© Колочкова В., текст, 2014

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014

В самолете они не разговаривали. Сидели рядом, в соседних креслах, изнывали молчаливой натугой. Дурацкая ситуация, конечно. Молчание – мука мученическая. Казалось, оно даже материальное устройство имеет, омерзительное на ощупь, холодно студенистое. Причем Вика переносила молчание куда хуже, она это кожей чувствовала. Да что там кожей – всем насмерть перепуганным, впавшим в состояние ступора организмом. Но заставить себя повернуть голову, заговорить о пустяках – не могла, хоть убей… Тем более Вика прикинулась крепко спящей, даже посапывала и похрапывала слегка. Старалась, бедная. Тоже, нашла выход из положения – удариться в театральщину. Кишка тонка даже для такого бездарного спектакля.

Нет, вообще-то спасибо ей, конечно. Да, так лучше. Пусть «спит». Было бы хуже, если бы сидела в своем кресле и таращилась на нее с немым вопросом в глазах – как ты, Машенька? Чем тебе помочь, дорогая подруга? Любимая, единственная? Еще бы и вздыхала при этом, и губы поджимала в горестной озабоченности. Причем совершенно искренне бы все это проделывала, без дураков…

А только от этого не легче, что без дураков! Пусть уж лучше с дураками…

А впрочем, какая разница? Ситуации позора (нет, а как еще назвать то, что случилось?) это все равно не отменяет. И свидетели позора никому не нужны, хоть с дураками, хоть без дураков. Свидетели счастья – это да. Потому что свидетелям счастья даже зависть прощаешь. Хоть никто и не признается никогда, что втайне закусывает вино собственного счастья чужой завистью. Пусть и не настоящей, а белой и пушистой, как Викина. Очень ведь легко выдать эту белую и пушистую за благо привязанности к чужой семье… Вот Вика и выдает, сама себя обманывает. И всех эта нежная дружба-привязанность устраивает – и Сашу, и ее, и саму Вику. Вернее, устраивала…

А с другой стороны – зря она к бедной Вике привязалась. Нашла в кого своим ужасом плюнуть. Чем больше его выплевываешь, тем больше он внутри разрастается, как на дрожжах. Ужас-мутант. Ужас – атомный гриб. Ужас-убийца, змея-анаконда. Вот, опять подкрался к желудку, пополз вверх тошнотой.

Нервно сглотнула, зубы сжались намертво, будто прикоснулась к оголенному проводу. Не выдержала, закрыла глаза, простонала тихо. Стон получился жалобный, Вика напряглась, замерла «во сне». Медленно приоткрыла веки, чуть повернула к ней лохматую голову:

– Маш, ты чего?

– Ничего. Спи.

– Тебе плохо, да? Может, пакетик у стюардессы попросить?

– Нет. Не надо.

– Ну, не надо так не надо… – Вздохнула, вытянула шею, всмотрелась вдаль. И снова проговорила голосом терпеливой матушки, ублажающей капризное дитя: – Маш, а там еду скоро начнут раздавать… Будешь? Вроде мясом аппетитно пахнет…

– Нет!

– А почему, Маш?

– Потому что меня тошнит.

– Ну, вот… А говоришь, пакетик не нужен… – вздохнула Вика.

Зануда. Какая же Вика зануда! Окутывает навязчивой заботой, как пыльным и душным покрывалом, не продохнуть… Наверное, и впрямь себя святой мученицей представляет. Инфантильный ребенок Машенька капризничает, а ей, бедолаге, ничего, кроме молчаливого терпения, не остается!.. Вон как глянула – с грустным смирением. Мать Тереза, ни больше, ни меньше. А ведь точно – так себя и представляет! Иначе не взяла бы на себя такую ужасную миссию! Миссионерка, черт бы тебя побрал… Даже думать противно, и разговор про «пакетик» поддерживать противно. Лучше к окну отвернуться. Да, вот так. У тебя миссия, а у меня демонстрация обиженной инфантильности. И отстань, и не лезь… Выполнила миссию и радуйся…

За окном было неинтересно. Белая облачная пустыня, рыхлая, как залежавшийся к марту снег. Никакого просвета. И все равно – лучше в окно смотреть, чем на Вику. И думать… Думать, наконец! Не корчиться от страха, не горестно изумляться, а думать! Думать, как дальше жить. Если все это правда, конечно. Если Вика ничего не напутала. Если Саша действительно так подло придумал… С этим отпуском в Испанию…

