В противном случае произошло бы отождествление правового регулирования в целом и юридической ответственности как одного из его институтов[45]. Отсюда можно заключить, что принудительное исполнение нарушенной обязанности само по себе (при отсутствии для правонарушителя дополнительных негативных последствий правового характера) юридической ответственностью не является. Юридическая ответственность как следствие неисполнения обязанности выражается для правонарушителя в определенных лишениях личного, имущественного или организационного характера. Иными словами, означает возложение на правонарушителя новой обязанности, которой не существовало ранее, до совершения правонарушения. По нашему мнению, именно этот признак (возложение на правонарушителя дополнительной обязанности, возникающей из юридического факта совершения правонарушения), равно как государственное осуждение лица за совершенное правонарушение, должен рассматриваться в качестве основной отличительной черты юридической ответственности, определяющей ее сущность и позволяющей отграничить ее, с одной стороны – от неправовых форм ответственности (моральной, политической и др.), с другой стороны – от иных видов государственного принуждения, не являющихся юридической ответственностью. Только при наличии указанных черт юридическая ответственность (в том числе сама угроза ее применения, содержащаяся в норме права) в состоянии предупреждать совершение правонарушений, т. е. выполнять функцию частной и общей превенции, а также стимулировать сознательное правопослушное отношение к правовым предписаниям. Это было бы невозможно, если бы ответственность сводилась лишь к осуществлению в принудительном порядке той обязанности, которая и ранее лежала на правонарушителе, поскольку «у последнего не было бы никаких сдерживающих юридических мотивов к тому, чтобы не совершать правонарушений, так как исполнить лежащую на нем обязанность он должен независимо от того, последует или не последует привлечение к ответственности»[46].