Отзывы на книгу «Опавшие листья»

Как тут определить... )) Это и какие-то краткие мемуарные записи о жизни, о детстве, о семье... Это и отточенные высказывания, как выражаются (или выражались) французы - максимы (афоризм тут как-то не подходит, ощущается чужеродным )) )... это и какие-то более-менее развернутые записи со всякими теориями и построениями - политика, религия, философия, литература... это и что-то краткое, иногда малопонятное - обрывки разговоров, какая-то пришедшая мысль... иногда включаются и вообще чьи-то письма. )) Наверно, ближе всего тут будет понятие - рабочие записи. Ну, так - записать что-то мгновенно пришедшее в голову, чтобы потом, может, тщательно обдумать, разработать. Но все равно и оно полностью не охватывает.

Прочитала с большим интересом. Какая э... противоречивая личность... ?? Что-то вызывает недоумение. Что-то - откликается в этаком классическом духе - "ну, это вы, батенька, загнули!" )) Но все равно, большей частью мне это все оказалось абсолютно понятно и даже где-то близко. )) Что-то до сих пор звучит адски актуально! ))) Как, например, отношение креативно-либеральной интеллигенции к своей стране (Розанова это возмущает) или какие-то прямо размышления в духе современных политтехнологий (наверняка, подобное сейчас и используется! )) )

Поразили размышления Розанова о великой русской литературе... которые можно свести к тому, что - "а в сущности, это все такая чушь... пустой сор... фикция... " (это не Розанов писал, это я пытаюсь обобщить )) ) Как ни странно, но вот я уже давно об этом думаю! И в частности - о тех персонажах, которые существовали реально, и о тех, которые сочла необходимым выпятить наша великая русская литература. Вот это у Розанова точно есть. "Кому верить - Суворову или Фонвизину?" ))

Есть острые и сомнительные моменты. Автор, скажем, злобно пишет о жидах, глупо (на мой взгляд, я же все-таки советский человек! )) ) пишет о марксизме и социализме... и как-то прямо совсем без меры зациклен на вопросах секса. Насчет марксизма и социализма, я считаю, что человек просто был не совсем в теме, в смысле, вряд ли интересовался политэкономией и всякими такими вопросами, а напрямую сталкивался с социалистами, так сказать, в кавычках... Салонными... Может, он даже этих адских клоунов - Мережковского с Гиппиус и их Философовым считал за марксистов и социалистов, это ж я не знаю... )) Насчет "жидов" у меня есть теория. )) Ну, вот эти высказывания "против жидов", они же довольно часто встречаются в материалах того времени, и у самых разных людей. Ну, так я думаю, что тут имеет место быть смещение понятий! )) Что имелись в виду не столько евреи, сколько нарождающийся и расцветающий пышным цветом класс - банкиры, финансисты, капиталисты, вся эта публика. Раз уж звучало, что "жиды захватили всю Россию". Не эти же несчастные евреи из разных местечек захватили, это ж понятно... А перенесли это все на "жидов" как раз ввиду политэкономической безграмотности! )) Насчет зацикленности на сексе и разных половых вопросах - это я не знаю, что и думать. Ну мало ли кого на чем зациклит.

В любом случае, здесь очень понятно, что Розанов очень любил свою жену...( А у многих ли наших деятелей великой русской литературы подобное можно почувствовать? (( ) Жена у него умирала от тяжелой болезни (как я поняла, что-то сердечное). И Розанов об этом пишет часто, много... винит себя... Отчаяние. Он называет ее "мамочка"... Так трогательно. Может, это - тяжелая хроническая болезнь любимой жены - повлияло на все, на тональность мыслей, где-то горьких и озлобленных, саркастических, вызвало такую обреченность, усталость... И бесконечная печаль. ((