Нет, лучше пока не думать. Лучше встретиться с ним, поговорить с глазу на глаз. Ну не мог он так, не мог, и все! Да, надо сначала до дома добраться… Хотя Вика сказала, что нет его уже дома. Чемоданы собрал, ушел. К другой женщине ушел. А ее в Испанию отправил. Зачем? Чтобы чемодан собирать не мешала? Шикарный отпуск, отель четыре звезды… Море, экскурсии, Барселона. Отдыхай, жена, набирайся сил перед возвращением в пустую квартиру! Ох-х… Опять сердце болью зашлось. Да, в пустую квартиру…

Боже, как она раньше любила возвращаться домой из отпуска! Хоть откуда, неважно! Хоть из Турции, хоть из Бердянска от Викиной двоюродной сестры! Не зря говорят, что нормальный человек дважды за отпуск бывает счастлив… Когда уезжает из дома, а потом – когда возвращается домой. И это еще поспорить можно, какое из двух счастий сильнее. Наверное, второе, до краев наполненное предвкушением дома. Своей ванной комнаты, своей родной постели. Своей чайной кружки, своего места за кухонным столом. Да мало ли всяких уютностей в собственной крепости, где чувствуешь себя, как на родине? И неважно, что эта крепость – всего лишь скромная двушка в спальном районе! Все равно – родина!

Сейчас возвращаться – страшно. Потому что и впрямь душенька дрожит и не верит, а еще – испуганно изумляется. Как же так-то? Куда возвращаться, если родины больше нет? Вместо родины – одинокое и горестное бабье жилье. Раздражающее бормотание телевизора. Кухонная неприкаянность, когда обед приготовить некому. Вместо привычной беззаботности – страх перед жизнью. Да она даже ночевать одна боится, чего уж там! Заснуть от страха не может! И Саша это знает, прекрасно знает! Она ж без него – никто и ничто… Былинка на ветру, ломкая, хрупкая, безжизненная. Нет, он не мог, не мог! Что-то тут не складывается… Надо вспомнить, как все это было…

Вздохнула болезненно, коротко, откинулась голову на спинку сиденья, закрыла глаза. И даже с закрытыми глазами почувствовала – Вика в лицо смотрит.

Ладно, смотри, не до тебя сейчас. Надо обязательно вспомнить, как… С этой Испанией…

Кажется, это было накануне Восьмого марта. Да, точно, выходной был. Славка с Максимом пришли, Саша им денег дал, как обычно. Максим поблагодарил – тоже как обычно. А Славка – нет, Славка приняла как должное. Молча взяла, молча сунула в кармашек сумки. Еще и поморщилась при этом, будто ее заставили сделать что-то неприятное. Потом ребята ушли… А она принялась посуду мыть после обеда. И вдруг запсиховала, зафыркала, поддавшись невесть откуда налетевшему раздражению:

– Ну, вообще… Вырастили доченьку… Это уж ни в какие ворота…

– Ты о чем, Маш? – спросил Саша, выщелкнув окурок в открытую кухонную форточку.

– Они же обещали никого не напрягать, когда ипотеку брали! Помнишь, как Славка заявила гордо – я сама знаю, что делаю? Без вашей помощи обойдусь? А теперь что получается? Половину взноса у нас берут, половину – у родителей Максима? Это что получается, мы до пенсии их содержать будем? Пока они ипотеку не выплатят?

– Маш… Ты это серьезно? – поднял Саша на нее печальные глаза. – Это же наша с тобой дочь, мы обязаны ей помогать.

– Да я понимаю, Саш… Да, помогать, но не до такой степени наглости! Славка, между прочим, больше тебя зарабатывает! Я уж про Макса не говорю! Да у них денег – куры не клюют! А мы последнее отдаем!

– Но… Их тоже надо понять, Машенька. Молодая семья, все такое… Им же всего хочется, потребности-то другие, чем у нас. Это нам с тобой ничего не надо. А им… И одеться, и в клуб сходить… – заметил Саша.

– А чего ты за меня решаешь, что мне надо, чего не надо? Ты меня спросил, чего я хочу?

– По-моему, я всю жизнь только этим и занимаюсь… Делаю то, что ты хочешь. Вернее, стараюсь удовлетворять все твои желания, – сказал Саша.

