Всё началось с баночки фаршированных оливок. Да, именно с них, ибо я не в настроении винить себя, а высшие силы, если они существуют, просто не могли допустить подобное. Всё случившееся не может быть происками судьбы-злодейки, карой господней или магнитными бурями. Сегодня я решительно настроен винить баночку чёртовых оливок. А как иначе объяснить мою догорающую дачу, уже обугленный труп соседа, сломанные рёбра и сожжённые до мяса ладони моей супруги? И всё это в четыре тридцать утра, первого января.

– Как думаешь, поверят? – спросила Таня, моя жена, не отводя взгляда от полыхающего дома.

– Кто? – ответил я вопросом на вопрос, аналогично уставившись на горящий фронтон нашей дачи.

– Они.

– Они? Инопланетяне? – отшутился я, параллельно пытаясь нащупать в карманах пачку сигарет.

– Пожарные, – бросила Таня. – Что мы им скажем? Это же пиздец!

– Ну… – я запнулся, подкуривая одновременно две сигареты, раскурил, пыхтя, как самовар и вставил одну в уголок потрескавшихся губ супруги. – Скажешь им, что я разжигал печь бензином.

Таня грустно улыбнулась. Весёлого в данной ситуации было мало. Вообще не было! Но самоирония, как защитный механизм, работала отменно.

– Ты ещё в настроении шутить? – переведя взгляд с охваченного огнём дома на меня, спросила жена. Тень улыбки в тот же миг слетела с усталого лица.

Я промолчал, сделал глубокую затяжку, тяжело выдохнул. Взгляд упрямо цеплялся за огромные всполохи пламени, озаряющие чёрное небо. Зрелище было неописуемое. У нас был лучший фейерверк на всю округу! Свист и треск лопающегося шифера, сопровождающийся характерными громкими хлопками, был слышен за версту и дал бы фору любому праздничному салюту. Столп тяжёлого, чёрного дыма, не тая в воздухе, упрямо стремился ввысь. Скоро должна была начаться самая зрелищная часть утреннего огненного шоу: обрушение крыши. Огонь беспощадно глодал стропила. Прогнулась несущая балка. Где-то вдалеке выли сирены. Пожарные машины, плутающие среди узких и зачастую тупиковых улочек частного сектора, тщетно искали дорогу к пожару.

Таня слепо смотрела в глазницы окон, наблюдая, как беспощадная стихия дожирает остатки интерьера. Из прострации её вырвал оглушительный грохот, сопровождающийся еле слышным звоном стекла и треском древесины. Крыша рухнула, бросив в небо ослепительный столп искр.

Из-за поворота показались несколько пар автомобильных фар, рассекающих лучами яркого света задымлённую улицу. Два пожарных расчёта, «скорая».

– Полный набор, только ментов не хватает, – бросил я, помогая жене подняться со штабеля обрезной доски.

Группа пожарных разматывала рукава, ещё двое напяливали на себя композитные баллоны.

– Есть в доме люди? – послышался отдалённый громкий возглас.

Таня вопрошающе посмотрела на меня.

– Ну, он ведь не конкретизировал, живые или нет? – сухо ответил я, глядя в большие испуганные глаза супруги, в которых теперь читался укор.

Набрав полные лёгкие воздуха, насколько это было возможно, я выкрикнул отрицательный ответ и, взяв жену под руку, помог ей сделать несколько неуверенных шагов. Сломанные рёбра давали о себе знать. Навстречу нам бежала парочка бойких санитаров.

– Инопланетяне или бензин? – спросила Таня, тяжело постанывая с каждым неуверенным шагом, с тревогой глядя на приближающихся работников скорой помощи.

Я посмотрел на свою жену. Каких-то пять – шесть часов назад одетую в восхитительное, в меру короткое бархатное платье, с изысканным чокером на тонкой шее, умеренным макияжем, высокой причёской и алым маникюром на длинных пальцах, а теперь облачённую в пропахшие дымом лохмотья, с растрёпанными волосами, обугленными ресницами, сорванными ногтями и белеющим мясом на обожжённых ладонях. Она походила на ужасного вида манекен с застывшей гримасой боли на некогда красивом измазанном сажей лице.

– Как думаешь, они поверят в короткое замыкание?

***

– Просто держи этот чёртов табурет и избавь меня от сентиментальных излияний, – буркнул я, пытаясь зацепить краешек гирлянды за карниз.

– Но они ведь наша родня! Моя сестра, твоя свояченица, мои… наши племянники…

– Вот именно! Ключевое слово – «твои», – прервал я жену. – Твоя сестра, твои племянники. Вот поэтому наша страна никогда не будет жить хорошо. До тех пор пока у нас этот долбаный «совок» в голове! Кум, брат, сват! Я сыт по горло слащавыми монологами о том, что Новый год – это семейный праздник, с меня хватит бредней о воссоединении родственников, семей, и сказок о Рождественских чудесах, случившихся с нищими либо дураками.

