Василий Сергеевич Панфилов

* * *

Пролог

Июнь 1931 года стал для Германии началом грандиозной политической бури.

Умер Гинденбург. Прославленный фельдмаршал, известный громкими победами на Восточном фронте в Мировую войну, погиб от сердечного приступа после тяжелого разговора с лидером правого крыла НСДАП.

Популярность Гитлера, очистившего своё имя от обвинений досужих писак в гомосексуализме, резко ухнула вниз. Несостоявшемуся архитектору припомнили всё – от излишнего вождизма до обвинений в грязной игре.

Историю со злосчастным поместьем Нойдек^[1], раздутую нацистами пару лет назад как эталонный образчик коррупции в верхах, припомнили, рассмотрели… и признали несостоятельной. Если кто-то и засомневался, то момент сочли неподходящим – портить себе карму, раздувая старую историю после трагической гибели национального героя, глупо.

Поддерживающие Шикльгрубера промышленники притихли на время, решив не раздувать шумиху. Решение в принципе верное, хотя и спорное… и в этот раз промышленники прогадали.

Штрассер обрушился на правое крыло НСДАП с жёсткой критикой, обвинив в преступных махинациях. Бил наотмашь, зло, но удивительно точно и адресно.

Все обвинения подтверждались как минимум косвенно, а попытки облить грязью самого политика провалились. Грегору будто ворожил кто… ну не бывает же безгрешных политиков! Или бывают?

Ни одно из ответных обвинений не подтвердилось, и боевой офицер виделся отныне обывателям этаким немолодым, лысеющим ангелом в горних высях. Может, не настолько безгрешным, но для политика на удивление порядочным!

Ситуация эта не могла продлиться долго, учитывая финансовые и политические интересы промышленников, крайне далёкие от социалистических идей Штрассера. Пресса, финансы… всё было на стороне промышленников! Но они опоздали.

Воодушевлённые речами Грегора, в поддержку левых выступили центристы Вильгельм Маркс и Йозеф Вирт. И голоса бывших рейхсканцлеров прозвучали громко!

А это, господа, уже серьёзно. Левые и центристы расправили плечи и поняли, что вместе они вполне способны противостоять опасной политике с правым креном.

Германия, взявшая было правый курс, стремительно свернула прямо. И чуть-чуть налево.

Глава 1

– Я не понимаю, почему наши ветераны и вдовы солдат должны отдавать свои пенсии для финансовых выгод международных стервятников, ограбивших наше казначейство, обанкротивших страну^[2]…

Толпа взревела одобрительно, поддерживая своего губернатора. Плавящиеся под жарким солнцем Луизианы, люди стояли, подняв головы вверх и будто не замечая неудобства, глядя на освещённую светом фигуру. Лонг поднял сжатую в кулак руку, успокаивая людей, и продолжил жёстко:

– Я защищаю интересы среднего класса и хочу, чтобы как можно больше американцев могли отнести себя к среднему классу! Законы же, предлагаемые правительством, ведут только к обогащению кучки богатеев, этих финансовых спекулянтов, решивших стать новыми аристократами! Полмиллиарда долларов наше правительство предлагает изъять из карманов бедняков. И я хочу спросить, наше ли это правительство?

– Нет! – Выкрикнул кто-то в толпе, собравшейся на городской площади.

– Не слышу!

– Нет! Нет! Нет! – Начала скандировать толпа. Присутствующие репортёры торопливо делали записи и фотографировали наиболее интересных людей. Полминуты спустя Лонг снова поднял руку, и люди почти тотчас замолкли.

– У большинства из вас на счету каждый доллар, и попытка правительства залезть в ваш карман – ничем не лучше действий карманника, обкрадывающего бедняка! Доллар, всего один доллар, и вы можете купить бобов, чтобы кормить семью всю неделю. Или я не прав?

Риторический вопрос не требовал ответа и, сделав короткую, драматическую паузу, оратор продолжил:

– Накормить семью, купить ребёнку обувь или учебники… нет у вас лишних денег!

– Зато они есть у богачей! – выкрикнул кто-то в толпе.

– Да! Доллар, отнятый у бедняка – преступление. А у богача? Что теряет богач, потеряв доллар, сто или даже тысячу? Быть может, он не накормит своих детей и они лягут спать голодными? Нет, нет и ещё раз нет! Богач всего лишь не сходит лишний раз в дорогой ресторан, не спустит деньги в ночном клубе или на бегах.