– Так уж и все? Можно подумать…

– Ну, не все. Прости, что не все, – уточнил он. – Но что от меня зависит… По мере сил, как могу, как умею. Выше самого себя не прыгнешь, ты же знаешь… Как ни пытайся, все равно не прыгнешь…

Так, стоп. Стоп! Как-то очень уж грустно Саша тогда все это произнес. И в глаза глянул с тоской. Очень уставшие у него глаза были. Печальные. Отчаянные. Будто просил чего. Сочувствия, что ли? Да, вполне может быть. А она не поняла… И Вика тоже пыталась… что-то такое ей объяснить. Нет, не увидела тогда, не поняла, будто глаза застило. Опять накинулась на него с раздражением:

– Вот именно – выше самого себя не прыгнешь! А ты все время прыгнуть пытаешься, последнее доченьке отдаешь! Причем взрослой и самостоятельной доченьке, заметь… Нет, мне-то что, я не против, конечно. В конце концов, я мать, я люблю свою дочь нисколько не меньше, чем ты… Но, Саш. Все же должно быть… разумно как-то. Вменяемо. Разве я не права, скажи?

Бац – тарелка выскользнула из ее мокрых рук, раскололась со звоном, фарфоровые брызги порскнули по линолеуму. Саша присел, осторожно-испуганно провел пальцами по ее лодыжке:

– Не поранилась, нет?

– Да ну… – Она раздраженно переступила ногами, отбрасывая от себя осколки. И его пальцы заодно отбросила.

Не вставая с корточек, он глянул на нее снизу вверх:

– Погоди, сейчас йод принесу. Надо обработать на всякий случай.

– Да какой йод! Иди лучше, веник с совком принеси. Уберешь?

– Уберу.

– Так убирай, чего сидишь?

Вопрос прозвучал слишком уж раздраженно, и сама почувствовала, что перебрала. Не хотела, само получилось. Он молча поднялся, встал рядом, глянул с грустным недоумением. Потом вздохнул, чуть-чуть мотнул головой из стороны в сторону, отвел глаза, будто ждал, когда отхлынет волна раздражения. Она и отхлынула странным образом. Как-то вдруг. Будто Сашино грустное недоумение было тем самым глотком валерьянки, необходимым для обретения спокойствия.

– Тарелку жалко, Саш… Она из сервиза была.

– Ну и черт с ней, с тарелкой, – сказал Саша.

– Ага! Еще скажи – завтра новый сервиз купим! Давай, пообещай, ты же у нас все можешь! – И сама себе удивилась – да что это с ней? Только успокоилась, и опять… Что за качели такие? Может, и впрямь пора успокоительное принимать?

– Маш… Что с тобой сегодня? Ты чем-то расстроена? Чего ты от меня хочешь, не пойму?

– Я хочу?! Да я давно уже ничего не хочу! И вообще… Мне никогда ничего особо от тебя и не нужно было, кроме покоя и относительного чувства беззаботности! Повторяю – относительного! Потому что я любую озабоченность воспринимаю как преувеличение, ты же знаешь свойство моей психики!

– Да, Маш, знаю, – вздохнул Саша.

– А чего ты так отвечаешь?

– Как? – спросил он.

– Ну… Как будто тебя обрекают на что-то. Разве я не права? Разве мне много материального от жизни нужно? Что я, например, каждый сезон шубу новую требую, как наша Фатьянова из финансового отдела? Ничего ведь подобного… Вон, уже два года отпуск на Викиных шести сотках провожу… Так что не говори про свою меру сил, не надо! То есть относительно меня – не говори!

Саша ответил не сразу. Принес из коридора совок, сел на корточки, медленно собрал в него осколки. Потом поднялся, с трудом разогнул спину, спросил тихо, не глядя на нее:

– Значит, ты в отпуск хочешь поехать?

– Да, хочу! Да только чего зря об этом говорить…

– А куда ты хочешь поехать в отпуск?

– Ты что меня, дразнишь, что ли?

– Нет. Давай купим тебе тур куда захочешь.

– Тебе? Ты сказал – тебе? Хм, как странно… Ты же прекрасно знаешь, что одна я никуда не поеду. Я не умею ездить одна… Уже в аэропорту потеряюсь, как малый ребенок. Я ж не виновата, что меня все время надо кому-то за руку вести…

– Да. Я знаю. Я помню. Это свойство твоей психики.

