1. Мать

… Занято, опять занято! Господи, ну, сколько можно болтать по телефону? И о чем? Когда в голове – ни одной мысли. Мозги совершенно не затуманены интеллектом.

Но дозваниваться нужно. Пусть я рухну замертво здесь, у телефона, но прорвусь.

Я снова, который раз, набираю номер. Стараюсь без суеты. А то еще не так соединит. За что мне все это навалилось? Ну почему у всех все хорошо, а у меня всегда несчастья? Вон и лак на ногтях наполовину облез. Все руки до маникюра не дойдут. Когда-то один близкий знакомый говорил, что такая небрежность претит хорошим мужикам. Правильно говорил… Ладно, мой ненаглядный и так должен ценить. Других все равно уже нет. Никакой личной жизни! Все ему, его делам, дочери. Его дочери! Не ценит. Спокойный сидит, довольный. Не ценит. Или не понимает, кому всем обязан?

Наконец-то длинные гудки. Что за манера так долго не снимать трубку? Ведь дома же, дома, только что болтала.

После шестого гудка в трубке щелкает, и подруженька томно тянет.

– Алло-у.

С каким-то английским акцентом. Думает, красиво. Все равно за километр видно «подвальное» воспитание. И годы ничего не изменили.

– Лялечка?… Здравствуй, это Тата… Узнаешь?

Еще бы ей меня не узнать! Когда «мой» приезжает из очередной загранкомандировки, она как на карауле около чемоданов. Откуда только узнает?

– Таточка, прелесть моя…

Действительно рада или изображает восторг? Все мы живем в мире условностей. Впрочем, все равно, не до нюансов…

– Лялечка, извини, что так поздно… Ну что ты, я же понимаю. У тебя было занято… Я по – делу.

– Таточка, знаю-знаю, я все уже поняла. Ты только не волнуйся, я все прекрасно помню. Я ей уже звонила. Но придется подождать. Ты не представляешь! Она сейчас шьет жене одного дипломата, перуанского, кажется… Не будем называть имен, телефон, сама понимаешь… Так вот там такая модель! Фантастика! Сейчас, оказывается, модно…

Пора как-то остановить этот поток. Иначе услышишь все сплетни стран Латинской Америки. А мне они сейчас совершенно безразличны.

– Ляля! – говорю я тихо. Притворяться нет сил, и моя болтливая подружка понимает, что мне не до сплетен. – Ляля, моя Света у тебя не была сегодня?

– Не видела, – она удивленно примолкает.

– Спроси у Зойки, может, она сегодня виделась с ней? Или знает, где она?

– Сейчас спрошу… Нет, они уже с неделю не виделись. А что случилось?

– Ее до сего времени нет дома… – мой голос дрожит, и я ничего не могу поделать.

– Боже мой! И ты волнуешься? Нашла трагедию… Взрослая девка, а время еще детское. Сколько ей сейчас, семнадцать? Ты сама-то в эти годы что, до двенадцати не гуляла?

– Уже полпервого, – уточняю я, и снова голос срывается. Я окончательно разозлилась на Ляльку. Хорошо утешать, когда дочка под боком. И попробуй, приди она позже десяти, такая выволочка будет. А моя, вон, учудила вообще домой не прийти полторы недели назад. У подруги видишь ли, была. Знаем мы этих подруг.

Я так всю ночь и просидела под пледом в кресле. Утра дожидалась. Дождалась. Утром входная дверь хлопнула, и мое кровное дитя, не глядя, буркнуло «привет», и удалилось в свою комнату. Словно так и надо. Где она бывает? О самом страшном пока думать рано. Пара коробок конфет и кое-что по мелочи позволили узнать некоторые подробности последнего медицинского осмотра. Вроде все тьфу-тьфу. Но куда же заносит девчонку последнее время? За полтора года совсем замкнулась.

Вот она, благодарность дочерняя. Я для нее все, а она доброго слова матери не скажет. Ну, я ей тогда устроила «небо в алмазах». Думала, изменится, – Как же, сегодня даже позвонить не соизволила.

– То-то и оно, что взрослая, – говорю я Ляльке.

– А когда ушла? – с интересом спрашивает она.

– Днем… Я побежала в магазин, прихожу, ее нет…

– Может Игорь знает?

– Нет, – отрезаю я…

Как же, знает. Мой благоверный сидит в кресле с «Иностранкой». Почитывает, как ни в чем не бывало. Другой отец давно бы уже весь город перевернул ради своего ребёнка, с ума сошел бы от беспокойства. А этот нет, спокойный… Спокойный! Какая же я дура! За то и наказана. Испугалась тогда.

Испугалась, что тот, другой, был замечательно сумасшедшим, что звонил по вечерам черт-те откуда, чтобы только пожелать мне спокойной ночи, исчезал на месяц, закопавшись в работе, а потом внезапно появлялся и начинался праздник.

