенный в жизнь. Это человек, для которого «пресная жизнь, мерное небо, центральное отопление, гарантированные стол и кров – душно». За 430 страниц он практически не говорит о своей жизни, но охотно «таскает» тяжелые «пленки» судеб других людей, разматывая их в поисках истины. Поэтому в произведении, можно сказать, финал частично открытый – похождения Марата не может прекратить даже арест и тюремная камера.

Второй крупный текст Однобибла, написанный вместе с его супругой Вероникой Кунгурцевой, всё-таки по реализации замысла несколько уступает "Очереди" (на мой вкус). Мы имеем дело с приморским детективом о Марате. Импонирует точка зрения рецензента на "Лайвлибе", предложившего видеть не тюрьмы, а детские дома важной частью "скрытого" повествования. Действительно, если обратиться не к "уголовным" проблемам России, а к её социальной проблематике, то всё увидится несколько в ином "спектре света" (высказывание на обложке "Очереди"). Поступки героев будто получат дополнительный смысловой пласт.
Но это лишь гипотеза, которая не диктует единственное прочтение, "залезает под кожу". Авторский стиль позволяет вспомнить советскую литературу, издаваемую многотысячными тиражами, где более важен даже не столько определенный текст, а тон, "нормальное" настроение, и все персонажи в таком романе могли быть поделены на антиномии хороший/плохой. В данном тексте у героев свойство странности: резкий киномеханик, семейство, которое принимает Марата, главный герой, женщина, которую он встречает в квартире человека, которого хотел встретить. Все, вроде бы, должны были через два поколения стать другими, но стали, как написал бы талант курсивом, совершенно другими.
Так же, как и в дебютной "Очереди", в "Киномеханике" запоминаются отступления, а настоящее передано действиями: больше глаголов, меньше обстоятельных рассуждений. Сама по себе разгадка (кто дворецкий) примерно как убийство: кажется, что там шекспировские страсти, а на деле трёхкопеечный воришка в маске Фредди Крюгера.
Все-таки, тщательно выписанные виды города и "пригорода", система приятных персонажей оставляют позади минусы "Киномеханики", романа, который вряд ли будет ассоциироваться с монтажем материала, отснятого для кинопроектора.

Понравилась книга М.Однобибла "Очередь", поэтому заинтересовало и это произведение. Но это явно писал не Однобибл, а его жена Вероника Кунгурцева. От Однобибла здесь только его имя на обложке.
Сюжет в начале показался интересным, но постепенно скатился в обычную сказку для младшего школьного возраста. Была надежда хотя бы на оригинальный финал, но, увы, с каждой новой страницей повествование делалось все скучнее и глупее, как будто автор постепенно сама впадала в младенческий возраст.