Стоп, стоп… Да, точно, и этого она тоже не заметила, каким тоном он произнес – свойство психики… Скользнула непривычная нотка в интонации, странная такая. Будто немного злобная. Или насмешливая. А может, все вместе – злобно-насмешливая. Не заметила! Потому как он тут же огорошил предложением:

– А ты Вику с собой возьми! По-моему, она с удовольствием тебе компанию составит.

– Да ну… Лучше с тобой…

– Я понимаю, но на двоих точно не потянем. И без того придется пояса подтянуть… А Вика, насколько я знаю, давно мечтает в Испанию съездить. Хочешь в Испанию, Маш? Где-нибудь в конце мая? Или в начале июня? Когда у тебя отпуск? – спросил Саша.

– Ну… По графику как раз в июне…

– Значит, тем более. Так хочешь?

– Саш, я не понимаю… Ты это серьезно?

– Вполне. Тебе надо отдохнуть, сил набраться. Давай, иди, звони Вике. У нее, по-моему, какая-то знакомая в приличной турфирме есть.

– Ну… хорошо. Как скажешь.

– Ага… – кивнул Саша.

Почему, почему она тогда подвоха не почувствовала? Хотя, может, и не было никакого подвоха, не созрел еще. Может, потом созрел. А тогда… Привычная мужнина забота, только и всего. Привычная его доброта, покладистость. Привычная, как вся ее семейная жизнь, тихо происходящая за мужниной спиной, как за каменной стеной. Хотя насчет каменной – громко сказано, конечно же. Каменная стена – это что-то совсем непробиваемое, а значит, некомфортное. Можно и простой стеной вполне довольствоваться. Относительно нерушимой.

Да, так и казалось – нерушимой. Она уверена была, что нерушимой! Потому и позволяла себе… не сдерживаться. А что делать – так ее натура слабонервная устроена. И не виновата она в той слабонервности… Да, бывают перепады настроения. А на кого еще свое плохое настроение выплескивать, если не на самого близкого? На того, который любит, понимает, автоматом прощает? Да и не перебарщивала она с выплесками, если по большому счету… Так, поворчит иногда. Или съязвит немного. Или покапризничает. У других, вон, хуже бывает…

Хотя, наверное, дело не в этих выплесках. Саша у нее вообще не обидчивый. Скорее всего, все по писаному сценарию глупого сериала произошло. Как там у них, в сериалах? Бац, и добропорядочный муж другую себе нашел! Или, как вариация, она его нашла. Молодая, красивая, шустрая. Против коварной женской молодости противоядия нет, как против лома нет приема. А ее он просто разлюбил… Не мог же он любить ее вечно. Вечного вообще ничего не бывает. Но, с другой стороны, – совесть-то должна быть! Если позиционируешь себя таким любящим, таким терпеливым, таким порядочным… Научил верить себе, а потом – как топором по темечку? Но так же нельзя, нельзя! Это же несправедливо, бесчеловечно по отношению к ней!

Да, смешно со стороны звучит, если ее мысли подслушать. Да, мысли вполне себе инфантильные – ты должен меня любить, ты обязан меня любить, потому что мне без тебя жить трудно! Потому что сам взял на себя роль поводыря! Потому что знаешь – твоя жена устроена, как слепая! Всего боится, внутренне дрожит, ничего не умеет ни сделать, ни решить самостоятельно! Это ведь не радость такая, а наказание божье – инфантилизм испуганной женщины… Да еще с некоторой склонностью к аутизму…

Да, смешно. Так смешно, что заплакать хочется. Пусть от пресловутой жалости к себе – тем не менее. Хорошо, что Вика на нее сейчас не смотрит, увлеклась беседой с соседкой по третьему креслу. Ага, впечатлениями об Испании делятся…

И она бы сейчас ими делилась до умопомрачения, с той же Викой. Все же было чудесно – слов нет. И экскурсия в Барселону, и музей Сальвадора Дали, и поездка на юг Франции в чудесный городок Каркассон… А как съездили в монастырь Монсеррат – это же отдельная была песня! Четыре часа простояли в очереди к священной фигурке, чтобы прикоснуться, попросить исполнения сокровенного… Странно, а она сейчас и не помнит, о чем просила, что было в тот момент самое сокровенное. Наверное, ерунда какая-нибудь. Да если б знать, о чем надо было просить!