А как прекрасно было просыпаться утром и чувствовать его рядом, словно слышишь красивую музыку. И этого праздника я тоже испугалась.

Нашла свое богатство. Спокойного. Инженера. Молодого, подающего надежды. Вот мать моя обрадовалась. Все получилось. Как у людей, так и у него. Высокая должность, загранкомандировки. Шикарная квартира. Машина. Все есть. Все, а праздника больше не было. Только спокойствие…

– Татка, ты вот чего, ты сначала успокойся. Давай разберемся. Во что она была одета?

– Как это была! – взрываюсь я, – Ты чего говоришь? В своем уме?!

– Не психуй. Ну, не так сказала. Извини… Я ж в морг не советую звонить. Ты нормально скажи: во что она одета?

– Да они теперь везде в одних и тех же джинсах ходят. Или в этих, комбинезонах. Зачем тебе это?

– В светлых? – уточняет, не отвечая, Лялька.

– В светлых, в светлых, – нетерпеливо соглашаюсь я. Она что-то знает? – Для чего тебе?

– А ты разве не знаешь? – удивляется Лялька.

– Н-нет, – настораживаюсь я. В части новостей она даст фору любому информационному агентству. По части оперативности мужики из ТАСС или Рейтер рядом с ней – сопливые дети.

– Ты только не психуй, ладно? – Вот ведь, любит жилы тянуть.

– Да говори ты!

– Весь город гудит, а ты ни сном, ни чохом?! Баборез по городу ходит.

– Кто-кто? – не понимаю я.

– Ты где живешь? Ничего не понимаешь. Ба-бо-рез, – по слогам, как недоумку, повторяет она. – Мужик такой, всех баб режет, кто в белом или светлом. Жуть! В магазинах, говорят, самые шикарные белые пальто висят, и никто не берет. Ясно! Ты что, правда, не знала?

– Нет… – внутри у меня холодеет, – а, может, вранье все это? А? Нигде же не сообщалось. Наверное, предупредили бы.

– Можешь не верить, – обижается Лялька и замолкает. Закуривает, судя по всему, – в газетах тебе уж точно не напечатают. Или подожди пока во «Времени» предупредят. Ты вспомни, сколько про этого армянина молчали, который всех топором рубил. Это потом, когда поймают – сообщат: обезврежен преступник, шизиком оказался, но ничего страшного совершить не успел. Ты что, только родилась?

Я не очень верю во всякие ужасы. Тем более, Лялька – известная болтушка. С другой стороны – она всегда знает, кого ограбили, на кого напали. Она, говорят, специально в дружину записалась, чтобы подписку на милицейскую газету получить. «На боевом посту» – так, кажется. В ней много всяких подробностей рассказывают. Она как-то давала почитать. Может, и не слухи?..

– …уже три случая, – увлеченно продолжает Лялька, забыв о роли успокоительницы. – Один, кстати, тут, рядом с нами, на Пресне. Ну, точно тебе говорю! У моего Шурика знакомый в прокуратуре. Имен называть не будем. Сама понимаешь – телефон… Вот, зачем ему обманывать? Он подробно про это дело рассказывал. Ты пойди, посмотри, чего она надела…

Я бросаю трубку и бегу в коридор, к вешалке. Светкиного белого плаща нет…

2. Отец

… Ловлю себя на том, что бесцельно вожу глазами по строчкам, ничего не понимая. Другим голова забита. Тут не до чужих переживаний – своих драм больше, чем надо. Сейчас бы лечь поудобнее, расслабившись всем телом, чтобы энергия прилила к мозгу, и мысли стали особенно выпуклые, яркие и мудрые. По методу древних индийцев или японцев. Шут их там знает. Не в этом суть.

Как же, тут расслабишься – сразу же налетит. И так скандала не миновать. Но хоть чуть позже.

Дочь исчезла, дочь исчезла! А почему? Этого она не спрашивает. Как спросишь, когда на себя придется внимательно посмотреть? Залюбила ребенка до смерти. Подозрения, попреки, «откровенные» разговоры, больше похожие на допросы с пристрастием. Дыбы только не хватает. В милиции за это по закону ответить можно, а здесь, какой закон?

В прошлом месяце у девочки что-то случилось, ну, как это сказать? В общем, не все вовремя. Взрослые люди, все понимаем. Так что же вы думаете? В доме Содом и Гоморра! У девочки – истерика, «моя» побежала в поликлинику. Там вроде успокоили. Так даже извиниться не догадалась. Забыла, что семнадцать лет – самый щепетильный возраст. Впрочем, она и раньше не знала слов «извини», «прости», «спасибо». Все всегда воспринимала как должное. Словно весь свет ходил у нее в должниках.