Где-то уже ближе к концу дочиталась до записи - жена уже не может находиться дома, ее помещают в клинику... Розанов обдумывает, хватит ли денег отправить ее на лечение за границу... Погружается в расчеты, что ведь надо же еще чтобы и детям осталось. Пытается высчитать, что если так или этак, сколько на них выйдет (на детей). И в итоге приходит к выводу, что он еще должен жить. Он влез в долги у банков, с кредитами (угу, а потом появляются мысли о "проклятых жидах"!), надо еще продолжать работать (писать), чтобы с ними разделаться, и тогда детям останется... что-то там... что ли 20-30 тысяч на каждого. И тут меня вдруг озаряет, что это же он пишет где-то... в 1912, ну, может, 1914 году - и что пройдет всего несколько лет, и все обрушится нафиг вообще, все эти тщательные построения, вся эта забота - плоды трудов всей жизни, все пропадет. А он ведь уже старик... И мне так жалко его стало... Заглянула в википедию - ну вот чтобы совсем меня добить - пишут, что Розанов умер в 1919 году, в голоде и нищете. Но за границу таки не уехал. Что за жизнь... (( Бедный Розанов, бедные мы все... (((

И все-таки - как невероятно красивы и поэтичны некоторые мысли и высказывания... какой необыкновенной прозрачности...

"Что же я скажу Богу о том, что он послал меня увидеть? Скажу ли, что мир, им сотворенный прекрасен? Нет. Что же я скажу?"
***
"Мы так избалованы книгами, нет - так завалены книгами, что даже не помним полководцев. Нужна вовсе не "великая литература", а великая, прекрасная и полезная жизнь. А литература может быть и "кой-какая" - "на задворках".
***
//Толстой// "Что хотел, тем и захлебнулся. Когда наша простая Русь полюбила его простою и светлою любовью за "Войну и мир", - он сказал: "Мало. Хочу быть Буддой и Шопенгауэром." Но вместо Будды и Шопенгауэра получилось только 42 карточки, где он снят в 3/4, 1/2, en face, в профиль и, кажется, "с ног", - сидя, стоя, лежа, в рубахе, в кафтане и еще в чем-то, за плугом и верхом, в шапочке, шляпе и "просто так"... Нет, дьявол умеет смеяться над тем, кто ему продает свою душу. "Которую же карточку выбрать", - говорят две курсистки и студент. Покупают целых три, заплатив за все 15 коп."
***
"... несчастная Россия, которая без иностранца задыхается.
- Слишком заволокло все Русью. Дайте прорез в небе.
В самом деле, тоска "по иностранному" не есть ли продукт чрезмерного давления огромности земли своей, и даже цивилизации, "всего" - на маленькую душу каждого.
- Тону, дай немца.
Очень естественно. "Иностранец" есть протест наш, есть вздох наш, есть "свое лицо" в каждом, которое хочется сохранить в неизмеримой Руси.
- Ради Бога - Бокля!!! Поскорее!!!
Это как "дайте нашатырю понюхать" в обмороке."
***
"Центр - жизнь, материк ее. А писатели - золотые рыбки или плотва, играющая около берега его. Не передвигать же материк в зависимости от движения хвостов золотых рыбок."
***
"Есть несвоевременные слова. К ним относятся Новиков и Радищев. Они говорили правду и высокую человеческую правду. Однако, если бы эта "правда" расползлась в десятках и сотнях тысяч листков, брошюр, книжек, журналов по лицу русской земли - доползла бы до Пензы, до Тамбова, Тулы, обняла бы Москву и Петербург, то пензенцы и туляки, смоляне и псковичи не имели бы духа отразить Наполеона."
***
"Русский ленивец нюхает воздух, не пахнет ли где "оппозицией". И, найдя таковую, немедленно пристает к ней и тогда уже окончательно успокаивается, найдя оправдание себе в мире, найдя смысл свой, найдя в сущности себе "Царство Небесное". Как же в России не быть оппозиции, если она таким образом всех успокаивает и разрешает тысячи и миллионы личных проблем. "Так" было бы неловко существовать; но "так" с оппозицией - есть житейское comme il faut."
***
"Механизм гибели европейской цивилизации будет заключаться в параличе против всякого зла, всякого негодяйства, всякого злодеяния: и в конце времен злодеи разорвут мир."
***
"... Но воля и свобода - пожалуйста, без газет: ибо сведется к управству редакторишек и писателишек."
***
"Ты тронь кожу его", - искушал Сатана Господа об Иове... Эта "кожа" есть у всех, но только она не одинаковая. У писателей, таких великодушных и готовых "умереть за человека" (человечество), вы попробуйте задеть их авторство, сказав: "Плохо пишете, господа, и скучно вас читать", - и они с вас кожу сдерут. Филантропы, кажется, очень не любят отчета о деньгах. Что касается "духовного лица", то оно, конечно, "все в благодати": но вы затроньте его со стороны рубля... и лицо начнет так ругаться, как бы русские никогда не были крещены при Владимире..."
***
«Раз я видел работу жатвенной машины. И подумал: тут нет Бога.»
***
«Хороши делают чемоданы англичание, а у нас хороши народные пословицы.»
***
«Правительству нужно бы утилизировать благородные чувства печати, и всякий раз, когда нужно провести что-нибудь в покое и сосредоточенности – поднимать дело «о проворовавшемся советнике N” или о том, что он «содержит актрису». Печать будет полгода травить его, визжать, стонать. Яблоновский «запишет», Баян «посыплет главу пеплом», «Русское Слово» будет занимать 100000 подписчиков новыми столбцами… И когда все кончится и нужное дело будет проведено, «пострадавшему» тайному советнику давать еще «орден через два» («Приял раны ради отечества») и объявлять, что «правительство ошиблось в излишней подозрительности». Без этого отвлечения в сторону правительству нельзя ничего делать. Разве можно делать дело среди шума?»
***
«Недоросли» глубокой провинциальной России несли ранец в итальянском походе Суворова, с ним усмиряли Польшу; а «бригадиры» командовали в этих войсках. Каковы они были? Верить ли Суворову или Фонвизину?»
***
«У нас нет совсем мечты своей родины. И на голом месте выросла космополитическая мечтательность.»
***
«У нас слово «отечество» узнается одновременно со словом «проклятое».
***
«Политическое пустозвонство в России состоит из двух вещей: 1) «я страдаю» и 2) когда это доказано – мели какой угодно вздор, все будет «политика».
***
«Вообще, у русского народа от многочисленных «спасибо» шея ломится. Со всех сторон генералы, и где военный попросит одного поклона, литературный генерал заставит «век кланяться».