Да и вообще, ей сразу как-то голову снесло, закружило. Чудесная страна Испания, всего здесь много – моря, солнца, впечатлений, удачный шопинг опять же, что немаловажно. Расслабляйся – не хочу! Все, все было замечательно, пока не устроили себе этот дурацкий прощальный ужин… Не в полном смысле ужин, конечно, потому как ужин в отеле полагался. Так, посиделки с выходом. Она нарядилась в новое платье, накрасилась, ужасно сама себе понравилась. Так увлеклась, даже внимания не обратила на Викино подавленное настроение. Сели в уличном кафе, заказали испанского вина. Тут Вика ей по голове и шарахнула…

Нет, сначала долго мылилась, конечно. Наверное, не знала, как приступить к самому главному, то бишь к самому подлому. Измучилась, бедная. Понятно, отчего не в себе была… И не только в этот последний вечер, а весь отпуск, считай. Слишком задумчивая ходила, сама на себя была не похожа.

Вика, Вика, подруга дорогая, самая преданная, самая верная, что ж ты на себя такой груз-то взвалила? Только не объясняй, что любишь одинаково и меня, и Сашу. Что собственной личной жизни нет, что дружишь не с кем-то отдельно, а с нашей семьей. Что Славка тебе как дочь, а Саша – как брат. А я… А кто тебе, собственно, я? В самом деле подруга? Или капризная младшая сестренка, которой нянька нужна? Ты ведь даже с Сашей все время разговаривала так, будто вы оба взрослые, а я ребенок. Переглядывались в моем присутствии насмешливо, как переглядываются любящие свое нервное чадо родители… Вроде того – дитя не в духе, будь с ним поосторожнее. А потом ты, Вика, еще и спрашивала Сашу, как взрослый спрашивает взрослого, чуть качнув головой в мою сторону:

– И что это с нами, а? Опять капризничаем?

– Не… Просто голова болит… – отвечал тебе мой муж в той же снисходительной тональности, помнишь? Почти интимной тональности.

– А… Ну, это уже легче… Что голова – завяжи да лежи. Пройдет, Саш.

И улыбались оба. Тоже – почти интимно. Брат брата всегда поймет. Тем более если они любят это надоедливо-капризное существо с вечно плохим настроением. Так они про ее настроение думали, что оно «вечно плохое». А ведь не было, по сути, никакого плохого настроения! Была просто внутренняя задумчивость, уход в себя! Не понимали, не понимали… Да она и не претендовала на их понимание. Ей и без понимания хорошо жилось. Самой в себе. Туда, вовнутрь, не лезут, и ладно.

Так уж получилось, что она сама Вику к этому разговору подтолкнула. Выпила вина, огляделась кругом, вздохнула счастливо – Испания, блин! Красота! Уезжать совсем неохота… И озаботилась вдруг, полезла в сумку за телефоном. Глянула на дисплей – опять пусто. Кликнула Сашин номер, и голос в телефоне выдал уже привычное за эти дни – «абонент отключил телефон…».

– Хм… Представляешь, Вик, Саша мне даже не позвонил ни разу… Странно, правда? И на мои звонки не отвечает. Я уже беспокоюсь, может, случилось что? И Славка тоже молчит, как партизан…

– Зато мне звонят все время… И Саша твой… И Славка третьего дня… – вымучила из себя Вика, будто в холодную воду бросилась.

– Тебе?! Не поняла… Зачем? То есть… Почему – тебе? А мне?

– Ох, Машунь… Погоди, с духом соберусь…

Некрасивое Викино лицо стекло вниз, лоб и виски покрылись капельками испарины. Ладонь поднялась было ко лбу, но снова безвольно опустилась на скатерть, дрожащие пальцы оплели бокал с недопитым вином.

Она сидела, не понимала ничего. Даже улыбалась механически. Вот Вика припала губами к бокалу, сделала большой глоток. Еще, еще… Кадык дернулся на короткой шее, обнажилась бледная, не сумевшая загореть полоска под тяжелым подбородком. Ну же…

– Вик, да что случилось?! С ними что-то случилось, да? С Сашей, со Славкой? – спросила и сама испугалась. Захотелось ударить себя по губам… Так ведь и накаркать беду можно!

– Да ничего с ними не случилось, Машунь. Живы-здоровы.

– А… чего тогда? Почему они мне не звонят, а тебе звонят?

– Дело в том, Машунь, что… Фу, господи, язык не поворачивается… – вздохнула подруга.

– Вика?! Ну?

– Дело в том… В общем, Саша меня попросил… Вернее, поручил мне… Подготовить тебя… А я не подготовила, не смогла… Не умею я…

– Да к чему, к чему подготовить-то?