– Так почему же правительство так настойчиво лезет в ваши карманы, а не карманы богатеев? Почему отказывается ввести прогрессивный налог? Рузвельт, Гувер и многие другие обслуживают интересы банкиров, спеша на помощь заигравшимся спекулянтам.

– Я не пророк, но могу предвидеть, что меня начнут упрекать за неласковые слова в адрес покойного Рузвельта. Так вот что я скажу… – Лонг усмехнулся зло. – О мёртвых либо хорошо, либо ничего, кроме правды! И от своих слов отказываться не намерен!

Помолчав немного, губернатор продолжил:

– В Мировой войне американские солдаты воевали за интересы банкиров, а в благодарность банкиры сперва наложили вето на выплату законных денег, полагающихся ветеранам, а теперь хотят ещё и обобрать их! Ветеранов! Чего же ожидать простым смертным, не имеющих заслуг перед Барни Барухом? Голодной смерти!?

– Фермеров сгоняют с земель, рабочих выгоняют с заводов… а наше правительство с упорством идиота вкладывает всё новые и новые деньги в поддержку финансовых спекулянтов. Спекулянтов, по чьей вине страна влетела в тяжелейший кризис! Что это, как не предательство интересов народа?!

– Любому здравомыслящему человеку понятно, что деньги нужно вкладывать в реальную экономику! Поддержка фермеров и местных промышленников, строительство дорог и мостов… Прямая поддержка бедняков, наконец!

– В период кризиса бесплатные школьные обеды или простейшая медицинская помощь окажутся спасением для многих семей…

Лонг уже уехал, и собравшаяся на встречу губернатора толпа потихонечку расходилась с раскалённой от солнца площади Джонсвилла, живо обсуждая услышанное.

– Умён… – только и слышалось от проходящих людей.

– Такого бы в президенты!

– А некому больше, Уоррен! Некому! Хью говорить мастак, но и дело делает! Одни уроды в Капитолии! Рузвельт поначалу нормально…

– Сучара он! – немолодой мужчина с осколочным шрамом поперёк худой обветренной физиономии сжал крепкие кулаки, навек пропитавшиеся машинным маслом. – Перед выборами обещал одно, а как до власти дорвался, совсем другое запел. А президентская гонка началась бы, так снова о народе вспомнил бы! Грохнули, так и не жаль говнюка. Лонга надо!

– Верно! – Влез в разговор худой фермер, пахнущий потом и немного – лошадиным навозом, – в Луизиане ни одна ферма считай не обанкротилась, ни один завод не закрылся! А всё почему? Потому что голова! Это ж надо – в стране кризис, а он налоги сокращает для простых людей! И ничего ведь, справляется. Богатеев налогами обложил, и ведь ни один не разорился!

– За восемь месяцев университет закончил, – важно сказал слушающий разговор пожилой учитель, подняв по привычке палец, будто привлекая внимание класса. – Восемь! Да не абы какой, а на юриста экзамены сдал. А это, я вас скажу…

Учитель покрутил головой, но и всем и так ясно: Хью Лонг – голова! Умник из умников, и ведь за народ. Даже чудно.

* * *

– Аркаим, значит, – Сталин тяжело облокотился правым бедром о массивный письменный стол, держа в руках давно погасшую трубку, – настаиваешь всё-таки?

– Да, Коба! – Киров, не вставая с кресла, смотрел на вождя и друга, не мигая, – Я твои аргументы понял и принял… Чёрт, да я по большинству вопросов согласен! Прав ты, во всём почти прав! Не нужен нам великорусский шовинизм, еле-еле задавили. Но…

– Но проклюнулся антирусский шовинизм, – закончил за него Сталин. Вождь замолчал и стиснул в зубах трубку.

– Попробовать надо, Коба! – Не отступал Киров, – Заигрались некоторые наши товарищи с интернационализмом. Поначалу-то оно неплохо было – сильный инструмент в руках понимающих людей. А сейчас? И руки не те ныне этот инструмент держат, да и времена поменялись.

– Вот тут ты я с тобой согласен, – Иосиф Виссарионович сел, и всё-таки начал набивать трубку, – времена поменялись, а не все это осознать смогли. В девятнадцатом году и в начале двадцатых, идея Мировой революции спасла нас от новой интервенции. Опасались капиталисты проклятые восстания в тылах, и не зря опасались. Эх, шени дэда… на волоске было. Думали, Германия вот-вот, а там и по всему миру!