Таня молчала, придерживая двумя руками шаткий табурет. А меня это молчание будто подстёгивало, словно погонщик резвую тройку. Иными словами, меня понесло:

– Оглянись, родная. Ты в каких реалиях живёшь? Праздник праздником, я не спорю, но по сути своей – всего–то смена календаря. И прошу заметить, что это не мне второго числа на работу, а ты тут устраиваешь для своей родни «благотворительный вечер», который, как мы оба знаем, перерастёт в «благотворительную неделю», а того и глядишь – в месяц.

Таня молчала. Я взглянул вниз, неуверенно балансируя на табурете, и только сейчас заметил, что она тихонько плачет. Я заткнулся. Закрепил, как мог, непослушный конец гирлянды прищепкой от ламбрекена и слез с табурета.

– Ну и по какой причине ты разводишь в доме сырость? – съязвил я, словно не понимая причины слёз супруги.

– Ты злой, Андрей. Они ведь и твоя родня. Я вижусь с сестрой раз в столетие, а когда мы вместе встречали Новый год я уже и не вспомню. Ещё девчонками, наверное. А на прошлый Новый год она с детьми…

– Да, на прошлый Новый год она с детьми лежала с «короной», на прошлый Новый год они мне нравились больше. Представь моё разочарование, когда ты сказала, что они не собираются умирать.

Советская ёлочная игрушка просвистела у меня над ухом и с глухим хлопком разбилась о книжный шкаф.

– Прости, это шутка! Тут я, правда, перегнул. Извини.

Стеклянная шишка пролетела мимо плеча. За ней последовал отвратительного вида стеклянный лимон. Подумать только, как подобным уродством люди украшали свои дома ещё каких-то тридцать лет назад? Хотя, чему удивляться? Мы и по сей день украшаем.

Не достигнув цели, шишка вдребезги разлетелась на десятки осколков. Эстафету принял стеклянный Наф-Наф, за ним полетела лубяная избушка и парочка бирюзовых шаров.

Поняв, что она лишь прибавляет себе работы в уборке, Таня взяла себя в руки. Глаза блестели, губы дрожали.

– Козёл Вы, Андрей Анатольевич, – попыталась твёрдо произнести моя супруга, но голос предательски дрогнул. – У них ведь больше никого нет.

Я глубоко вздохнул, бережно взял супругу за плечи и как можно спокойнее произнёс:

– Танечка, в развитых странах, подчёркиваю, в развитых, разрешён брак между троюродными братом и сестрой…

– Ты кретин?

– Сама посуди, пока ты занята поисками того единственного, он, возможно…

– Кретин, – утвердила Таня, вытирая потёкшую тушь тыльной стороной ладони. Она вышла из комнаты, скрипнула дверь в уборную. Вернувшись с совком в одной руке и веником в другой, продолжила:– У тебя ведь тоже никого нет.– Никого? – удивился я. – До этой секунды я считал, что у меня есть ты.

– Вот именно. У тебя есть я, у Веры – никого. Никого, кроме её мальчишек.

– Ты уже сама себе противоречишь. Вот видишь, у неё есть сыновья. У неё своя семья, у нас своя! – постепенно переходя на повышенные тона, парировал я.

– Семья – это громко сказано, – пробормотала Таня, пытаясь вымести осколки из ворса ковра.

– Не понял, – начал я с упрёком. – Что ты имеешь в виду?

Оставив уборку, Таня по-актёрски повернулась, набрала полную грудь воздуха и с непроницаемым выражением лица начала:

– А знаешь что? Теперь твоя очередь выслушивать гневные тирады.

Что-то изменилось в моей жене. Что-то пугающе-отталкивающее было в выражении её лица. Невозмутимая каменная маска, с лукаво приподнятыми уголками губ, сменила привычный облик супруги. Наверное, именно с таким лицом дядя предлагает девочке жвачку.

– Я устала от твоего эгоизма. Раз в год…Раз в год, Андрей, ты можешь побыть нормальным человеком? Семья? Если для тебя семья определяется двумя разнополыми людьми и связующим их штампом в паспорте, то да. У нас семья.

– Ну, необязательно разнополыми…

– Заткнись! Пожалуйста, просто помолчи немного.

– Помнится, ты не горела желанием обременять нас спиногрызами. И, поправь меня, если я ошибаюсь, это было наше общее решение, – продолжал парировать я.

– Да не в детях дело, Андрей. Пойми, они ведь родня.

– Да не родня они мне! – не выдержал я. Теперь была моя очередь «включать истеричку». Нервы у меня были железными, но ведь и металл ржавеет.