Вошёл я в ритм чтения русской классики, это сочинение тоже пошло на ура. Хотя, тут ещё и дело некоторого случая, потому что такова специфика текста: доброго, тёплого, максимально противоположного тому же Достоевскому в этом плане.

Живость языка и мысли Розанова вместе дают очень мощный эффект. Как будто сидишь с автором рядом с камином, на столе стоит хороший чай, и Василий Васильевич читает тебе своё сочинение, а то и просто думает вслух. Атмосфера настолько приятна, что не хотелось даже критиковать его, когда я был не согласен, слишком уж автор был хорош и искренен в своих словах. И именно за искренность можно ему простить очень и очень многое (хотя и не требуется — голова на плечах есть).

Формат книги как раз и состоит в максимально искреннем полудиалоге с читателем — полумонологе перед ним. Не могу точно сказать, что же из этого я увидел. Вроде и внутренняя речь, но очень уж она вовлекает в себя читателя, и это вовлечение просто сопереживанием назвать нельзя. У Ницше, который писал также афористично, так не получалось, стоит отметить, причём ни в одном из вышеуказанных планов: ни такого расположения к себе, ни вовлечения. Краткость мыслей Розанова не требует объяснений в виде цитаты про писание кровью, оно самодостаточно по природе и вызывает максимальную приязнь.