– И сейчас боятся, Коба. Не восстания боятся, а нас. Одни, кто поглупей, всерьёз боятся. Другие, кто поумней да поподлей, просто пугают мелкобуржуазную публику дикими ордами из Совдепии. Мешает нам это, Коба. Санкции… А отказаться если от идеи Мировой Революции, да сосредоточиться на сугубо на внутренних проблемах, да чуть-чуть с национальным креном… а?

– С национальным, говоришь?

Вождь задумался, пуская кольцами дым.

– Просто ослабить контроль у некоторых тем, Коба! Больше ничего не нужно, увлечённых людей хватает, сами всё сделают. Ну и потихонечку подбрасывать будем – Аркаим, пирамиды на Русском Севере… Это надо же, пирамиды!?

Киров крутанул головой, усмехаясь немного растерянно.

– Мне когда Прахин материал на эту тему дал, так чуть не выгнал! А потом ничего… главное, проверяется легко.

– Не провокация? – Сталин остро взглянул на собеседника.

– Коба! – Всплеснул тот руками, – Ну проверил же! Прахин сам говорит, что знает только разрозненные факты. Дескать, натыкался не раз то у итальяшек, то у беляков. А что, почему таятся… бог весть. На руку нам? На руку! Просчитать, конечно, нужно.

– Нужно… – Иосиф Виссарионович снова замолчал, но через несколько минут решительно подвинул к себя увесистую папку, переданную Кировым, – изучу как следует, тогда и ответ дам.

* * *

– Всплыл-таки у большевичков, гнида краснопузая, – с ненавистью выплюнул пожилой полковник РОВС, пошевелив босыми пальцами потных ног. Скомкав было советскую газету, мужчина почти тут же опомнился и бережно расправил бумагу. Вытащив нож, он сладострастно вырезал портрет с улыбающимся начальником милиции ленинградской области, царапая лак на старом журнальном столике, и спрятал в старое портмоне.

– Сразу валить надо было, – прошипел белогвардеец, не замечая выступившую в уголке рта пузырящуюся слюну, – матёрый вражина! А как грамотно уголовником бывшим притворялся…

– Олежка! – В комнату вошла немолодая женщина с дряблыми обвисшими щеками и тяжёлыми мешками под выцветшими серыми глазками, – я щи сварила, иди покушай. С головизной, как ты любишь!

– Сейчас, душенька! – Заулыбался мужчина. Воркуя, он подхватил супругу под руку, и они вместе пошли на крохотную кухню. А ведь когда-то… эх, господа!

– Допрыгались?! – Час спустя, полковник, одетый в военную форму, положил на стол газетную вырезку, припечатав мясистой ладонью. Посетители заведения Мацевича вяло покосились на сидящую в углу компанию, но не высказали особого интереса.

Никого из присутствующих не удивить афёрами и политическими интригами, подчас весьма масштабными. Правда, всё больше на вторых ролях.

– Не новость, – Дёрнул щекой один из белогвардейцев, демонстративно достав дамскую пилочку для ногтей.

– А всего-то, что кое-кто, – полковник прищурил маленькие, изрядно заплывшие глаза, яростно уставившись на оппонента, – не выполнил свои обязанности в должной мере!

– Паазвольте! – Ротмистр, такой же немолодой, но болезненно худой, весь будто выцветший и присыпанный пылью, начал вставать из-за стола, и почти тут же офицеров развели, предотвращая скандал. Шума удалось избежать, но громкое шипенье ещё долго раздавалось в тёмном углу, пропахшем плохим табаком и несвежей едой.

– … право слово, господа, – негромко уговаривал ссорящихся средних лет рослый мужчина, одетый в штатское. На него недовольно покосились, неприязненно окинув взглядом новенький, с иголочки модный костюм, стоящий побольше, чем иной служащий зарабатывает за полгода.

… но смолчали.

Поручик не слишком-то успешно проявил себя на фронтах Мировой и Гражданской, зато очень недурственно пристроился в эмиграции. Ныне он служит в одной из крупных корпораций и подкидывает изредка господам офицерам дурно пахнущие, но хорошо оплачиваемые заказы.