– Не родня? – ехидно спросила меня жена. – Серьёзно, «не родня»? Забыл, как закончились отношения твоей покойной сестры с «не роднёй»?

Внутри меня что-то сломалось. Меня будто ударили обухом по голове. В ушах теперь звенело, картинка в глазах помутнела. Готов поспорить, что в то мгновение я побелел и был похож на уродливого снеговика, которого соседские детишки слепили во дворе нашей панельки. Бледного снеговика с ничего не выражающим лицом и пустыми, смотрящими в никуда угольными глазами. В моём случае – карими.

– Прости, – осеклась Таня. – Прости, Андрюша, я…

Я не слышал свою супругу. Не торопясь надел пальто, проверил бумажник в нагрудном кармане, принялся шнуровать ботинки. Нужно было развеяться. Сигареты заканчивались, да и к столу того-сего нужно было докупить.

– Ты куда? – в Танином голосе читалась неприкрытая тревога.

– В магазин.

– Сейчас? Побудь со мной.

– Я уже побыл с тобой.

Я развернулся, щёлкнул выключателем, дёрнул за ручку двери. Что-то хрупкое и такое родное обняло меня за плечи, сковав по рукам.

– Прости, Андрюша. Я не хотела.

Я начал остывать, и осознание, что любое сказанное поперёк слово продолжит наращивать снежный ком скандала, вернулось. Я бережно освободился от пут супруги, поцеловал её в лоб и, переступив за порог, пообещал вернуться в течение часа.

Таня осталась стоять в дверях, буравя взглядом мою спину.

– Захвати фаршированных оливок, – бросила она, когда я спускался по лестнице.

Я сделал вид, что не услышал, поднял воротник и принялся выуживать перчатки из глубоких карманов.

– Пожалуйста, – услышал я тоненькое эхо, когда миновал уже несколько этажей. Закрылась дверь в нашу квартиру. Всё тем же эхом щёлкнул дверной замок.

***

Неприветливый двор встретил меня до тошноты родным пейзажем: парочка бездомных кошек, свернувшись плотным двуглавым шерстяным клубком, укрылась от ветра у домофонной двери. Ворчливая пожилая соседка из квартиры напротив, с мусорным пакетом в обветренных руках, просеменила мимо меня, неуверенно кивнув в знак приветствия. Я ответил тем же. Забавно, что за столько лет, живя в одном доме, да при том количестве скандалов ею устроенных, я до сих пор не знал её имени. В глубине двора уродливый, почти растаявший снеговик ухмылялся мне выложенной из сухой рябины кривой улыбкой.

«Ну и уродец», – подумал я, засовывая наушники – грибы чуть ли не до барабанных перепонок. До самых мозгов, как любит говорить Таня.

Календарный год заканчивал свою вахту и несмотря на то, что уже через каких-то несколько часов подавляющая часть населения страны будет спать лицом в тазу с оливье, а с экранов телевизоров какой-то подозрительный мужик будет вещать о том, что год был трудным, но всё у нас будет хорошо, декабрь больше походил на гнилой март и не спешил показать работягам из ЖЭК, кто здесь главный. Уверенный плюс держался уже больше недели, с неба то лило, то сыпало, то хрен пойми что. Вот и сейчас рыжую кашу из песка и талого снега припорашивали неуверенные снежинки, которые, казалось, таяли, едва коснувшись похожей на рвоту слякоти.

Я намеревался совершить круг почёта, который, по сути своей, являлся квадратом. Заскочить в «Табакерку», нанести визит вежливости в знакомую кофейню, может даже заглянуть в книжный. Финальной точкой променада стало бы «СуперСельПо», ибо супермаркетом европейского уровня, каким его позиционировало его же руководство, этот магазин нельзя было назвать даже с натяжкой.

Следуя намеченному маршруту, по знакомым с детства улочкам, я миновал липовый сквер, обогнул центральную площадь, заскочил за сигаретами, и в итоге, уединившись со своими мыслями у скамейки под голой, корявой грушей, пил кофе (кофейня оказалась закрытой, и пришлось довольствоваться помоями из автомата). В наушниках Гребенщиков убеждал меня, что настало время «ЭН», и может всё-таки пора?

Ненавязчивые белые снежинки сменились увесистыми хлопьями. Усилился ветер. Начиналась самая настоящая метель. Назойливые снежинки – проныры так и норовили прошмыгнуть через малейшую прореху в одежде. Высокий воротник пальто уже не спасал. Выбросив стаканчик с недопитым кофе в урну, я повернулся спиной к ветру, зачем-то закурил и, сжав сигарету зубами, отправился навстречу усиливающейся вьюге. Фильтр тут же промок от слюны. Не в состоянии сделать хоть одну нормальную затяжку, я плевком избавился от только что подкуренной сигареты.