Отдельное воздействие производит искренность… хотел сказать «поэта», но нет, Розанова. Оговорка весьма существенна: его искренность и прочие факторы полупоэтичны, не совсем материальны и очень легки — чисто по ощущениям. Розанов не таит ничего из существенного, и это не производит ощущения пошлости, наглости или чего-то подобного: он максимально доверяет своему читателю, любит его, и этим самым подстёгивает любовь самого читателя, причём не к себе, а просто любовь как чувство. Даже я вспомнил, что это, лол. Так что чтение это воистину «душеспасительное», ибо подзаряжает добром и любовью.

Один мой друг, когда мы обсуждали философов того времени сказал максимально правильную фразу, которой стоит эту рецензию и закончить, ибо сказать словами особо нечего — тут только чувства. Там было что-то типа «такой-то философ прав, этот — не особо, а Розанов — отдельная тема, он пишет иногда непонятно что, но он няшка». И вот правда. Лучшего эпитета нет. Весь секрет качества мыслей Розанова в одной фразе: он — няшка. Всё идёт из внутренней доброты, которая светится со страниц этой книги. Строить по ней систему — глуповато. Наслаждаться и нести свет дальше — самое правильное.

Давай ронять слова,
Как сад - янтарь и цедру,
Рассеянно и щедро,
Едва, едва, едва.

Не надо толковать,
Зачем так церемонно
Мареной и лимоном
Обрызнута листва.

Пастернак

Блез Паскаль в своих "Мыслях" писал о человеке, как о мыслящем тростнике, который колеблет ветер и ночь, полная звёзд и бесконечности, так ужасавшей Паскаля. Розанова тоже пугала пустота бесконечности, словно ночь, сошедшая на землю, и ставшая меж людьми, да просто ставшая человеком, и Розанов, так любивший "человека" в юности, стал бояться его, бояться самого "состава" человека, сквозь колеблемую листву мыслей которого, процеживались звёзды, да и самый мир, превращаясь в нечто прозрачное, ранимое, мучительно-вечное.
Это похоже на мысль Камю из его записных книжек :

"великий вопрос жизни - как жить среди людей"

Листья старого дерева опадают, и просветы неба и звёзд меж листвы, становятся чаще, чище : осень души, вечер души.
Настало время собирать листву мыслей в лучший из "кипарисовых ларцов" - в книгу, с той же щемящей тональностью осени души, что и у Анненского.

Однажды Розанов назвал Чехова "вечерним фонарём", по-детски грустно мигающим от пепла дождя и ветра, и безмолвно взирающим на те мимолётные трагедии и радости жизни, быта, бытия, которые проносятся-вспыхивают под ним.
Читая эти мимолётные листья дней и души, в которых чувствуется самый вес опадающих мыслей, мне подумалось, что и сердце Розанова в опавших листьях, похоже на... нет, уже не на фонарь за окном, а на тусклую, словно бы всхлипывающую светом настольную лампу, возле ворочающейся в ночи души, чей дом занесён метелью звёзд ли, листвы ли.. И вот, душа ворочается в некой бессоннице памяти и мысли, переговаривается с лампой и "домовым", ворчит на какие-то "паутинки быта". Но вместе с тем, среди сумерек души, воспоминаний сердца, мотыльковым бликом от лампы проносится нечто фетовское, бесконечно нежное, словно бы тишина и вечер комнаты накренились, облокотились точно уставший ребёнок о стену, и тихо смотрят на что-то, понимая больше философов и поэтов, но лампа мигает так редко, прозрачно, словно тлеет, и вот-вот погаснет, и душа так и не узнает самого главного, что она скажет сейчас, и хочется ей крикнуть шёпотом, сквозь слёзы, приподнявшись с кровати на локоть крыла : свети, милая, только свети ! И вот уже все мудрствования литературы и религий, кажутся чем-то надуманным взрослыми, что только отвлекает от жизни. Подожди, ещё чуть-чуть, и душа прислонится к чему-то, и тоже сладко потеряет свой взгляд в какой-нибудь мимолётности, и тогда всё поймёт, поймёт и жизнь и бога и красоту искусства, ставших чем-то одним.
Вспоминается одно место из письма Розанова ( удивительно схожее с мироощущением Платонова, очень любившего Розанова), в котором он пишет о "листьях травы" Уитмена и о том, как он шёл однажды по улице, и думал о пантеизме так :

мир(бог) "строгая, целомудренная жена", или " так, девчонка, ко всем обращающаяся ?" И меня так обняла красота одного и другого..