Совсем затуркала девку. И еще заявляет, что в дочери вся ее жизнь. Шла бы лучше работать, а не шастала целыми днями по комиссионкам. А то и дел только по телефону трепаться, жалуясь поочередно, то на судьбу, то на мужа, то на неблагодарную дочь. Ох, уж эти. «Лялечки», «Таточки», «Дусечки». Попробовал передразнить их перед зеркалом. Получилось. Улыбнулся даже. А потом грустно стало. Уж больно похоже на обезьяньи гримасы из «Мира животных».

Ага! Закончила болтать по телефону. Побежала зачем-то в прихожую. Ну, теперь «моя» и на нашу скромную персону обратит внимание. «Моя» – это вслух… «Мегера» – подразумевается само собой. Даже не верится, что когда-то я придумывал ей ласковые имена. Глупые и милые…

– Сидишь…?

Нет, прыгаю… Терпеть не могу идиотских вопросов. Что спрашивать, когда и так видно? Сказал бы что-нибудь, да неохота – себе же нервы портить. Лучше молчать. И я молчу.

– Ребенка дома нет! А тебе все равно!

Ну, не все равно. Может, я за дочь больше чем ты переживаю? Только кому это интересно? Это ты построила из своей материнской любви крепкую клетку и думаешь, что дочь на седьмом небе от твоих замков? Я-то знаю, как нужна человеку свобода. Но одно тебе, безусловно, удалось. Девочка на своего отца смотрит как на пустое место. Специально подсчитал – две недели человеческим словом не перебросились. Это живя бок о бок.

А когда я попытался поделиться с ней своими мыслями, она просто оборвала меня, совсем как мама, заявив, что мои проблемы это мои проблемы, и ее они совершенно не интересуют. Вот так. Телефон стал дороже родного отца.

Попробовать объяснить «моей», что девочка стала совсем, чужой? Пытался, в далеком прошлом. Занятие совершенно бесполезное.

Вон рухнула в кресло напротив. Ногтями с полуободранным лаком вытянула из пачки сигарету. Может я мнительный – но эти ободранные ногти страшно раздражают. Прикурила, затянулась глубоко. Зло смотрит на меня. Я тоже смотрю. На ее шею, с уже морщинистой кожей, под которой пульсируют синие жилки. Порой, когда уже невмоготу терпеть такое высокомерное к тебе отношение, я ловлю себя на неодолимом желании ласково, нежно, но очень крепко зажать эти жилки. И не отпускать. Пока не перестанут пульсировать…

– Я уже обзвонила всех… Больницы, травмпункты…

Она морщится и закрывает глаза рукой. Это означает, очевидно, морги, про которые она просто не нашла сил сказать, интересно, за кого она меня держит? Я-то слышал весь ее треп с подружками. Какие морги, там и медпунктами не пахло. Но чего спорить, не имеет смысла.

Я поудобнее устраиваюсь в кресле. Если уж суждено выслушивать обличительно-скорбные монологи, так хоть с удобствами.

– Горяев!

Это мне. Когда-то, на заре семейной жизни, у меня тоже были ласковые домашние имена. Теперь зовут по фамилии. Как на собрании.

– Слушай, Горяев! Ты бы хоть из вежливости изобразил обеспокоенность.

Молчу. Жду. Это увертюра. Сейчас начнется основное. Максимум крика при минимуме содержания.

– Господи! Ну что ты молчишь как истукан?! Мужчина ты или нет? Ну, надо же что-то делать?!

Любопытно, она вспомнила, что мужчина все-таки лучше соображает, чем она.

– Что? – спрашиваю я. – Что ты хочешь?

– Что?! И это ты спрашиваешь меня? Поглядите на него – и это отец?! Другой бы на твоем месте…!

Она задохнулась, театрально раскинув руки, обращаясь к стенам и японскому календарю с полуголой девицей. Провинциально играет. Правильно сделали в свое время, что выгнали ее из театра. И нечего всем рассказывать про интриги режиссеров.

А вот про «другого» – это интересно. Что бы делал «тот», другой? Когда она согласилась выйти за меня замуж, я же был горд, чувствовал себя победителем. Как же – «тот» старше, опытней, уж какое – никакое имя у него было. А я – так, мальчишка-инженер. Думал, предпочли потому, что я лучше.

Оказалось, нет. Обидно, но чтобы до конца понять это, мне понадобилось много лет. Ей бы только командовать. И чтобы ее слушались. Беспрекословно. А «тот» был сильней. Куда ей им командовать. Тем все у них и кончилось. Тогда и подвернулся я.

Дуралей! Сам пошел под каблук. Даже побежал. С радостью. Только что хвостом не вилял. Хорошая она тогда девчонка была. «Тот» ее хорошо воспитал. Потом начала становиться теперешней. А я ей помогал, боясь сказать слово поперек.

Надо было разводиться. Легко сказать – надо. Крепко меня тогда тестюшка связал. Должность завидная, выезд за границу, карьера – его работа. Сейчас поздно…