Во втором случае, есть нечто от взгляда на душу со стороны, уже обнявшую мир, и грустно смотрящую на тебя из каждого мигающего листочка, звезды, улыбки любимого человека ( тоже мигающей, подмигивающей - да, есть такие улыбки). В первом случае, есть нечто от вековечной тоски сиротливой души не по Богу-Отцу, но по некой божественной Матери, душе природы ( удивительное чувство женщины у Розанова, чем-то схожее с чувством света у импрессионистов)
которая поцелует и накроет "ознобшую душу" от холода вечной ночи одеялком тела : плечики, по-детски кротко и тепло придвинулись к лицу... и душе приснится голубой шелест листвы, словно рябь какого-то райского моря жизни, возле которого - которым? шумит древо жизни, и наконец-то разгадана так волновавшая Розанова "тайна слёз" и великой женской души.

Послесловие

Какого бы влияния я хотел писательством ? Унежить душу.

( В.В. Розанов)

В.В., унежили мою униженную и оскорблённую душу. Напомнили, что душа - всегда унижена пред миром.
Словно мама в детстве, "колдуя" над очередной моей ранкой, вы писали о каких-то вечных, милых пустяках, но что-то тёплое сияло между строк, словно меж ресниц мамы в моём детстве. Спасибо В.В. за это забытое чувство.

Целая кипа разноформенных записей. И крохотные, как листочки барбариса, и широкосторонне-кленовые, и где-то изгибаются нежной дубовой волной, а вот тут остро щетинятся ветвью шиповника. Но настроение книги не осеннее. Нет. Все давно опало - и засыпалось-захоронилось тяжелым, угрюмым снегом.

Именно тяжесть -  характерное описание сборника. Взгляды автора показались отчего-то мрачными, зимними, слякотно-ледянными. То и дело очередную мысль приходится выкапывать из припорошивших их ощущений пусоты и бессмысленности, страдания, ужаса перед смертью.

Темы размышлений оказались вне моих интересов. Все крутится вокруг религии, политики, евреев, какого-то странного оттолкновения от себя литературы и общественных норм морали. Из заинтересовавшего - о смерти и жизни, о человеческом.

Вначале импонировало отношения автора к людям - безусловное принятие, любовь к каждому недостатку. Но потом это выродилось в какое-то странное обожание именно изьянов, изломов, страданий, всего неидеального и даже чего-то убогого. Что-то высокое и прекрасное автор откидывает от себя с омерзением. Это оставило неприятное ощущение.

На середине книги поняла - все. Не хочу. Не интересно. Бессмысленно и бесполезно в моем контексте. Не буду.

Книга не плоха - просто слишком далека от моих интересов и личных убеждений. Из положительного могу отметить необычный, полный дробленных ощущений и ярких черт  язык.

____«Чем старее дерево, тем больше падает с него листьев», – меланхолично заметил Василий Розанов, отправляя очередную записку с мимолётной мыслью в короб своих размышлений... Эта книга попала в мои руки в очень подходящее время, стояла прекрасная сентябрьская погода, когда небеса лазурны, а деревья златы. Я та ещё любительница собирать растения для гербария, потому розановские записи под конец нашего знакомства были заполнены самыми разными листьями, такими хрустящими и красивыми, и есть в этом что-то поэтичное, тем паче учитывая само настроение авторских дум, которые были проникнуты извечной грустью, в которую то и дело вплетались нити необузданной злости. «Я пролетал около тем, но не летел на темы. Самый полёт – вот моя жизнь. Темы – как во сне. Одна, другая... много... и все забыл. Забуду к могиле. На том свете буду без тем», – надо отдать ему должное, он честно писал о том, что его волновало в ту или иную минуту, и то были не столько философские рассуждения, сколько эмоциональные порывы, и это, на мой взгляд, крайне важный момент.

____Розанов удивил с первых же строк, ибо по большей части он и работу свою и всех причастных к ней люто ненавидел. «Несу литературу как гроб мой, несу литературу как печаль мою, несу литературу как отвращение моё», – пожалуй, эта цитата могла бы стать девизом всей его жизни, лучше и не скажешь. Очень странно было читать о том, как он считал себя последним гением, а затем совершенно внезапно выдавал что вся литература от лукавого и вообще её не стоит читать ради удовольствия, книги должны быть дорогими, а библиотеки следует закрыть, ибо они развращают город (???). Про критику писателей и прочих и говорить нечего, он ненавидел просто всех, и при этом ещё умудрялся удивляться тому, что его не любили. Газеты следует закрыть, учёных высечь, университеты упразднить – идеальный мир в представлении этого добрейшего человека вызывает очень большие вопросы. Его ярость к евреям, отвращение к самой идее свободы и раболепное поклонение монархии рядом с размышлениями о доброте, счастье и мире смотрелись не просто странно, а дико, как и так называемая любовь к родине, которая выражалась в том, что во всех бедах он винил другие страны, спасение видел в святом царе, а возмущающихся бедственному положению граждан называл свиньями. «На мне и грязь хороша, потому что это я», – кокетливо заявил он, и что тут ещё скажешь... Ох уж это белоснежное пальто.

____Не менее страшен розановский канон, как он его сам называл, и в отношении женской доли. «Я постоянно хотел видеть весь мир беременным», – и он был на этом просто зациклен, что само по себе не очень-то нормально, ибо товарищ, какое вам вообще дело до чужих животов? Выдавать замуж девочек в четырнадцать лет (сказал шестидесятилетний мужчина, да), молодожёнов держать в церкви до тех пор, пока жена не забеременеет (он прямо недоумевал почему его идею осмеяли, и правда, почему???), все кто без мужа и детей должны идти в проститутки, – я, седьмое пекло, просто не знаю как вообще всё это комментировать. Хочется лишь сказать, что мне очень жаль Варвару, потому что никаких проявлений супружеской любви я не увидела, он просто пользовался этой покорной и молчаливой женщиной, которая всё сносила, беспрестанно рожала, а затем долго и мучительно умирала, из последних сил за всеми прибирая (его чувство вины нисколько его не оправдывало, ибо поздно, слишком поздно). «Девство в наше время потенциально свободно, и оно не сегодня-завтра станет реально свободно, девушки вырвутся и убегут», – очень смешила эта его паника, как он ненавидел тех же курсисток, право, это было чертовски жалкое зрелище. Как отец четырёх дочерей вообще мог писать такие ужасные вещи? Узнай он, что всех его детей постигла трагическая участь и род пресёкся, он бы, наверное, обезумел от горя. Никаких чертогов, никаких скамеек, никаких животов, лишь она, им ненавидимая смерть, а вслед за ней – ничего.

____Сложный он человек, Василий Розанов. Правил им, безусловно, страх перед смертью, даже не столько сам её факт, сколько непонимание того что будет после, отсюда и вечные терзания по поводу церкви и религии, которые мучили его на протяжении всей жизни. Можно было бы провести так называемый анализ да попытаться понять этого противоречивого человека, но, если честно, не хочется. Ни к чему. Не люблю я таких людей, которые вечно ко всему придираются и над всем издеваются, принимая лишь свою точку зрения, все-де у них плохие да глупые, ни у кого души нет... И при этом видишь же что человек-то дрожит, ему страшно и тревожно, его постоянно гложут сомнения и страхи, а потому и отвращением проникнуться всё-таки не получается, в чём-то его всё же понимаешь, пусть и чужды эти желчные изъявления. Если исходить из авторских записок о его читателях, меня бы он счёл за пустое место, но и я – не он, потому мне его жаль чисто по-человечески, учитывая всю трагедию его жизни. «И вся история – голое поле с торчащими пнями», – а больше и добавить нечего.